Невеста казака.
- 15.04.17, 21:26
Вот тебе казочка на ночь.
В начале 2014-го года я познакомился с одним удивительным пенсионером. Опрятный, интеллигентный и образованный, он был похож на эдакого современного Мерлина, только лысого, без бороды и в очках. При совке он объездил многие края и сменил множество мест работы: отучился в институте на географа, поработал в одесском порту грузчиком, потом, когда на комсомольскую романтику потянуло, катался на Ямал, на Сахалин. Вернувшись, работал корреспондентом в местной газете. В своих поездках очень любил делать разные краеведческие записки, коих у него скопилось на данный момент уйма. Тут и легенды коренных народов Севера, и описание традиций какого-то старообрядческого скита, пересказанные неким дедом Василием Мищеряковым, и пьяные россказни иностранных моряков, и песни — чего только нет. Есть и странные, мистические истории.
Зовут моего приятеля Николай Николаевич, или, попросту, Дед-краевед. Когда-то его так обозвали пятиклашки в школе, куда он приходил поделиться краеведческим материалом Днепропетровщины, а ему такое прозвище возьми да и придись по душе. В общем, взял я у Деда-краеведа пару тетрадок «на почитать». Толстые такие, знаете ли, общие тетради в клеёнчатых коричневых обложках «под крокодила», пожелтевшая бумага в клеточку вся исписана ровными, аккуратными буквами, кое-где — простенькие рисунки, а где песни записаны — нотки. И вот, листая одну из этих тетрадок, наткнулся я на историю, которая сошла бы за сказку, если бы не случилась, если верить Николаю Николаевичу, в 1979-м году…
Есть у нас такой город — Жёлтые Воды. Когда-то в тех местах случилась битва между казаками Богдана Хмельницкого и польским войском под командованием Потоцкого. Казаки тогда одержали победу, но не без потерь. До сих пор, бывает, нежданно-негаданно отдает земля археологический материал той поры. Так и случилось летом 1979-го года. Рыли строительный котлован на окраине городка, уходившей в поля и огороды, и наткнулись на человеческие останки. Сообщили куда надо, и тут же на место находки выехали все, кто следовало: от милиции и фельдшеров до научных работников и районной партверхушки.
В тогдашней прессе подобные небольшие находки особенно не афишировались, но и доступа к ним было побольше. Поняв, что останки не криминальные и, к тому же, имеют историческое значение, руководство распорядилось провести раскопки с привлечением всяких пионеров, комсомольцев и студентов-отличников исторических факультетов. Руководителя раскопок прислали из Днепропетровска, и работа закипела.
Понемногу начали проясняться детали. Найдя справа от черепа серебряную серьгу, было подумали, что откопали женщину, но в захоронении были останки высокого, физически развитого мужчины, который погиб от удара в голову — череп раскроен, рана пересекала левую глазницу до скулы. Кроме того, при трупе была сабля в ножнах, богатый пояс, остатки мужской одежды и серебряный крест. Стало быть, казак. А что серьга у черепа лежала, так то знамо дело — запорожцы носили серьги с символической целью, и такая серьга означала, что погибший был последним мужчиной в своём роду.
Раскопки продолжались, но кости из земли извлекать не спешили. На основании такого материала можно было и диссертацию написать, и студентов обучить уму-разуму, так что местные отличники учёбы, хмуря брови, часами разглядывали скелет прямо в раскопе, задумчиво скребли карандашами километры тетрадной бумаги и, под чутким руководством преподавателей, измеряли линейкой извлечённые из могилы артефакты во всех проекциях.
Была среди студентов одна умница-старшекурсница по имени Катя. Девушка была красивая, но требовательная, а потому семьёй не обременённая. Сама была родом из деревни, а в городе жила в общежитии. Так вот, Катя эта всё дивилась габаритам погибшего запорожца: «Вот это был мужчина! Не то, что наши ботаники!». И спорить с ней решались немногие, ибо запорожец при жизни был роста высокого, под два метра, а в плечах был необычайно широк.
