СОДЕРЖАНИЕ
I. Законы жизни.
Закон борьбы. Закон плодовитости. Закон отбора. Влияние окружающего мира.
II. Народ и раса.
Что такое народ? Корни своеобразия народа.
Понятие расы. Зарождение и происхождение нордической расы.
Внешний облик - наследие предков. Расовый состав немецкого народа. Раса и культура.
III. О наследовании.
Наследование - закон жизни. Наследственные задатки (гены).
Окружающий мир и наследственные задатки.
Смешение с чужеродными расами, преступление против крови.
Нордическая раса как носительница качеств немецкого народа.
Воин и раса.
IV. Отбор и культивирование.
Отбор хранит и укрепляет вид. Супружеский выбор. Об инцесте.
Отрицательный отбор и вырождение. Борьба против неполноценной наследственности. Демографическое развитие Германии. Политика большого пространства - раса - плодовитость. Рейх и его мероприятия в области демографической политики.
V. Идея крови в СС
Охранный отряд как форма отбора людей, преимущество нордического типа.
Супружеский выбор (приказ о помолвке и женитьбе).
Забота о семье - вопрос о смене. Родник жизни - сущность социальной заботы.
СС и контуры судьбы нордической расы.

Когда мы оглядываемся на военные успехи, достигнутые немецким солдатом при поддержке нашего самоотверженного тыла в ходе теперешней решающей .битвы, мы видим беспрецедентный ряд побед. Одно простое их перечисление не может не изумлять. Но лишь грядущие поколения смогут в полной мере осознать и оценить эту эпоху величайшего немецкого триумфа.

Польские армии были смяты и полностью разгромлены немецкими солдатами за 18 дней.
В истории будет звучать величественная песнь битвы при Нарвике.

Армии Голландии и Бельгии были уничтожены в течение нескольких дней.

Армия самой крупной и доселе самой могущественной в Европе военной державы - Франции - вынуждена была сложить оружие через 34 дня после начала немецкого наступления.

Втянутые в войну Англией государства Юго-Восточной Европы капитулировали в течение пары недель.

Судьба последних и мощнейших противников нашего дела уже предопределена и неотвратима.

И, что же, всеми этими победами мы обязаны одной лишь знаменитой немецкой технике? Нет!

Наш фюрер и наши руководители, офицеры, унтер-офицеры и рядовые - вот те, чей вклад в победы был решающим. Мы должны зреть в корень, чтобы правильно определить и понять, на чём зиждется наш успех. А корень этот - ценности нашей крови и в уважении закономерностей жизни. Общее ознакомление этими двумя вопросами, сопровождаемое надлежащими выводами, является целью данной работы.

Из всех живых существ только человек, начав с самого примитивного уровня, достиг наивысшей ступени развития. Однако, это его исключительное положение ни в коем случае не освобождает человека от беспрекословного подчинения универсальным и вечным законам жизни.

Законы Природы имеют силу согласно воле Всевышнего. Этот факт обязывает каждого признавать эти Законы. Следование им должно рассматриваться как необходимое условие сохранения и дальнейшего развития жизни. Человек, как и все другие живые существа (растения, животные), находится в тесной взаимосвязи с окружающим его миром.
Игнорирование законов Природы влечёт за собой упадок, дегенерацию и, в конечном счёте, гибель.

Ложь, если в неё поверить, является такой же мощной силой в жизни народов, как и правда. Десятилетиями многомиллионные массы выращивались в вере, что марксистское учение несёт настоящую борьбу против выщелачивающего народы капитализма, несёт новое отношение к государству и жизни. Если принять во внимание те огромные жертвы, которые принёс рабочий класс всех стран во имя этих мыслей, знать издержки душевной силы и преданности, с которой целые поколения держались за марксистское привидение, только тогда можно понять всю силу отчаяния, родившегося при оглашении приговора о том, что все жертвы были принесены зря, что вся вера во враждебное жизни дело оказалась растрачена попусту. И честный человек либо останется большевиком, не решившись отречься от системы, либо станет национал-социалистом, фашистом, если поймёт новый синтез между национал-социализмом и решением социального вопроса. В первом случае самый убедительный пример предлагает нам Россия.

В марте 1917 штормовой прилив революции пронёсся там сквозь страну. Иначе чем в Германии, совсем иначе. Ибо, к тому времени как 9 ноября 1918 Германию коварно захватили врасплох, уже весной 1917 вся Россия была прибрана к рукам. Это всего лишь голый факт. То, что с точки зрения русской национальной истории, революции придаётся подчёркнуто антирусский характер, являет собой глубочайшую трагичность восточных событий, и одновременно показывает воздействие тех сил, которые в наивысшей мере получили здесь возможность своего беспрепятственного воздействия: сил обще-еврейского марксизма. В том, что в России были сожжены тысячи имений, что сотни тысяч людей были казнены и вырезаны в бессмысленном порыве разрушения, видно лишь истинно русское начало. Генерал Краснов в своём труде «От двуглавого орла к красному знамени» указывает на слова Пушкина о происходившем в его время восстании бандитского главаря Пугачёва против русского царизма, как о «русском бунте – бессмысленном и беспощадном». Все те дремлющие в русских необъяснимые, антигосударственные, хаотичные влечения внезапно вознеслись ввысь в миллионах душ. Если я думаю о русской революции, то первое что мне приходит на ум так это эпизод из «Идиота», когда русский из зависти к чужим серебряным часам, без какого-либо морального сомнения закалывает их владельца словно скотину, не забывая перед этим рьяно перекреститься. Размышлениям над этим страшным душевным качеством Достоевский отдал всю свою жизнь. Глазом скорохода он однажды увидел воздействие освобождённых инстинктов: в его предсказаниях он предупредил историю на 40 лет вперёд. Он как будто переместился в отдельно предусмотренное время великих войн и революций, и, вернувшись, посмел констатировать, что «интернациональный еврейский банк» «победителем выдвигается вперёд».

Если мы в ходе рассмотрения скоротечно отбросим влияние еврейства – его денег, его прессы, его внешне-политического поведения по отношению к Советской России, то мы сможем понять революцию как убийство, хаос, но не как факт организованного правительства убийц, организованного разложения народа, организованного обмана. Русский рабочий боролся на баррикадах за нечто, называющееся «коммунистической идеей». Эта идея представлялась в разных головах по-разному. Во всяком случае, он стоял за неё с великой самоотверженностью. Тысячи еврейских агитаторов, которые постепенно объявляются из Цюриха, Нью-Йорка и Польши в Москве и Петербурге, разжигали ненависть в приемлемом для них направлении: против русской национальной интеллигенции. В течение 1918 года для всех сомневающихся слетела маска большевистского сфинкса: выявилось то, что большевизм был борьбой не за социальную идею, а политической борьбой мирового еврейства против национальной интеллигенции всех народов, для того, чтобы с помощью управляемой ненависти низших слоёв лишить её своих вождей, и, соответственно, дать евреям возможность поставить на их место зависимых от них существ. Это развитие с ужасной последовательностью совершалось тем яростней, чем меньше еврейская клика (в 1921 году среди 550 комиссаров насчитывалось 447 евреев) в России имела возможность вернуться назад. К еврейскому правительству намертво привязались все те, кто в течение революционных дней скомпрометировали себя грабежом или убийством. Их жизненный интерес подсказывал им творить новую систему. К ним стягивались многочисленные, утратившие родину и профессию, солдаты, которые, не долго думая, превращали обычную войну в гражданскую. Шквал пропаганды заботился о том, чтобы под их действия была подведена «идейная» основа.

