"Разрушения и лишения Второй мировой войны приучили русских девушек 1940-50-х годов к суровой и тяжелой работе. Жизнерадостное искусство американского "пинапа" считалось в Советской России политически некорректным, декадентским, а то и вовсе откровенно аморальным. Сожалея о том, что ее родина была лишена возможности насладиться счастливым и беззаботным пинапом послевоенной Америки, Ирина Дэвис изобрела свой собственный жанр – русский "пинап" в традиционном американском стиле, моделями для которого стали живущие в США россиянки". С такого текста начинался полученный мною пресс-релиз проходящей сейчас в Лондоне выставки российско-американской художницы Ирины Дэвис. Признаться, я питаю слабость к всевозможным гипотетическим художественно-историческим построениям, и идея эта невероятно меня заинтересовала. Тем более, что pin-ups - действительно важное явление в американской массовой культуре второй половины XX века, которое в СCCР действительно практически не существовало. "Прикольные девчонки" Хотя, судя по поисковому ресурсу Яндекс, слово "пинап" в современном русском языке уже употребляется довольно широко, и в русской Википедии есть даже отдельная статья об этом явлении, тем не менее, объяснить, что это такое, видимо, не помешает. Понятие происходит от английского глагола to pin up – прикалывать. Так, традиционно назывались фотографии симпатичных девушек с легким - или иногда и весьма сильным - налетом эротичности и сексуальности, которые лишенные женского общества мужчины прикалывают к себе на стенку у кровати, на ветровое стекло автомобиля, на солдатский вещмешок и которые призваны ублажать мужской взгляд. Я не случайно упомянул солдатский вещмешок. Зародилось это понятие в годы Второй мировой войны, и первыми потребителями пинапс были именно солдаты. В русском языке аналогичного понятия не было, поэтому - конечно уже в новейшее время худо-бедно прижилось английское. Хотя в разговоре с Ириной Дэвис у нас неожиданно возникло словосочетание "прикольные девчонки" - не совсем точно, но довольно забавно. Идея и реализация Идея создать воображаемый русский пинап, действительно, любопытная. А вот реализация ее оказалась, к сожалению, куда менее интересной, чем замысел. Хотя Ирина Дэвис говорит, что модели ее - живые, совершенно конкретные девушки, живущие либо в России, либо на Западе, и хотя перед нами фотографии – пусть и отретушированные - выглядят они, скорее, как куклы, этакие секс-бомбы, не имеющие никакого отношения к реальности русско-советской жизни 1950-х. У каждой модели есть тот или иной символично-лубочный русский символ - то листик от банного веника на попке, то изящные модельные лапти, то самовар вокруг - то есть такой откровенный русский китч. Впрочем, Ирина Дэвис и не спорит. "Абсолютный китч, вы правы. Я здесь играю с нашей русской идентичностью. Как нас воспринимают, кто мы? Самовар и лапти, конечно китч, но это то, с чем ассоциируется Россия. Другой идентичности мы, увы, не нашли до сих пор. Что у нас? Советский Союз? Это не было русским, национальным. Я показываю, что этой идентичности у нас пока еще нет, мы по-прежнему ее ищем", - говорит Ирина Дэвис. Поиск идентичности - задача грандиозная, под стать поиску русской национальной идеи, которым постсоветское общество занимается вот уже два десятилетия. Но здесь сфера поиска вполне конкретная и узкая. Раз уж Ирина Дэвис попыталась воспроизвести культуру, относящуюся к послевоенным советским годам, мне стало интересно вспомнить, что собственно было в быту советских людей вместо пресловутых пинапс. Что-то ведь было. Что же это? С таким вопросом я обратился к петербургскому искусствоведу Юлии Демиденко, куратору прошедшей несколько лет назад в Государственном Русском музее замечательной выставки "Память тела", в которой перед глазами зрителя предстало женское нижнее белье глубокой советской поры. Кому, как не Юлии, знать о том, что собственно в те годы служило советским аналогом американских пинапс. "Это были дешевые массовые женские журналы – "Работница" и "Крестьянка". Они эксплуатировали женские образы, но это были правильные образы – с открытым и честным взглядом", говорит Юлия Демиденко. Скрытый советский эротизм "Но ведь в них не было практически никакого