Вот как-то раз сидели Катерина с подружками вечером у раскопа и обсуждали дела амурные. Мороженое едят, ненаучно полемизируют: кто с кем переженился, кто еще только собирается, кто какую свадьбу хочет играть. Кому только белую «Волгу» подавай, кому — платье не как у всех, кто в кругу семьи праздника хочет, а кто — в компании близких друзей. И у всех женихи — один другого краше. Комсомольцы, спортсмены, перспективные научные работники. Даже фарцовщик один был. И только у Катьки — никого. Подружки её и так, и эдак допытывали: кто, мол, избранник твой, да она всё отнекивалась.
— Уж не облюбовала ли ты запорожца своего? — в шутку спросила одна из подруг, ткнув палочкой от эскимо в сторону ямы.
— А даже если бы и так! — гордо вздёрнула подбородок Катя.
— Ну, так и пошла бы за него! Ишь, всё тебе наши парни не такие! Не угодишь! Балованная! — смеялись подружки.
— А и пошла бы! Всё одно этот мертвец краше будет, чем ваши заморыши!
Со стороны степи подул тёплый июльский ветер, и подружки притихли, а разговор перешёл в иное русло, и шумная компания постепенно разбилась на группки поменьше, разбредаясь на ночлег. Раскопки близились к концу.
До конца лета Катя жила у отца в деревне. Жили они вдвоём, так как Катина мама умерла от болезни задолго до того. Дом был просторный, светлый, всё сияло чистотой. По бокам — соседи хорошие, через пару домов — дом культуры, сельсовет недалеко, а окна Катиной спальни выходили на старую пожарную вышку. Старожилы поговаривали, что на том месте раньше, до революции, стояла очень старая церковь с колокольней. В те иконоборческие годы церковь разобрали по камню на строительство экономически обоснованных коровников, а колокольню решили подорвать. Но ни с первого, ни со второго заряда она не рухнула. Тогда ответственный комиссар, почесав затылок, распорядился колокольню экономически тоже обосновать, переоборудовать в пожарную вышку.
Днём Катерина в огороде отцу помогала. Вечером гуляла, или играла с Найдой, отцовской борзой. Она, на правах единственной в деревне породистой собаки, спала всегда в доме, забираясь на кровать к кому-либо из домочадцев. А вот ночью… Ночью Катю стали мучить кошмары. Будто стоит кто-то под окном и зовёт её тихо, по имени называет. Сперва она просыпалась, выглянет в окошко, а там нет никого. Со временем успокоилась, даже привыкать к снам стала.
Как-то ночью снился ей тот самый сон. Будто она лежит в постели, а кто-то стоит под окном и её по имени зовёт:
— Катеринаааа… Катеринааа… Выгляни в окошко, лицо твоё милое хочу увидеть, сил моих нет терпеть. Катерииинаааа…
— Ты кто такой? Я милицию вызову! Уходи! — неожиданно для себя ответила девушка неведомому голосу.
— Не бойся, Катерина! Не бойся, сердце моё! Выгляни в окошко, Христом Богом тебя заклинаю!
«Ну, раз Богом заклинает, то не нечисть какая-нибудь», — подумала девушка и осторожно подошла к окну, приоткрыв шторку. За стеклом стоял самый настоящий казак, каких рисуют на картинках: красивый, высокий, смуглый, с чёрным чубом и длинными висячими усами, в красивой старинной одежде, в которой ходили запорожцы — в шароварах, сорочке и сапогах-сафьянцах, на плечи накинут кунтуш, а на поясе висит сабля. Его лицо с левой стороны пересекал шрам, а левый глаз был совершенно белый, что, впрочем, нисколько не умаляло его красоты. Лунный свет отражался в серебряной серьге в его правом ухе. Уж не о таком ли женихе мечтала она все эти годы?
— Ну, здравствуй, Катерина, душа моя, — улыбнувшись белозубой улыбкой, промолвил казак. — Помнишь меня? Это я, Максим, суженый твой. Что ж так долго не выходишь ко мне? Боишься меня, али не люб я тебе больше?
— Люб… — как зачарованная, сказала Катя, и тут же, испугавшись собственных слов, закрыла рот ладошками. И проснулась, обливаясь холодным потом. За окном была ночь, сквозь шторки пробивался лунный свет, размазывая по дощатому полу тень оконной рамы. Где-то за селом по трассе пронеслась машина, и девушка услышала приближающиеся из глубины дома собачьи шаги.