Издавна, облик русской деревне задавал так называемый «кулак». Таким именем называли крестьянского деревенского господина, обычно являвшегося состоятельным крестьянином или предпринимателем. В дореволюционные времена царское правительство пыталось договориться с этими людьми. С противоположной стороны подошло к этому вопросу после него советское правительство, и приученный к диктатуре русский повиновался. Это звучит странно, но именно анархическая деспотия являлась формой правления в России на протяжении столетий, будь то Иван Грозный, Пётр I, Николай I или Александр III. Во всяком случае, успех большевистской диктатуры основывается помимо прочего и на этой душевной установке.

Так красный прилив крови покрывал русскую землю; мучительно погибала русская интеллигенция, которая либо  террором приводилась к покорности, либо бежала, либо попросту прощалась с жизнью. Палачей русского народа захлестнула непомерная жажда крови: голодом и убийствами нация лишилась многих миллионов. Профессор Сорокин, бежавший из Петербурга в 1922-ом, издал статистическое исследование «Современное положение России», в котором он подсчитывает понесённые потери. Война стоила России 2 с половиной миллиона человек, 26 миллионов убыли из-за создания прибрежных государств на обломках старой империи. В 1920-ом перепись населения проводилось уже большевистским правительством; в итоге оно выдало цифру в 129 миллионов жителей. Перед войной Россия насчитывала 176 миллионов. «Бескровная революция» к 1920 году унесла с собой 16 миллионов жертв, то есть в шесть раз больше чем целая мировая война.

Теперь, когда эта кровожадность показала свои плоды, от которых нас пробирает дрожь, наступает политическое и художественное размягчение мозга, позволяющее услышать пение блуждающих убийц:

Вы вновь поёте о цветах

И о любви горячем жаре

Я же хочу научить вас другим песням

О казнях, смерти и крови

Нежный аромат источала белая сирень,

Которую на вашем столе я увидел

Но она не для меня, ведь я имею нескончаемо лучшие -

Кровавые цветы Чека

Это великое желание, парой ударов

Приколотить его к кресту,

Это великая радость, если на обломках

Хрустят человеческие кости

Если кого-то медленно закалывают

И хрип, словно музыка, звучит перед смертью

Накаляя наши сердца воодушевлением

Если открытые раны пламенно кровоточат перед нами

И за вашим приговором незамедлительно следует ответ: «К стене!», 

«Расстрелять», «На виселицу»…

Так можно дословно прочитать в изданном стихотворении М. Гарпрундса под заглавием «Улыбка Чека».  Вместе с тем в этих строках вы найдёте его любовную оду.

По началу у биржевой власти запада выходило затруднительное положение с Советской Россией. Антимарксистские настроения народов были совершенно однозначны, тем более что национальное самосознание были чрезвычайно укреплено военным подъёмом, и всё интернациональное натыкалось на стойкую оборону. Поэтому сперва было начато общественное оправдание большевистского «государства». Постепенно шла по нарастающей пропаганда в пользу Троцкого и Ленина, и мнимые экономические связи превращались в политические. Большевистские представители беспрепятственно зачастили по другим странам. При содействии американского правительства на вашингтонской конференции в конце 1921 года было принято решение позвать делегатов Советской России на следующую большую международную конференцию в качестве равноправных участников. Президент Хардинг даже поставил участников перед тем фактом, что американское правительство предоставляет Советской России в распоряжение 4 миллиона бушелей пшеницы, причём без каких-либо условий, как он характерно дополнил.

Таким образом, советская дипломатия в лице господ Чичерина и Литвинова-Финкельштейна шла навстречу конференции в Генуе. Здесь еврей Ратенау заключил с ней Раппальский договор, который якобы был чисто экономическим соглашением, но в действительности являлся политическим признанием московского правительства убийц. Признание Советской Иудеи другой великой державой с течением времени сослужило свою службу. Всё это неимоверно укрепило политическое положение большевизма в мире и придало коммунистам во всех странах новое мужество. И если оплот большевистской мысли всё ещё существовал, то и надежда на победу также имела право на существование. Москва пользовалась всеми доступными рычагами: более полутора миллиона золотых марок только за раз полученных от немецкого рейхстага расходуются. Успех был бесспорным: 62 большевистских депутата сегодня представляют политику фундаментальной измены Отечеству, как того требует большевистское учение. Все они должны были подписаться под оборотной стороной своей деятельности, после чего они больше не могли считаться представителями немецкого народа, становясь уполномоченными третьего интернационала. Так было открыто заявлено о том, что в государственном парламенте часть парламента представляет не народ, а иностранное руководство. И руководители этих 62 большевиков по воли природы являются евреями: фрау Руфь Фишер-Гольте, д-р Кац, Шолем, д-р Розенберг и т.д. Уравнение Москва-Сион аллегорически находит своё выражение в них.

Кому всё это кажется недостаточно обоснованным, тому я обязан открыть глаза нижеприведённым признанием. Еврей Артур Холичер посетил Россию в 1921 году. Свои впечатления он описал под заголовком «Карлсбад (где заседал сионистский конгресс) перед Палестиной» в ноябрьском номере «Нового обозрения». В том числе он говорит там:

«Тот, кому досталось исключение всем  сердцем и разумом испытать стихийное переживание Советской России, тот может осознать поразительную параллель Москва-Сион, прибыв в Карлсбад. До своего создания утопическая культура в её самой глубокой сущности подготавливалась немецкими философами, опередившими ход времени, укреплялась немецкими практиками и организаторами. Однако мы видим, что во главе движения бурно выдвигаются вперёд гениальные освобождённые евреи востока. Вождь сегодняшнего всемирного сионизма – русский профессор Вайцманн, высшие исполнительные руководители – русские Соколов и Усишкин. С организациями обустройства Палестины, немцами Куппином, Лихтхеймом они образуют единство, которое признано международным всемирным еврейством. Так, кроме имеющегося на сегодняшний день интернационального Рима, интернациональная Москва представляет собой этот самый третий интернациональный Сион, который черпает светскую власть из корней религии».

Сионист, т.е. шовинистический расовый еврей испытывает перед Советской России «стихийное переживание».

Всееврейско-биржевой «Берлинский ежедневник» писал: «Игра между Москвой и Западой становиться всё тоньше и сложней, ибо она происходит всё тесней».

Эта пошлая и обманная игра развивается во всех странах. Все народы должны распознать в большевизме смертельного врага их народной культуры, их существования. 62 большевистских депутата в немецком рейхстаге, 300 000 коммунистических глоток в Париже – это факты, которые говорят однозначно. Но для того, чтобы одолеть большевизм нужно вырвать саму его сущность, которая описывалась выше. Только так борьба может привести к успеху.

Фашистское отрицание социализма, демократии, либерализма не дает, однако, права думать, что фашизм желает отодвинуть мир ко времени до 1789 года, который считается началом демо-либерального века.

Нет возврата к прошлому! Фашистская доктрина не избирала своим пророком де-Местра. Монархический абсолютизм отжил свое, и также, пожалуй всякая теократия. Так отжили свой век феодальные привилегии и разделение на «замкнутые», не сообщающиеся друг с другом касты. Фашистское понятие о власти не имеет ничего общего с полицейским государством. Партия, управляющая тоталитарно нацией, факт новый в истории. Всякие соотношения и сопоставления невозможны.

Из обломков либеральных, социалистических и демократических доктрин фашизм извлекает еще ценные и жизненные элементы. Он сохраняет так называемые завоевания истории и отвергает все остальное, т. е. понятие доктрины, годной для всех времен и народов. Допустим, что 19-ый век был веком социализма, демократии и либерализма; однако, это не значит, что и 20-ый век станет веком социализма, демократии и либерализма. Политические доктрины проходят, народы остаются. Можно предположить, что этот век будет веком авторитета, веком «правого» направления, фашистским веком. Если 19-ый век был веком индивида (либерализм равнозначен с индивидуализмом), то можно предположить, что этот век будет веком «коллектива», следовательно веком государства.

