Кощунник
- 23.10.12, 15:37
Когда говорят, что мы произошли от обезьяны, это не совсем точно. Это не предок, а страница биографии. Нашими предками на протяжении 450-500 млн лет было огромное количество живых существ, которые передавали друг другу основные качества. В основном те, которые были востребованы, то есть жестокость.
Один из секретов хлесткости и отточенности формулировок, употребляемых Александром Невзоровым в публичных выступлениях, заключается в их неоднократном и последовательном использовании. Яркие образы, наподобие целования лифчика Блаватской или определения Суворова как дядьки в пудреном парике, водившего по Европе толпы крепостных рабов без цели и смысла, не являются импровизацией. Это заранее заготовленные, выкованные в идеологических кузницах боевые снаряды колоссальной разрушительной мощи. Сам Невзоров не скрывает, что является «наемником», выполняет определенный заказ по противодействию экспансии РПЦ. Заказ вполне своевременный (или, напротив, запоздалый, если читателю ближе пессимистичный взгляд на происходящее) с учетом того, что, согласно последнему опросу ВЦИОМ, треть россиян верят в геоцентризм.
Мы сознательно опустили некоторые политические вопросы, затронутые в оригинальном интервью, предложив вниманию читателей лишь те, которые так или иначе касаются тематике нашего сайта.
- В одном из выпусков «Открытой студии» вы постулировали, что такой вещи как справедливость не существует. Роль «адвоката дьявола» была выбрана для передачи или это ваше искреннее убеждение?
Вы филолог, наверное?
- Ну не то чтобы совсем.
Тем не менее я думаю, что вы по убеждению филолог, то есть человек, который убежден, что творог добывают из вареников. (Улыбается.) Нет, это, конечно, не для передачи. Некая справедливость — это один из вариантов социальных игр, но в биологии, в природе у животного под названием homo никаких данных для наличия этого чувства или качества не существует.
Если бы у одного из этих существ возникло представление о милосердии, о справедливости, оно было бы немедленно скинуто со сцены эволюционного театра. А мы, прежде всего — наша нервная система и мозг — наследники цепочки в 500 млн лет. Откуда и каким путем к нам могла бы попасть так называемая справедливость? Это достаточно нестойкая социальная игра. Сродни договоренности о невозможности есть людей. Однако мы видим какую-нибудь блокаду или стихийное бедствие, когда людям нечего есть, и они благополучно перешагивают через все табу.
- В Америке был эксперимент с обезьянами-капуцинами, которых заставляли делать какое-то несложное действие за вознаграждение. Когда одной из обезьян вознаграждение увеличивали, а второй нет, больше чем в 70% случаев вторая прекращала участвовать в эксперименте. Это не представление о справедливости?
Это некорректный разговор. Надо знать, кто проводил эксперимент, как его проводили. Вообще мы видим, что вся цивилизация homo построена на внутривидовых убийствах. Мы не знаем больше ни одного вида животных, которые были бы так безжалостны друг к другу. Поэтому возможно, что где-то в животном мире существует что-то, что мы можем трактовать со своих сегодняшних культурологических позиций как справедливость. Но приматы отличаются от нас достаточно сильно. Мы разветвились с ними 7-8 млн лет назад. Мы так успешны именно в силу того, что мы так агрессивны, в силу того, что мы так безжалостны, в силу того, что мы так похотливы, а также умеем мгновенно забывать все правила культурологических и социальных игр. Поэтому прямая аналогия с обезьянами невозможна.
- Почему вы тогда придаете такое серьезное значение взаимодействию общества и церкви?
А кто вам сказал, что я придаю? У меня может быть спорт. Мой вид спорта — это попы.
- С каких пор?
С тех пор, как меня об этом попросили; когда возникла необходимость сопротивляться растущей наглости попов и хотя бы обозначить какой-то ответ просто потому, что они затрудняют жизнь. Меня не очень интересует интеллектуальное будущее России, я в него не верю. Но в данном случае помимо спорта я рассматриваю свою деятельность в соответствии с одной из статей Уголовного кодекса — «Оставление в опасности».
При этом я понимаю, что человечество в силу ряда своих особенностей инфицировано религией. Я знаю, что стоит избавить человека от православия головного мозга, и он кидается в открывание третьего глаза, ясновидение, целование лифчика Блаватской. То есть ищет для себя какие-то пути выхода той религиозности, которая присуща людям.