эротического содержания?" – спрашиваю я у своей собеседницы. "Почему возбуждает кисть женской руки, едва показавшаяся из-за полностью покрывающего тело мусульманского платья? – вопросом на вопрос отвечает Юлия Демиденко. - Потому что ничего другого нет вообще. Здесь срабатывал тот же механизм". "Сейчас, с высоты нашего сегодняшнего опыта и знания мы можем говорить, что в них не было ничего эротического. А оказавшись в ситуации мужского мира, начисто лишенного какого бы то ни было женского присутствия, вы находите эротизм в очень многих вещах, за которыми раньше никакого эротизма и не подозревали", - говорит Юлия Демиденко. "А удалось ли передать этот скрытый русско-советский эротизм Ирине Дэвис?" – спрашиваю я у Юлии Демиденко. "Там это все плохо работает, - отвечает специалист. – Я, например, запомнила девушку со скалкой, и это как раз очень американский образ. Вообще этот проект весь американский. Один из главных образов послевоенной американской массовой культуры – сексапильная домохозяйка, то, что по-английски называется yummy mummy – воплощение американской мечты". "Она дождалась своего мужа, у нее идеальный дом, вымытые дети, она супер как хороша в постели, и еще печет пироги. При этом она накрашена, у нее чулочки и все что надо. И здесь такой же образ, в нем нет ничего русского. От того, что этой девушке приделали косу, ничего русского там не случилось", - говорит Юлия Демиденко. То есть решение поставленной Ириной Дэвис перед собой интересной задачи выглядит неубедительным. А можно ли было вообще такую задачу решить? И если да то как? Брать те самые "Работницу" или "Крестьянку"? Или рыскать по солдатским сундучкам? "Здесь надо было четко понять – ищем ли жанр, который его замещал – и тут вы совершенно правы, надо было поискать солдатские изображения, действительно порыться в солдатских сундучках, - продолжает рассуждать искусствовед. – Или же мы ищем какую-то чисто советскую историю. Она тоже была, но тут надо понять... Были, например, любительские эротические фотографии, сегодня выглядящие страшно наивными, некрасивыми и совершенно не возбуждающими. Не очень молодые и не очень стройные тетки, в нижнем белье довольно сомнительного качества. Но поскольку ничего другого не было, это тоже вызывало интерес". Юлия Демиденко вспомнила о том, как десять лет назад ей довелось принимать участие в выставке "Секс и коммунизм" в Будапеште. "Там были представлены масса фотографий из стран бывшего соцлагеря. И когда смотришь на это с большой временной дистанции, зрелище оказывается очень сомнительным. Механизм действия "пинап" очевиден, а механизм действия вот этих всех вещей абсолютно неочевиден для человека, который в этой культуре не жил. Как это соединить? – большой вопрос", - говорит искусствовед. На западный взгляд "Механизм не очевиден для человека, который в этой культуре не жил". Ключевые слова. Мы критикуем эти работы со своей позиции - людей хорошо знающих и представляющих себе русскую советскую культуру. Как же воспринимает эти работы западный взгляд? Пресса вниманием выставку не баловала, а вот мнения зрителей, которые ее посетили. "Мне это кажется интересным, хотя совершенно нет ощущения принадлежности этих работ к России. Возможно потому, что в привычных для нас образах из России женщины вообще почти не представлены, - говорит Стивен Бриттен. - Скорее видится крупный мужчина с массивной челюстью, в военной форме - то, что нам привычно видеть по большевистским плакатам. Именно с этим ассоциируется у нас Россия той поры. Поэтому в этих работах есть что-то свежее. Они пытаются переосмыслить Россию, русское искусство, собственно представления России о самой себе".

"Мне нравится вот такое обращение в прошлое. Эти работы как бы говорят: тогда мы не могли использовать эту культуру, эту традицию, мы были отрезаны от нее цензурными, идеологическими, политическими барьерами, в конце концов, маскулинным обществом, в котором мы жили, - , - считает Томазо Кампионе. - Это - шанс сделать шаг назад, и задать себе вопрос: а что если? Что если бы у нас это было - выглядело ли бы это именно так? Мне нравится этот подход, он заставляет вспомнить историю и внезапно подумать: ага, все ведь могло обернуться совершенно иначе. И это интересно".