Совершенно логично, что новая доктрина может использовать еще жизненные элементы других доктрин. Ни одна доктрина не рождается целиком новой, никогда не виданной и неслыханной. Ни одна доктрина не может похвастаться абсолютной оригинальностью. Всякая, хотя бы исторически, связана с другими бывшими и будущими доктринами. Так, научный социализм Маркса связан с утопическим социализмом Фурье, Оуэна, Сен-Симона. Так либерализм 19-го века связан с иллюминизмом 18-го века. Так демократические доктрины связаны с Энциклопедией.

Всякая доктрина стремится направить деятельность людей к определенной цели, но человеческая деятельность, в свою очередь, воздействует на доктрину, изменяет ее, приспосабливает к новым потребностям или преодолевает ее. Поэтому сама доктрина должна быть не словоупражнением, а жизненным актом, В этом прагматическая окраска фашизма, его воля к мощи, стремление к бытию, его отношение к факту «насилия» и значению последнего.

Основное положение фашистской доктрины это учение о государстве, его сущности, задачах и целях. Для фашизма государство представляется абсолютом, по сравнению с которым индивиды и группы только «относительное». Индивиды и группы «мыслимы» только в государстве. Либеральное государство не управляет игрой и материальным и духовным развитием коллектива, а ограничивается учетом результатов.

Фашистское государство имеет свое сознание, свою волю, поэтому и называется государством «этическим». В 1929-ом году на пятилетнем собрании режима я сказал: «Для фашизма государство не ночной сторож, занятый только личной безопасностью граждан; также не организация с чисто материалистическими целями для гарантии известного благосостояния и относительного спокойствия социального сосуществования, для осуществления чего было бы достаточно административного совета; и даже не чисто политическое создание без связи со сложной материальной реальностью жизни отдельных людей и целых народов».

«Государство, как его понимает и осуществляет фашизм, является фактом духовным и моральным, так как оно выявляет собой политическую, юридическую и экономическую организацию нации; а эта организация в своем зарождении и развитии есть проявление духа. Государство является гарантией внешней и внутренней безопасности, но оно также есть хранитель и блюститель народного духа, веками выработанного в языке, обычаях, вере. Государство есть не только настоящее, оно также прошедшее, но главное, оно есть будущее».

«Превышая границы краткой индивидуальной жизни, государство представляет неизменное сознание нации. Внешняя форма государства меняется, но его необходимость остается. Это государство воспитывает граждан в гражданских добродетелях, оно дает им сознание своей миссии и побуждает их к единению, гармонизирует интересы по принципу справедливости; обеспечивает преемственность завоеваний мысли в области знания, искусства, права, гуманной солидарности; возносит людей от элементарной, примитивной жизни к высотам человеческой мощи, т. е. к империи; хранит для будущих веков имена погибших за его неприкосновенность и во имя повиновения его законам; ставит примером и возвеличивает для будущих поколений вождей, увеличивших его территорию; гениев, его прославивших».

«Когда чувство государственности ослабевает и берут верх разлагающие и центробежные устремления, тогда нации склоняются к закату»-.

С 1929-го года по сегодняшний день всеобщая экономическая и политическая эволюция еще усилила значение этих доктринальных установок. Государство становится великаном. Только государство способно разрешить драматические противоречия капитализма. Так называемый кризис может быть разрешен только государством и внутри государства.

Где теперь тени Жюль-Симонов, возвещавших на заре либерализма, что «государство должно работать, чтобы сделать себя бесполезным и приготовить свою отставку?»- Тени Мак-Кулохов, утверждавших во второй половине прошлого века что государство должно воздерживаться от излишнего управления?

Перед непрерывно требуемым неизбежным вмешательством государства в экономические отношения, что теперь сказал бы англичанин Бентам, по мнению которого промышленность должна бы просить государство об одном: оставить ее в покое; или немец Гумбольд, по мнению которого «праздное» государство должно почитаться наилучшим?

Правда, что вторая волна либеральных экономистов была не такая крайняя, как первая, и уже сам Адам Смит — пусть очень осторожно, — приоткрыл дверь для вмешательства государства в экономику.

Кто говорит либерализм, говорит «индивид»; кто говорит «фашизм», тот говорит «государство». Но фашистское государство единственное и представляется оригинальным творением. Оно не реакционно, но революционно, поскольку предвосхищает решение определенных универсальных проблем, поставленных во всех областях: в политической сфере раздроблением партий, самоуправством парламента, безответственностью законодательных собраний; в экономической сфере — все более обширной и мощной профсоюзной деятельностью, как в рабочем секторе, так и в промышленном, их конфликтами и соглашениями; — в области моральной — необходимостью порядка, дисциплины, повиновения моральным заповедям отечества.

Фашизм желает сильного, органичного и в то же время опирающегося на широкую народную базу государства. Фашистское государство потребовало в свою компетенцию также и экономику, поэтому чувство государственности посредством корпоративных, социальных и воспитательных учреждений им созданных, проникло до крайних разветвлений, и в государстве все политические, экономические и духовные силы нации выявляются, будучи введены в соответствующие организации. Государство, опирающееся на миллионы индивидов, которые его признают, чувствуют, готовы ему служить, не может быть тираническим государством средневекового владыки. Оно не имеет ничего общего с абсолютными государствами до или после 1789 года.

В фашистском государстве индивид не уничтожен, но скорее усилен в своем значении, как солдат в строю не умален, а усилен числом своих товарищей. Фашистское государство организует нацию, но оставляет для индивидов достаточное пространство; оно ограничило бесполезные и вредные свободы и сохранило существенные. Судить в этой области может не индивид, а только государство.

Фашистское государство не остается безразличным перед религиозным явлением вообще и перед положительной религией, в Частности, каковой в Италии является католицизм. Государство не имеет своей теологии, но оно имеет мораль. В фашистском государстве религия рассматривается, как одно из наиболее глубоких проявлений духа, поэтому она не только почитается, но пользуется защитой и покровительством.

Фашистское государство не создало своего «Бога», как это сделал Робеспьер в момент крайнего бреда Конвента; оно не стремится тщетно, подобно большевизму, искоренить религию из народных душ. Фашизм чтит Бога аскетов, святых, героев, а также Бога, как его созерцает и к нему взывает наивное и примитивное сердце народа.

Фашистское государство есть воля к власти и господству. Римская традиция в этом отношении есть идея силы. В фашистской доктрине империя является не только территориальным, военным или торговым институтом, но также духовным и моральным. Можно мыслить империю, т. е. нацию, управляющую прямо или косвенно другими нациями, без необходимости завоевания даже одного километра территории.

Для фашизма стремление к империи, т. е. к национальному распространению является жизненным проявлением; обратное, «сидение дома», есть признаки упадка. Народы, возвышающиеся и возрождающиеся, являются империалистами; умирающие народы отказываются от всяких претензий.

Фашизм — доктрина, наиболее приспособленная для выражения устремлений и состояния духа Итальянского народа, восстающего после многих веков заброшенности и иностранного рабства. Но могущество требует дисциплины, координации сил, чувства долга и жертвенности; это объясняет многие проявления практической деятельности строя, ориентацию государственных усилий, необходимую суровость против тех, кто хотел бы противодействовать этому фатальному движению Италии в 20-м веке; Противодействовать, потрясая преодоленными идеологиями 19-го века, отвергнутыми повсюду, где смело свершаются грандиозные опыты политических и социальных перемен.

Никогда подобно настоящему моменту народы не жаждали так авторитета, ориентации, порядка. Если каждый век имеет свою доктрину жизни, то из тысячи признаков явствует, что доктрина настоящего века есть фашизм. Что это живая доктрина, очевидно из того факта, что она возбуждает веру; что вера эта охватывает души, доказывает факт, что фашизм имел своих героев, своих мучеников. Отныне фашизм обладает универсальностью тех доктрин, которые в своем осуществлении представляют этап в истории человеческого духа.