Выбор очень невелик: либо человек знает и понимает теорию эволюции, либо он верующий. А уж во что именно верующий: в волшебные свойства шестнадцатой тыквы слева, в способность офисной мебели совокупляться по ночам, в Иисуса Христа, в реальность Карлсона — это совершенно не важно.
- Отчего, по-вашему, люди так падки на религию?
Предположим, что рядом с нами сидит китаец четырнадцатого века. Что он думает, глядя на зажигалку? Китаец думает, что там заключен дракон. Мы нажимаем на какой-то клапан, дракону прищемляется хвост, и он от боли изрыгает огонь. Алеут или житель Полинезии, наверняка, думает, что здесь заключен дух предков, который в сочетании со скверной сегодняшнего дня воспламеняется. А мы с вами знаем, что эта штука отлита из пластмассы в Китае, газ под давлением, зубчатое колесико… То есть мы знаем конструкцию, нам не нужны дикие объяснения. Знание того, что в образование мира и в филогенез никогда не вмешивались никакие посторонние силы, избавляет нас от религиозности. Но 99% людей считают знания естественнонаучного порядка либо излишними, либо слишком обременительными, либо слишком сложными. А вера — это всего-навсего отсутствие знания. Дело в серости.
Homo предлагается хорошо театрализованное примитивное объяснение. Ведь когда вы слушаете какого-нибудь архиерея, вы в первую очередь слушаете не человека, не голос, вы в основном слушаете четыре с половиной квадратных метра парчи, большое количество бижутерии, вы слушаете лиловый бархат и черное сукно. А вы этого дядьку архимандрита побрейте, постригите, оденьте в майку, посадите напротив себя на кухне, поставьте перед ним пустую бутылку из-под кефира, и все, что он говорит, будет казаться бредом сумасшедшего. Такого рода сценизм работает на мало интеллектуализированную публику очень сильно.
- Именно серость? А не страх смерти все-таки?
У атеистов, для которых смерть должна была бы быть чем-то чудовищным, понимание финальности и неизбежности воспитывает гораздо более спокойное отношение к смерти, как ни странно.
- А что насчет закона про оскорбление чувств верующих?
Очень хороший закон. Не надо пугаться, что вся эта церковная ситуация будет разогрета. Чтобы последняя человеческая кожа сползла с морды вурдалака, требуется именно такая температура. Как видите, церковь не смогла долго прикидываться просветленной и братолюбивой. Она вспомнила, что у нее есть более естественная форма существования — полицейско-карательная, и обратилась за помощью к государству.
Церковь доказала, что не может существовать без поддержки репрессивным аппаратом. Она предлагает нам идеологию, которая не способна ответить на современные вызовы. Она предлагает настолько хрупкую и не выдерживающую никакой критики конструкцию, что оберегать ее можно только при помощи колючей проволоки, дубинок и уголовных статей. Повторяется то, что было до революции семнадцатого года, когда святость Руси обеспечивалась четырнадцатью статьями уголовных уложений. Но разница в том, что теперь все процессы происходят значительно быстрее. И если до революции мы инкубировали в себе общенациональную ненависть в течение двухсот-трехсот лет, то сейчас все это займет месяцы, в крайнем случае — пару лет.
Последствия для церкви будут очень печальными и трагичными. И мне, конечно, очень жалко верующих. Я отношусь к ним с пониманием и сочувствием. Мы можем сколько угодно говорить о кошмарности наркотиков. Мы можем бросать вызов наркотикам. Мы можем презирать наркотики. Мы можем ненавидеть наркотики. Мы можем считать наркотики олицетворением зла. Но как только речь заходит об онкологических больных, слово «наркотик» приобретает другой оттенок. И мы употребляем его с другой интонацией. Есть множество людей, которые по разным причинам не могли получить знания о реальной конструкции этого мира, людей, оставленных один на один с какими-то нерешаемыми проблемами. Конечно, для них вера является необходимым наркотиком, таким же каким она является в хосписе для ракового больного. Такая вера не обсуждается, над этой верой смеяться нельзя. И нельзя ее пытаться удалить, потому что мы ничего не можем предложить взамен.