— Найда! Найдочка! Иди сюда, моя девочка!
Отцовская собака завиляла хвостом и запрыгнула на постель, устроившись у Кати в ногах. Девушка потрепала пса по загривку и, устроившись поудобней под тонким летним одеялом, уснула крепким сном.
Утром ночное Катино наваждение казалось далёким и совсем не страшным. Целый день девушка провозилась в огороде отца, убирая урожай помидоров и пропалывая грядки. Потом сходила к соседке, бабе Алёне, за молоком. С удовольствием выпив стаканчик ещё тёплого молока, поставила крынку в холодильник. Весь вечер она провела, общаясь с отцом на отвлечённые темы, поиграла немного с Найдой и легла в постель, прихватив томик любимого с детства Фенимора Купера — почитать на сон грядущий. Когда буквы уже начинали прыгать и размываться у неё перед глазами, а из отцовской комнаты донёсся приглушённый храп, скрипнула калитка.
— Катерина, сердце моё… — донёсся с улицы знакомый голос.
Без страха подошла она к окошку, за которым её ждал гость из далёкого прошлого. При нём была небольшая подорожная бандура. Он осыпал её комплиментами, потом, скрестив ноги, сел прямо на траву посреди двора и заиграл на бандуре, напевая какую-то протяжную, печальную песню. Она же, сама не зная отчего, рассказывал ему о своей учёбе, о новинках техники, о том, что кони теперь из железа и называются «мотоцикл», а на огромных кораблях по морю плавают сотни людей.
— Ох и умная ж ты, Катерина, — заправив один из своих длинных усов за ухо, сказал козак. — Хороша моя невеста, всем на зависть!
Катя смутилась и потупила взор. Он снова запел, а она слушала, локтями опираясь на подоконник.
— Ну, пора мне уходить. Да что-то в горле пересохло. А дай-ка мне, сердце моё, напиться в дорогу!
Девушка сходила к холодильнику, достала оттуда крынку с молоком и, открыв окошко, передала казаку. Максим в несколько глотков осушил посуду, вытер рукавом усы и вернул её Кате. Поблагодарив студентку за гостеприимство, запорожец зашагал прочь со двора, а Катерина ещё долго провожала его взглядом, пока тот не скрылся за старой пожарной вышкой.
Зовут моего приятеля Николай Николаевич, или, попросту, Дед-краевед. Когда-то его так обозвали пятиклашки в школе, куда он приходил поделиться краеведческим материалом Днепропетровщины, а ему такое прозвище возьми да и придись по душе. В общем, взял я у Деда-краеведа пару тетрадок «на почитать». Толстые такие, знаете ли, общие тетради в клеёнчатых коричневых обложках «под крокодила», пожелтевшая бумага в клеточку вся исписана ровными, аккуратными буквами, кое-где — простенькие рисунки, а где песни записаны — нотки. И вот, листая одну из этих тетрадок, наткнулся я на историю, которая сошла бы за сказку, если бы не случилась, если верить Николаю Николаевичу, в 1979-м году…
Есть у нас такой город — Жёлтые Воды. Когда-то в тех местах случилась битва между казаками Богдана Хмельницкого и польским войском под командованием Потоцкого. Казаки тогда одержали победу, но не без потерь. До сих пор, бывает, нежданно-негаданно отдает земля археологический материал той поры. Так и случилось летом 1979-го года. Рыли строительный котлован на окраине городка, уходившей в поля и огороды, и наткнулись на человеческие останки. Сообщили куда надо, и тут же на место находки выехали все, кто следовало: от милиции и фельдшеров до научных работников и районной партверхушки.
В тогдашней прессе подобные небольшие находки особенно не афишировались, но и доступа к ним было побольше. Поняв, что останки не криминальные и, к тому же, имеют историческое значение, руководство распорядилось провести раскопки с привлечением всяких пионеров, комсомольцев и студентов-отличников исторических факультетов. Руководителя раскопок прислали из Днепропетровска, и работа закипела.