1. Теперь итальянский фашизм под страхом смерти или, что еще хуже самоубийства, должен создать «Oснову доктринальных положений». Последние не будут и не должны быть Нессовой рубахой, связывающей нас навечно — ибо завтрашний день таинственен и невообразим, — но они должны установить ориентировочную норму для ежедневной политической и личной деятельности. Я, продиктовавший эти положения, сам первый признаю, что наши скромные программные скрижали — теоретические и практические вехи фашизма — должны быть пересмотрены, исправлены, расширены и подтверждены, ибо с течением времени они подверглись коррозии. Я верю, что основное зерно заключается в постулатах, которые два года назад служили сигналом для сбора отрядов итальянского фашизма; но, исходя из этого первородного ядра, необходимо приступить к дальнейшей более широкой разработке самой программы. В этой жизненной для фашизма работе с особым рвением должны помочь все фашисты Италии, особенно из тех районов, где по договору или без него, установилось мирное сосуществование двух борющихся течений. Эти слова грубоваты, но я хотел бы, чтобы в течение двух месяцев, отделяющих нас от Национального Собрания, была создана философия итальянского фашизма. Милан будет способствовать этой цели со своей первой школой пропаганды и культуры. Дело идет не только о разработке программных положений, на которые могла бы опираться организация партии, представляющая собой неизбежное завершение фашистского движения; речь идет также об опровержении глупой басни, будто в фашизме участвуют только насильники, а не люди беспокойного и созерцательного духа, как это есть в действительности. Это новое направление фашистской деятельности не повредит — я в этом уверен — великолепному духу и боевому темпераменту, характерным особенностям фашизма. Снабдить ум доктриной и твердыми убеждениями не означает разоружение, но укрепление и большее осознание действия. Солдаты, сознающие причины войны, всегда являются лучшими бойцами. Фашизм может и должен взять девизом двухчлен Маццини: «Мысль и действие» (письмо М.Бианки, 27 августа 1921 г., по случаю открытия школы пропаганды и фашистской культуры в Милане; в «Посланиях и воззваниях», Книгоизд. Италия, 1929, стр. 39). Необходимо создать общение между фашистами, сделать так, чтобы их деятельность была доктринальной, деятельностью духовной и интеллектуальной … Теперь, если бы наши противники присутствовали на нашем собрании они убедились бы, что фашизм не только действие, но и мысль (речь в Национальном Совете Фашистской партии 8 августа 1924 г., «Статьи и Речи», изд. Гоепли, т. IV., далее все цитаты будут приводится по полному собранию «Статей и Речей Б. Муссолини», по изд. Гоепли, с указанием букв "С. и Р>).
2. Я утверждаю ныне, что фашизм в своей идее, доктрине, реализации универсален; итальянский фашизм, особенный в своих учреждениях, универсален по духу, и не может быть иначе. Дух универсален по самой своей природе. Поэтому можно предвидеть фашистскую Европу; Европу, следующую в своих учреждениях доктрине и практике фашизма. Другими словами, Европу, разрешающую проблему современного государства в фашистском духе; государства 20 века, весьма отличного от государств, существовавших до 1789 г. и образовавшихся затем. Теперь фашизм отвечает требованиям универсального характера. Действительно, он решает тройную проблему:
   • отношений между государством и индивидом;
   • между государством и группами, между группами и организованными группами (Послание к 9 годовщине
   федеральным директориям, собравшимся во Дворце «Венеция», 27 окт. 1930 г., «С. и P.», T.VII, стр. 230).
3. Этот политический процесс сопровождается философским процессом; если верно, что в течение века на алтари возносилась материя, то теперь дух занимает ее место. Последовательно отвергаются все особые проявления демократического духа- вздорность, импровизация, отсутствие чувства личной ответственности, преклонение перед числом и таинственным божеством, называемым «народом». Все творения духа — начиная с религиозных - выдвигаются на первый план, между тем как никто не смеет задерживаться на позициях антиклерикализма, являющегося на западе многие десятилетия любимым занятием демократии. Когда говорят, что Бог возвращается, то под этим подразумевают утверждение, что возвращаются духовные ценности (На чьей стороне мир? «С. и Р.», т. II, стр. 264). Имеется зона, предназначенная не столько для исканий, сколько для созерцания высших целей жизни. Поэтому наука исходит из опыта, но неизбежно приходит к философии, и, по моему, только философия может просветить науку и перевести ее в плоскость универсальной идеи. (Речь на конгрессе в Болонье, «С. и Р», т. V, стр. 464). Фашистское движение, чтобы быть понятым, должно рассматриваться во всей полноте и глубине духовного явления. Его внешние проявления были наиболее сильными и наиболее решительными; но не следует останавливаться только на них. Итальянский фашизм, действительно, был не только политическим бунтом против слабых и неспособных правителей, допустивших падение государственного авторитета и угрожавших задержать Италию на путях ее высшего развития; он был духовным бунтом против старых идеологий, разлагающих священные начала религии, отечества и семьи. И, как духовный бунт, фашизм есть непосредственное проявление народа. (Послание английскому народу, 5 января 1924 г.).
4. Борьба есть источник всех вещей, поэтому вся жизнь полна контрастов: любовь и ненависть; белое и черное; день и ночь; добро и зло; и пока эти контрасты не придут в равновесие, борьба как высшая фатальность будет всегда основой человеческой природы. В конце концов хорошо, что это так. Сегодня существует борьба военная, экономическая, идейная, но день, когда больше не боролись бы, был бы днем меланхолии, конца, разрушения. Однако, этот день не наступит. Именно поэтому история всегда представляется в виде сменяющейся панорамы. Если бы сейчас вернуться к миру, спокойствию и тишине, то началась бы борьба против сегодняшних тенденций настоящего динамичного периода. Нужно приготовится к новым неожиданностям, к новой борьбе. Мир не наступит, пока народы не отдадутся во власть христианской мечты всеобщего братства и не протянут друг другу руки через моря и горы. Я, со своей стороны, не очень верю в эти идеалы, но и не исключаю их, ибо я ничего не исключаю. (Речь в Политеам Россетти в Триенте; "С. и Р ", т. II, стр. 99).
5. Я разумею под честью наций их заслуги в деле человеческой культуры. (Е. Людвиг. Разговоры с Муссолини, Милан, 1922 г., стр. 199).
6. Я, наоборот назвал эту организацию: «Итальянские боевые дружины (fascio)». В этом жестком и металлическом слове заключается вся программа фашизма, как я его себе представлял, как я его хотел, как я его создал. Вот вам еще, товарищи, программа: бороться. Для нас, фашистов, жизнь есть длящаяся и непрестанная борьба, охотно принимаемая нами с большим мужеством и необходимым бесстрашием. (Речь в Риме в 7-ую годовщину основания дружин, 23 марта 1926 г.; «С. и Р», т. V, стр. 297) Вот, даже нечто новое для сущности фашистской философии! Когда финский философ недавно просил меня в одной фразе выразить ему смысл фашизма, я написал ему по-немецки: «Мы против удобной жизни». (Е. Людвиг. Разговоры с Муссолини. Милан, 1932 г., стр. 190)
7. Если бы фашизм не был верой, как создал бы он стоицизм и мужество у своих рядовых членов? Только вера, достигающая религиозных высот, только вера может подсказать слова, произнесенные теперь уже бескровными устами Фридриха Флорио («Кровная связь», "С. и Р>, т. II, стр. 233).
8. Традиция есть, конечно, одна из наибольших духовных сил народов, поскольку она является последовательным и постоянным творчеством народной души («Краткая Прелюдия», "С. и Р>, т. II, стр.235).
9. Наш темперамент побуждает нас дорожить конкретной стороной проблем, а не их идеологическими или мистическими изощрениями. Поэтому мы легко находим равновесие («Драматические проявления», "С. и Р>, т. I, стр 272). Наша борьба наиболее неблагодарная и наиболее прекрасная, потому что заставляет нас рассчитывать только на собственные силы. Мы разорвали все истины откровения, мы наплевали на все догмы, мы отвергли все райские мечты, заклеймили всех шарлатанов: белых, красных, черных, которые пускают в продажу чудотворные рецепты «счастья» для человеческого рода. Мы не верим программам, схемам, святым и апостолам; мы не верим особенно в счастье, в спасение, в землю обетованную. Мы не верим в единое решение, будь оно экономическое, политическое или моральное; мы не верим в прямолинейное решение жизненных задач, ибо, о знаменитые наши певцы всех сакристий, жизнь не прямолинейна, ее никогда не свести к ограниченному сегменту первичных потребностей («Необходимо плавать», «С. и Р.», т. II, стр. 53).
10. Мы не вечно застывшие мумии с лицом, повернутым в одну сторону, и не хотим ими быть; мы не хотим замкнуться в узких загородках левого ханжества, где механически мямлят формулы, соответствующие молитвам признанных религий; мы люди и люди живые, жаждущие внести нашу, пусть и скромную, долю в творчество истории («Смелость», «С. и Р.», т. I, стр. 8). Мы превозносим моральные и традиционные ценности, отброшенные и обесцененные социализмом; но главное фашистский дух бежит ото всякой произвольной ипотеки на таинственное будущее («Спустя два года», «С. и Р.», т. II, стр. 153). Что касается слов и понятий, связанных с правой и левой, с охраной и обновлением, с традицией и прогрессом, то мы не цепляемся отчаянно за прошлое, как за ковчег спасения, но и не бросаемся сломя голову, в туманы соблазнительного будущего («Краткая прелюдия», "С. и Р>, т. II, стр. 236). Отрицание, вечная неподвижность — это проклятие. Я за движение. Я путник. (Е. Людвиг, Разговоры с Муссолини, стр. 204).