Но когда РПЦ рухнет, а это произойдет вследствие ее политики неминуемо, под ее обломками, вероятно, будет похоронена и вера тоже. В первую очередь вера тех несчастных, которые ставят знак равенства между верой и РПЦ. Им и сейчас тяжело переживать разврат, жадность и агрессивность иерархов, тупость и безграмотность попов, все эти мерседесы и брегеты. Конечно, они переживают чрезвычайно. Ведь они идентифицируют это не с каким-то Гундяевым, а с верой.
- Вы боитесь последствий закона для себя лично?
Знаете, я вообще ничего не боюсь. По той простой причине, что для меня попы — вещь факультативная. Это не только не главное дело в моей жизни, но даже не второстепенное и не третьестепенное. В данном случае я просто выполняю свой гражданский долг, могу его и не выполнять с таким же успехом. Я убежден, что попытки просвещения — это толчение воды в ступе. Но вместе с тем я не боюсь еще и потому, что владею некоторыми навыками.
- Навыками какого рода?
Навыками идеологических войн. Навыками работы в эфире. Там вот какая-то проблема у Артемия Лебедева. Его попы обвинили в том, что он назвал бога полудурком. Я тоже могу назвать бога полудурком, на меня могут подать в суд, а я скажу, что под богом имел в виду Осириса. Этих богов, слава богу, как собак нерезаных. Этот закон все равно оставит возможность для интеллектуального человека критиковать религию.
- В случае, если суд будет вменяемым.
А если суд будет невменяемым, то нимб мученика атеизма не такой тяжелый и не такой травматический. Я отдаю себе отчет в своем сегодняшнем и былом калибре. Я же не девочка, которая приходит потанцевать в какой-то ХХС. Я несколько другой случай. (Улыбается.)
Если бы я гонялся за дивидендами, то на следующий день после принятия закона я бы сказал, что РПЦ — это сборище жуликов и подонков. Это очень хороший имиджевый вклад и ход. Некоторое время придется помучиться по каким-то застенкам, но дивиденды колоссальны. Но я еще подумаю, надо мне это или не надо, потому что, как я уже сказал, попы для меня — это спорт.
- Суркова назначили ответственным за связи общества с церковью. А где эта связь-то?
Я думаю, что вы демонизируете и Суркова, и Кремль, и связь. Вы полагаете, что в основе этих процессов лежит что-то логичное и нормальное. Это не так. Это вообще не так. Слава — тончайший человек и совершенно безупречный интеллектуал. Он не атеист. Но у него нет той тяжелой формы заидеологизированности, которая есть у многих других. Да и вообще не будем же мы смешить друг друга рассказами про религиозность чиновников. Понятно, что если завтра Путин примет буддизм, то они всеми этими иконками набьют мусорные корзины в своих роскошных кабинетах, нарисуют себе алое пятно между бровями и будут петь «Ом мани падме хум».
Конфликт общества и церкви неизбежен. Какая бы это церковь ни была. Под «какая бы ни была» я подразумеваю, что она не может быть иной как той, в которую она исторически выродилась. Она всегда будет лезть во все, не имея для этого никаких оснований. Это организация очень глупая. Никаких особых секретных знаний о мире у нее нет. Она садилась в лужу с потрясающей регулярностью во всех вопросах, начиная с вопросов формы Земли, гелио- или геоцентризма, изобретения электричества или рентгена, останков кембрийской или каменноугольной фауны и флоры. Церковь все время демонстрировала, что тот бог, который ее вдохновляет, ей ничего про эту жизнь не рассказал.
Церковь будет лезть в аборты. Хотя интересоваться мнением попа об абортах — это все равно что интересоваться мнением водопроводчика на ту же самую тему. Ну откуда он чего может знать? Единственный, кто может что-то вразумительное сказать, — эмбриолог. Даже не врач, который может только в конкретном случае сказать, можно ли или нужно ли делать аборт. Ведь медицина — это не наука, а скорее «продюсер» науки. Она заказывает исследования и пользуется результатами.
Так вот эмбриология давно на этот счет высказалась: хотите делайте, хотите — нет. Это дело женщины и житейских обстоятельств. Попам же непременно нужно высказаться обо всем: по поводу юбок, о том, как нужно рисовать картины, какие фильмы показывать. Они будут лезть, лезть и лезть, а общество будет по ним бить.