Понемногу начали проясняться детали. Найдя справа от черепа серебряную серьгу, было подумали, что откопали женщину, но в захоронении были останки высокого, физически развитого мужчины, который погиб от удара в голову — череп раскроен, рана пересекала левую глазницу до скулы. Кроме того, при трупе была сабля в ножнах, богатый пояс, остатки мужской одежды и серебряный крест. Стало быть, казак. А что серьга у черепа лежала, так то знамо дело — запорожцы носили серьги с символической целью, и такая серьга означала, что погибший был последним мужчиной в своём роду.
Раскопки продолжались, но кости из земли извлекать не спешили. На основании такого материала можно было и диссертацию написать, и студентов обучить уму-разуму, так что местные отличники учёбы, хмуря брови, часами разглядывали скелет прямо в раскопе, задумчиво скребли карандашами километры тетрадной бумаги и, под чутким руководством преподавателей, измеряли линейкой извлечённые из могилы артефакты во всех проекциях.
Была среди студентов одна умница-старшекурсница по имени Катя. Девушка была красивая, но требовательная, а потому семьёй не обременённая. Сама была родом из деревни, а в городе жила в общежитии. Так вот, Катя эта всё дивилась габаритам погибшего запорожца: «Вот это был мужчина! Не то, что наши ботаники!». И спорить с ней решались немногие, ибо запорожец при жизни был роста высокого, под два метра, а в плечах был необычайно широк.
Вот как-то раз сидели Катерина с подружками вечером у раскопа и обсуждали дела амурные. Мороженое едят, ненаучно полемизируют: кто с кем переженился, кто еще только собирается, кто какую свадьбу хочет играть. Кому только белую «Волгу» подавай, кому — платье не как у всех, кто в кругу семьи праздника хочет, а кто — в компании близких друзей. И у всех женихи — один другого краше. Комсомольцы, спортсмены, перспективные научные работники. Даже фарцовщик один был. И только у Катьки — никого. Подружки её и так, и эдак допытывали: кто, мол, избранник твой, да она всё отнекивалась.
— Уж не облюбовала ли ты запорожца своего? — в шутку спросила одна из подруг, ткнув палочкой от эскимо в сторону ямы.
— А даже если бы и так! — гордо вздёрнула подбородок Катя.
— Ну, так и пошла бы за него! Ишь, всё тебе наши парни не такие! Не угодишь! Балованная! — смеялись подружки.
— А и пошла бы! Всё одно этот мертвец краше будет, чем ваши заморыши!
Со стороны степи подул тёплый июльский ветер, и подружки притихли, а разговор перешёл в иное русло, и шумная компания постепенно разбилась на группки поменьше, разбредаясь на ночлег. Раскопки близились к концу.
До конца лета Катя жила у отца в деревне. Жили они вдвоём, так как Катина мама умерла от болезни задолго до того. Дом был просторный, светлый, всё сияло чистотой. По бокам — соседи хорошие, через пару домов — дом культуры, сельсовет недалеко, а окна Катиной спальни выходили на старую пожарную вышку. Старожилы поговаривали, что на том месте раньше, до революции, стояла очень старая церковь с колокольней. В те иконоборческие годы церковь разобрали по камню на строительство экономически обоснованных коровников, а колокольню решили подорвать. Но ни с первого, ни со второго заряда она не рухнула. Тогда ответственный комиссар, почесав затылок, распорядился колокольню экономически тоже обосновать, переоборудовать в пожарную вышку.
Днём Катерина в огороде отцу помогала. Вечером гуляла, или играла с Найдой, отцовской борзой. Она, на правах единственной в деревне породистой собаки, спала всегда в доме, забираясь на кровать к кому-либо из домочадцев. А вот ночью… Ночью Катю стали мучить кошмары. Будто стоит кто-то под окном и зовёт её тихо, по имени называет. Сперва она просыпалась, выглянет в окошко, а там нет никого. Со временем успокоилась, даже привыкать к снам стала.
Как-то ночью снился ей тот самый сон. Будто она лежит в постели, а кто-то стоит под окном и её по имени зовёт:
— Катеринаааа… Катеринааа… Выгляни в окошко, лицо твоё милое хочу увидеть, сил моих нет терпеть. Катерииинаааа…
— Ты кто такой? Я милицию вызову! Уходи! — неожиданно для себя ответила девушка неведомому голосу.