11. Против демолиберального индивидуализма, мы первые утверждаем, что индивид существует только в государстве и только приемля необходимость государства, и что шаг за шагом с осложнением цивилизации свобода индивида все более ограничивается (Большой рапорт фашизма, 14 сент. 1929 г.; "С. и Р>, т. VII, стр. 147). Чувство государственности господствует в сознании Итальянского народа, чувствующего, что государство есть незаменимая гарантия их единства и независимости, что только государство представляет в будущем непрерывность их рода и истории (Послание в 7-ой год, 25 окт. 1929 г.; "С. и Р>, т. VII, стр. 152). Если за истекшие 80 лет мы осуществили такой значительный прогресс, то вы можете мысленно представить и предвидеть, что в ближайшие 50 или 80 лет шествие Италии, этой Италии, мощь и циркуляцию жизненных сил которой мы чувствуем, будет действительно грандиозно, если только мы сумеем сохранить согласие всех граждан, если государство будет арбитром политических и социальных споров, если все будет в государстве и ничего вне государства, ибо ныне нельзя представить индивида вне государства, разве только дикаря, ищущего для себя уединения среди песков пустыни. (Речь в Сенате 1 июля 1928 г, "С и Р ", т. VII, стр. 173) Фашизм возвратил государству его суверенную деятельность, настаивая, вопреки всем различиям классов и категорий, на его абсолютной моральной ценности; он вернул государственному правлению, сведенному к исполнительному органу выборного собрания, его достоинство представителя личности государства и полноту имперской власти; он освободил администрацию от давления всякой партийности и всяких интересов. (В Государственном Совете 22 декаб. 1928 г.; «С. и Р.», т VI, стр 392).
12. Пусть не думают отрицать моральный характер фашистского государства, ибо я постыдился бы говорить с этой трибуны, если бы не чувствовал, что представляю моральную и духовную силу государства Что представляло бы собой государство, если бы не обладало духом, моралью, дающей силу его законам и понуждающей граждан к повиновению. Фашистское государство настаивает полностью на своем этическом характере, оно есть государство католическое, но фашистское, даже прежде всего, исключительно и главным образом, фашистское. Католицизм его восполняет и мы это открыто заявляем, но пусть никто даже не пытается, под видом философии или метафизики, подменить карты на столе. (Речь в Палате Депутатов, 13 мая 1929 г., «С. и Р», т. VII, стр 105. …Государство, сознающее свою миссию и представляющее двигающийся вперед народ; государство, непрерывно его преобразующее, даже его внешний облик. Такому народу государство должно говорить великие слова, побуждать его на великие дела и великие идеи, а не только заниматься текущими административными делами (там же, стр. 107).
13. 13,0 13,1 Понятие свободы не абсолютно, ибо в жизни нет ничего абсолютного. Свобода не право, а долг, не подарок, а завоевание; не уравнение, а привилегия. Понятие свободы меняется во времени. Есть свобода во время мира, которая не может быть свободой в военное время. Есть свобода в богатые времена, которая не может быть дозволена во времена бедности. (Речь в 5-ую годовщину учреждения дружин 24 марта 1924 г., "С. и Р ", т. IV, стр. 77) В нашем государстве свобода индивида не отсутствует. Он обладает ею более, чем изолированный человек, ибо государство его защищает и он является частью государства. Изолированный человек остается без защиты. (Е. Людвиг. Разговоры с Муссолини, стр. 129).
14. Ныне мы возвещаем миру создание могущественного объединенного Итальянского государства, от Альп до Сицилии. Это государство выявляется в концентрированной, организованной и объединенной демократии, в каковой народ движется по своей воле, ибо, господа, или Вы впустите народ в крепость государства, и он будет защищать его, или он будет вне государства и тогда он его атакует (Речь в Палате Депутатов, 9 дек. 1928 г., "С. и Р>, т. VI, стр. 77). При фашистском режиме единство всех классов, политическое, социальное и моральное единство Итальянского народа осуществляется в государстве, только в фашистском государстве. (Речь в Палате Депутатов, 9 декабря 1928 г., там же).
15. Мы создали объединенное Итальянское государство. Подумайте, что после Римской Империи Италия перестала быть единым государством. Здесь мы торжественно подтверждаем нашу государственную доктрину; здесь столь же энергично я подтверждаю мой лозунг из речи в Миланской Ла Скале: «все в государстве, ничего против государства и ничего вне государства» (Речь в Палате Депутатов, 26 мая 1927 г., «С. и Р», т. VI, стр. 76).
16. Мы находимся в государстве, которое контролирует все силы, действующие в лоне государства. Мы контролируем политические силы, моральные силы и экономические, следовательно, мы находимся в полном корпоративном фашистском государстве .. Мы представляем в мире новое начало, мы представляем чистую, категорическую, окончательную антитезу всему миру демократии, плутократии, масонства, одним словам, всему миру бессмертных начал 1789 года. (Речь 7 апреля 1926 г., «С. и Р.», т. V, стр. 310). Министерство корпораций не является бюрократическим органом, и тем менее оно желает заменить профсоюзные организации в их необходимо самостоятельной работе, направленной на организацию, отбор и совершенствование своих членов. Министерство корпораций есть орган, посредством которого в центре и на периферии осуществляется полная корпорация, достигается равновесие между интересами и силами хозяйственного мира. Достижение, возможное только в плоскости государства ибо оно одно стоит над противоположными интересами отдельных лиц и групп и координирует их с высшей целью; достижение, облегченное тем обстоятельством, что все признанные, гарантированные и охраняемые в корпоративном государстве, экономические организации живут на общей орбите фашизма, т. е. приемлют доктринальное и практическое учение фашизма (речь на открытии Министерства Корпораций 31 июня 1926 г., «С. и Р», т. V, стр. 371). Мы учредили корпоративное и фашистское государство, государство национального общества, государство охраняющее и контролирующее, гармонизирующее и регулирующее интересы всех социальных классов, получающих равную защиту. Между тем как прежде, во времена демолиберального строя, рабочие массы смотрели с неодобрением на государство, были вне и против государства, считали его своим врагом во всякий день и всякий час, ныне нет работающего итальянца, который не искал бы своего места в корпорации, в федерации, который не стремился бы стать живой молекулой великого, огромного живого организма каковым является национальное корпоративное фашистское государство. (Речь в четвертую годовщину похода на Рим, 28 окт. 1926 г., «С. и Р», т. V, стр. 449).
17. Война была революционной в смысле ликвидации — в реках крови — века демократии, века числа, большинства количества (В какую сторону идет мир? «С. и Р.», т. II, стр. 265)
18. Раса — это чувство, а не реальность; 95% чувства. (Е. Людвиг. Разговоры с Муссолини, стр. 75).
19. Нация существует, поскольку она является народом. Народ возвышается, поскольку он многочисленней, трудолюбив, упорядочен. Мощь есть результат этого основного трехчлена. (На общем собрании режиму 10 марта 1929 г., «С. и Р.», т. VII, стр. 14). Фашизм не отрицает государства; он утверждает, что национальное или имперское общество граждан может быть мыслимо только в форме государства. (Государство, Антигосударство, Фашизм «С. и Р», т. II, стр. 294). Для нас нация есть прежде всего дух, а не только территория. Были государства, имевшие громадные территории, и не оставившие следа в человеческой истории. Нация не есть число, ибо в истории были очень маленькие, микроскопические государства оставившие незабываемые, вечные памятники в области искусства и философии. Величие нации это комплекс всех этих качеств, всех этих условий Нация велика, когда реализует силу своего духа (речь в Неаполе 24 окт. 1922 г.; «С. и Р.», т. II, стр. 36). Мы желаем объединить нацию в суверенном государстве, оно над всеми и может быть против всех, ибо представляет моральную непрерывность нации в истории. Без государства нет нации. Тогда имеются лишь человеческие толпы, доступные всякому разложению, которому может подвергнуть их история. (В Национальном Совете Фашистской Партии 8 авг. 1924 г.; «С. и Р.», т. IV, стр 244).
20. Я верю, что если народы хотят жить, они должны развивать известную волю к власти, иначе они лишь существуют, тянут лямку в жизни и делаются добычей более сильного народа, развившего такую волю к власти (Речь в Сенате 27 мая 1926 г., «С. и Р.», т. V).
21. Фашизм перековал характер итальянцев, сорвав с наших душ все нечистые наросты, закалив, его для всяких жертв и придал итальянскому лицу настоящую силу и красоту. (Речь 25 мая 1926 г.; «С и Р.», т. V, стр. 346). Уместно пояснить внутренний характер и глубокое значение фашистского набора. Дело идет не только о церемонии, но о важнейшем моменте в системе воспитания и полной тоталитарной подготовки итальянца, которую фашистская революция считает основной и бесспорной задачей государства. Если государство не выполняет этой задачи или допускает, чтобы ее у него оспаривали, то оно просто-напросто рискует своим правом на существование. (Речь в Палате Депутатов 28 мая 1928 г.; «С. и Р.», т. VI, стр. 156)