У Кремля есть мечта иметь идеологию. Они согласны на любую. По причине того, что в основном в Кремле сидят юристы, экономисты и филологи — люди, имеющие приблизительное представление о жизни на Земле и о причинах ее происхождения, люди, абсолютно не обремененные естественнонаучными знаниями и не имеющие пиетета перед наукой. Они выбирают самую примитивную конструкцию: православие – самодержавие – народность. Все, что противоречит этой конструкции, объявляется русофобским, антинациональным.
При всем моем отрицательном отношении к патриотизму как таковому, патриотизм и даже русский патриотизм не предполагает ни ношение лаптей, ни наличие вшей, ни православности. Как раз дикое русофобство, дикая ненависть к этой стране требует вернуть мировоззрение и поведение этой страны в XIV или XV век. Но никому же ведь не приходит в голову требовать от человека, чтобы он имел представление об электричестве на уровне, скажем, III века. А так называемый бог, если говорить об этом всерьез, — это гипотеза еще более сложная. И иметь об этой гипотезе представление, которое было 1700 лет назад, по меньшей мере, анекдотично. А церковь предлагает именно это.
Действительно, многие ученые были верующими. Но, во-первых, до открытия теории эволюции быть атеистом было так же сложно, как быть электриком до изобретения электричества. Во-вторых, многие ученые, например, Эйнштейн подразумевали под словом «бог» гармоническую непостижимость, то, что науке на данный момент еще не понятно. Церковь же хочет, чтобы бог был таким, каким его ей передали персонажи древнееврейского фольклора.
- А если все-таки вернуться к роли Суркова? Закон об оскорблении чувств верующих установлению связи между обществом и церковью не способствует.
В долгосрочной перспективе он способствует очень. Он поможет прорвать религиозный нарыв, который сейчас набухает на теле России и уже трясется, переполненный гноем и старой кровью.
- То есть…
(Перебивает.) Нет, я не верю, что Кремль и даже Слава способен на такие многоходовки. Я думаю, что им просто кто-то внушил, что 80% населения — православные и есть несколько отщепенцев-интеллектуалов, которые священные идеалы этих православных попирают ногами. Естественно, для них больший интерес представляют эти 80%. Они делают нехитрую математическую операцию, не понимая, что реальных революционеров в 1917 году было совсем не много. Революцию писали Писарев, Белинский, Сеченов, Павлов, люди, которые меняли мировоззрение. Я что-то не помню, чтобы писаревых было сто тысяч. Но именно благодаря ему мы получили толпы студентов, которые, выходя из церкви, в которой их заставляли присутствовать на литургии и причащаться, демонстративно схаркивали причастие и растирали его ногой. Недооценивать интеллектуалов — это типично кремлевская слепота.
- Я-то как раз думал, что вас Вячеслав Юрьевич попросил заняться церковью, но вы меня разубедили…
Я вам не говорил ничего ни за, ни против. Я с церковью веду этот своеобразный диалог давно. Многое могло поменяться. Поймите, каким бы ни был наемник, ему никто не гарантирует неприкосновенность.
- Правда?
А как можно гарантировать наемнику неприкосновенность? Вот ты давай иди в джунгли, мочи дикарей, а мы обещаем, что никто из них тебе в спину отравленной стрелой не выстрелит? Да глупости. Выстрелят. Или мы будем обещать, что ровно четырнадцатого числа за тобой прилетит вертолет? Ну, извини. Может, и не прилетит. Ты достаточно хорошо получаешь за свою работу, чтобы рискнуть. При этом я вам ничего не говорил о том, Сурков это или не Сурков. Но определенные пожелания я всегда учитываю.
- Когда Путин и Медведев крестятся в церкви, они лицемерят?
Я подозреваю, что у Путина православия головного мозга в тяжелой форме нет. У него есть понимание того, что если ты хочешь быть королем папуасов, то надо на голову цеплять много страусиных перьев, надевать ракушки на шею и плясать вокруг костра. Кто-то ему внушил, что в России живет много папуасов, но это не так.
Нельзя недооценивать коллективного Распутина, состоящего из нескольких десятков человек близких к Кремлю, который постоянно обещает чудеса, социальные подвижки и покорность толп. Проблема власти в том, что она серая, а не в том, что она плохая. В России и не должно быть власти лучше, чем Путин. Она просто совершенно не заслуживает этого. Путин в данном случае — идеальный властитель. На его месте любой станет таким же.
Off The Record
http://off-the-record.ru/alexander-nevzorov/