Тогда, осенью и зимой тридцать седьмого года, по всей Москве открылось множество странных магазинов. Странных потому, что даже вывески на них "Распродажа случайных вещей" были написаны на полотне, наспех Они были заполнены старой мебелью, потертыми коврами, подержанной или даже новой одеждой, разрозненными сервизами, предметами антиквариата, картинами...
Это были остатки того, что было забрано, просто награблено энкаведэшниками. Некоторые из них получали готовые квартиры со всем, что в них было: мебелью, книгами, бельем, одеждой. А другие, на каких-то базах, куда свозили все это добро, выбирали себе по вкусу. И, конечно, по чинам. Которые повыше, снимали сливки — картины, дорогие ковры, антиквариат, книги в красивых переплетах... А уж то, что никто не хотел себе забирать, свозилось в эти магазины.
Осенью 37 года я проходил по Сретенке мимо одного такого магазина, и что-то меня толкнуло зайти туда. И войдя, сразу же, в глубине магазина увидел наш диван... Длинный, неуклюжий диван, обитый потертой тисненой кожей... Он стоял в столовой, множество раз я спал на нем, когда еще был на Спиридоновке гостем и оставался ночевать... А рядом с диваном в магазине стояла мебель из кабинета Ивана Михайловича: огромный письменный стол, высокие неудобные стулья...
И хотя я тогда еще ничего не знал, но понял — это и есть конец. В бумажках о смерти и о реабилитации Ивана Михайловича указываются разные и все лживые даты его смерти, но теперь-то я знаю, что в этих магазинах продавались вещи уже убитых. Их убивали в тот же самый день или даже час, когда им прочитывали: "...с конфискацией всего имущества". И после этого начиналась дележка этого имущества.
Они ведь были не только убийцами, но и мародерами. И — как всякие убийцы, грабители и мародеры — они все свои дела обделывали в глубокой тайне, скрывая убийство за "без права переписки", грабеж за "распродажей случайных вещей".
Прошло почти полвека, но наследники грабителей, а может, и еще сами грабители и убийцы живут среди награбленных картин и ковров, едят с награбленной посуды...
==================================================================
Сталина я на фронте считал Богом, верил, что все, что говорили о «врагах народа» и о «вредителях» - это чистая правда, готов был во имя вождя любого убить. Во второй половине пятидесятых годов, когда я работал в прокуратуре, началась волна реабилитаций по делам репрессированных в 1937-1940 годах. Людей в прокуратуре для пересмотра дел не хватало, и нас «бросили на подмогу» группе, официально занимавшейся этим вопросом. Каждый день, утром, секретарша разносила нам, по столам прокурорских работников, стопки папок с делами расстрелянных, на решение о реабилитации. Я читал эти дела и волос вставал дыбом. Дела тонкие, всего 7-9 подшитых бумажек, донос, постановление об аресте, протоколы двух -трех допросов, а в конце бумага с постановлением ОСО, суда или трибунала о расстреле, и еще одна, обязательная - о приведении в исполнение. И все .., и нет человека... Дела, почти все, за малым исключением, - насквозь липовые, но больше всего поражало обилие доносов, с дикими обвинениями, например, такими -«читал газету «Правда» и при этом ехидно улыбался». Дальше - «раскрутка» по 54-й статье УК УССР, и «высшая мера социальной защиты». И когда я понял, за что, а главное - сколько! безвинных людей погубили по воле и во имя «вождя народов», то я прозрел, мне стало страшно - я не мог до конца понять, почему наше поколение было настолько слепым и одурманеным, ведь мы умирали в бою не только за Родину, но и за этого деспота и тирана тоже.
Михаил Байтман