Когда в далекий теперь месяц март 1919 года, через газету "Il Popolo d’Italian, я созвал в Милане оставшихся участников войны, следовавших за мной с момента учреждения дружин (fascio) революционного действия, что произошло в январе 1915 года, — я в мыслях не имел никакого конкретного доктринального плана

Живой опыт я сохранил от одной доктрины, именно социализма, за время от 1903/4 года до зимы 1914 г — около десяти лет. В этом опыте я постиг и подчинение, и главенство, но он не представлял собой опыта доктринального. И в этот период моя доктрина была доктриной действия. С 1905 года не существовало больше единой, всеми признаваемой социалистической доктрины. Тогда в Германии началось ревизионистское движение, с Бернштейном во главе, а по контрасту в смене тенденций, образовалось лево-революционное движение, которое в Италии не пошло дальше слов, между тем, как в русском социализме оно стало прелюдией большевизма.

Реформизм, революционизм, центризм, — не осталось и отзвуков от всей этой терминологии, между тем, как в мощном потоке фашизма вы найдете струи, берущие начала от Сореля, Пеги, Лагарделя из Mouvement Socialiste, и от которых когорты Итальянских синдикалистов, которые между 1904 и 1914 годами с Pagani Libere — Оливетти, La Lupa — Орано, Divenire Sociale — Генриха Леоне привнесли новую ноту в обиход итальянского социализма, уже расслабленного и захлороформированого блудодействием Джиоллитти.

По окончании войны в 1919 году, социализм, как доктрина, был мертв; он существовал лишь в форме ненависти и имел еще одну возможность, особенно в Италии, отомстить тем, кто желал войны и кто должен ее «искупить».

«Il Popolo d’ltalia» печатала в подзаголовке: «Ежедневник участников войны и производителей». Слово «производитель» было уже показателем умственного направления. Фашизм не был во власти заранее за столом выработанной доктрины; он родился из потребности действия и был действием; он не был партией, но в первые два года он был антипартией — движением. Имя, данное мной организации, определяло ее характер.

Во всяком случае, кто перечтет на помятых уже страницах той эпохи, отчет об учредительном собрании итальянских боевых дружин (fascio), тот не найдет доктрины, а только ряд положений, предвосхищений, намеков, которые впоследствии, через несколько лет, освобожденные от неизбежного нароста преходящего, должны были развиться в ряд доктринальных установок, превращающих фашизм в самостоятельную политическую доктрину по отношению ко всем другим, прошлым и современным.

«Если буржуазия», говорил я тогда, «надеется найти в нас громоотвод, она ошибается. Мы должны идти навстречу труду… Мы хотим приучить рабочий класс к искусству управления, даже, чтобы только убедить его, — что вовсе не легко вести вперед промышленность или торговлю… Мы будем бороться с техническим и духовным ретроградством… Перед открывающимся наследством после существующего строя мы не должны быть трусами. Мы должны торопиться! Если строй будет преодолен, мы должны занять его место. Право наследования принадлежит нам, ибо мы подвигли страну на войну и мы повели ее к победе. Настоящее политическое представительство нас не удовлетворяет, мы хотим прямого представительства отдельных интересов. Против этой программы можно сказать, что это возврат к корпорациям. Не важно!… Я хотел бы, чтобы собрание приняло с экономической точки зрения требования национального синдикализма».

Разве не удивительно, что с первого дня собрания на площади Святой Гробницы звучит слово «корпорация», которая в ходе революции должна обозначать одно из законодательных и социальных творений, лежащих в основе режима?

Годы, предшествовавшие походу на Рим, были годами, когда необходимость действия не допускала исследования и подробных доктринальных разработок. Шли битвы в городах и деревнях. Спорили, но, что более свято и значительно, умирали. Умели умирать. Разработанная с подразделением на главы и параграфы и с тщательным обоснованием доктрина могла отсутствовать; для ее замены имелось нечто более определенное: вера…

Однако, кто восстановит прошлое по массе книг, статей, постановлений конгрессов, больших и малых речей, кто умеет исследовать и выбирать, тот найдет, что в пылу борьбы основы доктрины были набросаны. Именно в эти годы фашистская мысль вооружается, заостряется и формируется.

Разрешались проблемы индивида и государства; проблемы авторитета и свободы; политические, социальные и особенно национальные проблемы; борьба против либеральных, демократических, социальных, масонских, народно-католических (popolari) доктрин велась одновременно с «карательными экспедициями».

Но так как отсутствовала «система», то противники недобросовестно отрицали всякую доктринальную способность фашизма, а между тем, доктрина создавалась, м. б., бурно, сначала под видом буйного и догматического отрицания, как это бывает со всеми возникающими идеями, а затем в форме положительной конструкции, находящей свое воплощение последовательно в 1926, 1927 и 1928 годах в законах и учреждениях режима.