— Не бойся, Катерина! Не бойся, сердце моё! Выгляни в окошко, Христом Богом тебя заклинаю!
«Ну, раз Богом заклинает, то не нечисть какая-нибудь», — подумала девушка и осторожно подошла к окну, приоткрыв шторку. За стеклом стоял самый настоящий казак, каких рисуют на картинках: красивый, высокий, смуглый, с чёрным чубом и длинными висячими усами, в красивой старинной одежде, в которой ходили запорожцы — в шароварах, сорочке и сапогах-сафьянцах, на плечи накинут кунтуш, а на поясе висит сабля. Его лицо с левой стороны пересекал шрам, а левый глаз был совершенно белый, что, впрочем, нисколько не умаляло его красоты. Лунный свет отражался в серебряной серьге в его правом ухе. Уж не о таком ли женихе мечтала она все эти годы?
— Ну, здравствуй, Катерина, душа моя, — улыбнувшись белозубой улыбкой, промолвил казак. — Помнишь меня? Это я, Максим, суженый твой. Что ж так долго не выходишь ко мне? Боишься меня, али не люб я тебе больше?
— Люб… — как зачарованная, сказала Катя, и тут же, испугавшись собственных слов, закрыла рот ладошками. И проснулась, обливаясь холодным потом. За окном была ночь, сквозь шторки пробивался лунный свет, размазывая по дощатому полу тень оконной рамы. Где-то за селом по трассе пронеслась машина, и девушка услышала приближающиеся из глубины дома собачьи шаги.
— Найда! Найдочка! Иди сюда, моя девочка!
Отцовская собака завиляла хвостом и запрыгнула на постель, устроившись у Кати в ногах. Девушка потрепала пса по загривку и, устроившись поудобней под тонким летним одеялом, уснула крепким сном.
Утром ночное Катино наваждение казалось далёким и совсем не страшным. Целый день девушка провозилась в огороде отца, убирая урожай помидоров и пропалывая грядки. Потом сходила к соседке, бабе Алёне, за молоком. С удовольствием выпив стаканчик ещё тёплого молока, поставила крынку в холодильник. Весь вечер она провела, общаясь с отцом на отвлечённые темы, поиграла немного с Найдой и легла в постель, прихватив томик любимого с детства Фенимора Купера — почитать на сон грядущий. Когда буквы уже начинали прыгать и размываться у неё перед глазами, а из отцовской комнаты донёсся приглушённый храп, скрипнула калитка.
— Катерина, сердце моё… — донёсся с улицы знакомый голос.
Без страха подошла она к окошку, за которым её ждал гость из далёкого прошлого. При нём была небольшая подорожная бандура. Он осыпал её комплиментами, потом, скрестив ноги, сел прямо на траву посреди двора и заиграл на бандуре, напевая какую-то протяжную, печальную песню. Она же, сама не зная отчего, рассказывал ему о своей учёбе, о новинках техники, о том, что кони теперь из железа и называются «мотоцикл», а на огромных кораблях по морю плавают сотни людей.
— Ох и умная ж ты, Катерина, — заправив один из своих длинных усов за ухо, сказал козак. — Хороша моя невеста, всем на зависть!
Катя смутилась и потупила взор. Он снова запел, а она слушала, локтями опираясь на подоконник.
— Ну, пора мне уходить. Да что-то в горле пересохло. А дай-ка мне, сердце моё, напиться в дорогу!
Девушка сходила к холодильнику, достала оттуда крынку с молоком и, открыв окошко, передала казаку. Максим в несколько глотков осушил посуду, вытер рукавом усы и вернул её Кате. Поблагодарив студентку за гостеприимство, запорожец зашагал прочь со двора, а Катерина ещё долго провожала его взглядом, пока тот не скрылся за старой пожарной вышкой.
4
Коментарі
Гість: сім на вісім
115.04.17, 21:53
ндаа язик без кісток голова без розуму
за то із хвантазіей 
ТвинПикс
215.04.17, 21:57Відповідь на 1 від Гість: сім на вісім
Отож
_advisor_
315.04.17, 22:33
Интересно.