Ныне фашизм отчетливо обособлен не только, как режим, но и как доктрина. Это положение должно быть истолковано в том смысле, что ныне фашизм, критикуя себя самого и других, имеет собственную самостоятельную точку зрения, а следовательно и линию направления, во всех проблемах, которые материально или духовно мучают народы мира.

Прежде всего фашизм не верит в возможность и пользу постоянного мира, поскольку в общем дело касается будущего развития человечества, и оставляются в стороне соображения текущей политики. Поэтому он отвергает пацифизм, прикрывающий отказ от борьбы и боязнь жертвы.

Только война напрягает до высшей степени все человеческие силы и налагает печать благородства на народы, имеющие смелость предпринять таковую. Все другие испытания являются второстепенными, так как не ставят человека перед самим собой в выборе жизни или смерти. Поэтому доктрина, исходящая из предпосылки мира, чужда фашизму

Также чужды духу фашизма все интернациональные организации общественного характера, хотя они ради выгоды при определенных политических положениях могут быть приняты. Как показывает история, такие организации могут быть развеяны по ветру, когда Идейные и практические чувства взбаламучивают сердца народов.

Этот анти-пацифистский дух фашизм переносит и в жизнь отдельных индивидов. Гордое слово дружинника «Меня не запугать» (me ne frego), начертанное на повязке раны, есть не только акт стоической философии, не только вывод из политической доктрины; это есть воспитание к борьбе, принятие риска, с ней соединенного; это есть новый стиль итальянской жизни

Таким образом фашист принимает и любит жизнь; он отрицает и считает трусостью самоубийство; он понимает жизнь, как долг совершенствования, завоевания. Жизнь должна быть возвышенной и наполненной, переживаемой для себя самого, но главное для других, близких и далеких, настоящих и будущих.

Демографическая политика режима вывод из этих предпосылок.

Фашист любит своего ближнего, но этот «ближний» не есть для него смутное и неуловимое представление; любовь к ближнему не устраняет необходимой воспитывающей суровости и тем более разборчивости и сдержанности в отношениях.

Фашист отвергает мировые объятия и, живя в общении с цивилизованными народами, он не дает обмануть себя изменчивой и обманчивой внешностью; бдительный и недоверчивый, он глядит им в глаза и следит за состоянием их духа и за сменой их интересов.

Подобное понимание жизни приводит фашизм к решительному отрицанию доктрины, составляющей основу, так называемого, научного социализма Маркса; доктрины исторического материализма, согласно которой история человеческой цивилизации объясняется исключительно борьбой интересов различных социальных групп и изменениями средств и орудий производства.

Никто не отрицает, что экономические факторы — открытие сырьевых ресурсов, новые методы работы, научные изобретения — имеют свое значение, но абсурдно допускать, что их достаточно для объяснения человеческой истории без учета других факторов.

Теперь и всегда фашизм верит в святость и героизм, т. е. в. действия, в которых отсутствует всякий — отдаленный или близкий — экономический мотив.

Отринув исторический материализм, согласно которому люди представляются только статистами истории, появляющимися и скрывающимися на поверхности жизни, между тем, как внутри движутся и работают направляющие силы, фашизм отрицает постоянную и неизбежную классовую борьбу, естественное порождение подобного экономического понимания истории, и прежде всего он отрицает, что классовая борьба является преобладающим элементом социальных изменений.

После крушения этих двух столпов доктрины от социализма не остается ничего, кроме чувствительных мечтаний, — старых, как человечество, — о социальном существовании, при котором будут облегчены страдания и скорби простого народа. Но и тут фашизм отвергает понятие экономического «счастья», осуществляющегося в данный момент экономической эволюции социалистически, как бы автоматически обеспечивая всем высшую меру благосостояния. Фашизм отрицает возможность материалистического понимания «счастья» и предоставляет его экономистам первой половины 18 века, т. е. он отрицает равенство: - «благосостояние-счастье», что превратило бы людей в скотов, думающих об одном: быть довольными и насыщенными, т. е. ограниченными простой и чисто растительной жизнь.

После социализма фашизм борется со всем комплексом демократических идеологий, отвергая их или в их теоретических предпосылках, или в их практических применениях и построениях.

Фашизм отрицает, что число, просто как таковое, может управлять человеческим обществом; он отрицает, что это число посредством периодических консультаций может править; он утверждает, что неравенство неизбежно, благотворно и благодетельно для людей, которые не могут быть уравнены механическим и внешним фактом, каковым является всеобщее голосование.

Можно определить демократические режимы тем, что при них, время от времени, народу дается иллюзия собственного суверенитета, между тем как действительный, настоящий суверенитет покоится на других силах, часто безответственных и тайных. Демократия это режим без короля, но с весьма многочисленными, часто более абсолютными, тираническими и разорительными королями, чем единственный король, даже если он и тиран.

Вот почему фашизм, занимавший до 1922 года, в виду преходящих соображений, республиканскую, в тенденции, позицию, перед Походом на Рим от нее отказался в убеждении, что ныне вопрос о политической форме государства не является существенным и что при изучении образцов бывших и настоящих монархий или республик явствует, что монархия ь республика не должны обсуждаться под знаком вечности, но представляют собой формы, в коих выявляются политическая эволюция, история, традиция и психология определенной страны.

Теперь фашизм преодолел противопоставление «монархия — республика», в котором завяз демократизм, отягощая первую всеми недостатками и восхваляя последнюю, как совершенный строй. Теперь видно, что бывают по существу реакционные и абсолютные республики и монархии, приемлющие самые смелые политические и социальные опыты.

В одном из своих «философских размышлений» Ренан, имевший предфашистские просветы, говорит: «разум, знание — продукты человечества, но это химера — желать разума непосредственно для народа и через народ».

«Для существования разума вовсе нет необходимости, чтобы он был общим достоянием. Во всяком случае, если бы подобное приобщение к разуму, нужно было проделать, не следует его начинать с низшей демократии, которая привела бы к уничтожению всякой труднодостижимой культуры и всякой высшей дисциплины».

«Принцип, что общество существует только для благополучия и свободы индивидов, его составляющих, не представляется согласным с планами природы, где принимается во внимание только вид, а индивид приносится в жертву. Нужно весьма опасаться, что последним словом так называемой (спешу прибавить, что ее можно понимать и иначе) демократии станет такое социальное общество, в котором выродившаяся масса будет заниматься одним предаваться гнусным наслаждениям грубого человека»

Так говорит Ренан. Фашизм отвергает в демократии абсурдную ложь политического равенства, привычку коллективной безответственности и миф счастья и неограниченного прогресса. Но, если демократию можно понимать иначе, т. е. если демократия обозначает: не загонять народ на задворки государства, то автор этих строк может определить фашизм, как «организованную, централизованную и авторитарную демократию»

По отношению к либеральным доктринам фашизм находится в безусловной оппозиции, как в области политики, так и экономики. В целях текущей полемики не следует преувеличивать значение либерализма в прошлом веке и делать из одной из многочисленных доктрин, расцветших в том столетии, религию человечества для всех времен, настоящих и будущих.

Либерализм процветал лишь в течение 15-ти лет Он родился в 1830 году, как реакция против Священного Союза, желающего отодвинуть Европу к 1789-ым годам, и имел свой год особого блеска, именно 1848-ой, когда даже папа Пий 9-ый был либералом.

Сразу же за этим начался упадок. Если 1848-ой год был годом света и поэзии, то 1849-ый стал годом мрака и трагедии. Римская республика была убита другой, а именно Французской республикой. В том же году Маркс выпустил евангелие социалистической религии в виде знаменитого коммунистического манифеста. В 1851 году Наполеон III совершает нелиберальный государственный переворот и царствует над Францией до 1870 года, когда он был низвергнут народным восстанием, но вследствие военного поражения, считающегося в истории одним из самых крупных. Победил Бисмарк, никогда не знавший, где господствует религия свободы, и какие пророки ей служат.

Симптоматично, что немецкий народ, народ высшей культуры, в течение 19-го века совершенно не знал религии свободы. Она проявилась только в переходный период, в виде так называемого «смешного парламента» во Франкфурте, просуществовавшего один сезон.

Германия достигла своего национального единства вне либерализма, против либерализма, доктрины, чуждой немецкой душе, душе исключительно монархической, между тем как либерализм есть логически и исторически преддверие анархии. Этапы немецкого объединения, это три войны 1864, 1866 и 1870 годов, ведомые такими либералами, как Мольтке и Бисмарк.

Что касается итальянского объединения, то либерализм привнес в него абсолютно меньшую долю, чем Маццини и Гарибальди, которые не были либералами. Без вмешательства нелиберального Наполеона мы не имели бы Ломбардии; и без помощи нелиберального Бисмарка при Садовой и Седане, весьма возможно, мы не имели бы в 1866 г. Венеции и в 1870 г. не вошли бы в Рим.

С 1870 по 1915 г. идет период, когда сами жрецы нового исповедания признают наступление сумерек своей религии, — побиваемой в литературе декаденством, в практике активизмом; т. е. национализмом, футуризмом, фашизмом.

Накопив бесконечное количество гордиевых узлов, либеральный век пытается выпутаться через гекатомбу мировой войны. Никогда никакая религия не налагала такой громадной жертвы. Боги либерализма жаждут крови? Теперь либерализм закрывает свои опустевшие храмы, так как народы чувствуют, что его агностицизм в экономике, его индифферентизм в политике и в морали ведут государство к верной гибели, как это уже было раньше.

Этим объясняется, что все политические опыты современного мира - антилиберальны, и чрезвычайно смешно поэтому исключать их из хода истории. Как будто история является охотничьим парком, отведенным для либерализма и его профессоров, а либерализм есть окончательное непреложное слово цивилизации.

Свого часу комуністична пропаганда сформувала стійкий стереотип:  фашизм – це погано,  антифашизм – це добре. При цьому слово «фашизм» використовувалося як образлива лайка: так обзивали всіх гітлерівців, хоча ні вони самі, ні інші не називали німецьких націонал-соціалістів цим італійським словом.

З часом слово «фашист» дедалі більше перетворювалося на універсальний образливий ярлик, який могли начепити на будь-якого «поганого хлопця», наприклад, за прихильність до музики Вагнера чи Rammstein, стиль одягу, тверде прагнення до порядку або накачку м’язів, "не п’ють, не палять – фашисти якісь". Що ж стосується самої суті фашизму, то про це вважали за краще не поширюватися. 

Ліберальних братів Кличків також могли б назвати фашистами:  мускулясті, говорять німецькою, б’ють негрів, ходять у стильній формі від HUGO BOSS – розробника одягу для гітлерівських військ. 

НАЦІОНАЛІЗМ = ФАШИЗМ

Ситуація почала змінюватися у 2004 році, коли фашистами почали називати національно свідомих українців, а визначальними ознаками  фашизму стали українська мова, вишиванка і патріотизм.  Відбулась часткова модернізація терміну: тепер «фашист» означало не тільки «погана людина», а й «свідомий українець». Але це був тільки перехідний етап.

Логічне завершення термінологічної трансформації відбулося у травні  2013 року, коли за підтримки державної влади в різних містах України були організовані антифашистські мітинги. В ролі  антифашистів виступали переважно російськомовні активісти: прихильники відновлення Радянського Союзу, комуністи,  сталіністи, «регіонали», наймана масовка, а також підневільні чиновники та студенти.   

Остаточне перевертання відбулося 18 травня 2013 року, коли у Києві антифашисти побили журналістку 5-го телеканалу, причому за мовчазної підтримки такої ж антифашистської міліції.

Подія набула мало не  міжнародного резонансу: мільйони людей в Україні та за її межами раптом побачили, що антифашисти – це особи, які більше нагадують звичайних дрібних бандитів, т. зв. гопників. Бритоголові антифашисти у спортивних костюмах – це вже було щось нове.  Розтиражована ЗМІ картинка рвала на шматки виплеканий комуністичною пропагандою стереотип про «озвірілих фашистів» та «інтелігентних антифашистів».

Журналісти тут же нагадали,  що в часи Сталіна начальство концтаборів і кримінальні злочинці називали «фашистами» політичних в’язнів,  бійців УПА, націоналістів, тобто тих же свідомих українців.  Зауважили, що й сама нинішня антифашистська влада на чолі з президентом має, м’яко кажучи, кримінальне минуле. А цю владу не люблять, бо братва, пардон, «владна еліта», поводиться занадто нахабно і агресивно, а краде масштабно і неприховано.  

Тож у масовій свідомості кольорові скельця політичного калейдоскопу миттєво склалися у зовсім нову картинку:  «поганими хлопцями» виявилися антифашисти.  Тепер уже слово «антифашист» перетворилося на образливий ярлик, подібно до слів «комуняка» чи «педераст».  Наберіть у пошуковику слово «антифашисти» і подивіться на знайдені картинки: суцільні бандюки і збоченці.

Якщо «антифашисти» – це погано, то як тепер ставитися до слова «фашисти»? Як відомо, масова свідомість мислить максимально просто і контрастно, в категоріях «чорного» і «білого», не визнаючи напівтонів. Тут існує або «зло», або «добро». Тож якщо кримінально-агресивний «антифашизм» – це погано, то «фашизм» – це добре. У протиставленні «добро – зло» інакше не буває.  Це класичний приклад психологічного перевертання, характерного для інформаційних війн при невдалому застосуванні інформаційної зброї.

ЯК ДІЄ ТЕРМІНОЛОГІЧНА ЗБРОЯ

Річ у тім, що слово «фашизм» досі використовувалося як термінологічна зброя проти націоналізму і взагалі будь-яких проявів національної свідомості (в СРСР слово «націоналізм» демонізувалося і вживалося не інакше, як з додатком «буржуазний»).

Обов’язковою умовою ефективності інформаційної зброї є прихованість її застосування. Згідно з теорією інформаційних війн,  «початок інформаційної війни визначити неможливо, і це дає певні переваги агресорові. Але парадокс полягає в тому, що якщо жертва нападу встигне усвідомити, що проти неї ведеться інформаційна війна, то отримані агресором на початковому етапі переваги можуть обернутися проти нього самого» (Расторгуев С. П. Философия информационной войны. – М.: Вузовская книга, 2001. – С. 138).  Простіше кажучи, «у брехні короткі ноги», «брехнею весь світ обійдеш, та назад не повернешся».

Як це працює? Націоналізм завжди вважався природним і здоровим проявом любові людини до свого, рідного, батьківського. Якщо ж його ототожнити з  негативним ярликом «фашизму», то це удар не тільки по ідеї націоналізму, але й по психіці конкретної людини.  Коли українцю кажуть «ти – фашист!», він відразу ж знічується і починає виправдовуватися, що «ні, я не фашист, це вони..., я добрий...», чим відразу ж ставить себе у позицію обвинуваченого, який невпевнено несе якусь маячню. Навіть загартовані бійці починають бити себе в груди і доводити, що вони і близько не є фашистами, що націоналізм і фашизм – це зовсім різні речі (улюблена фраза ВО «Свобода»).

Це означає, що вони потерпіли від інформаційного удару: за допомогою всього одного слова їх опустили на нижчий енергетичний рівень. Для цього й призначена згадана термінологічна зброя, яка ще позначається терміном «хуцпа» (євр. – нахабна брехня, що паралізує опонента).  «Сказати, що хуцпа це нахабство – значить майже нічого не сказати. Це таке має бути нахабство, щоб в іншої людини, яка твою хуцпу спостерігає, очі не просто на лоб поперли, а щоб до бісової матері з орбіт повискакували» (Вершовский Михаил. А другого глобуса у вас нет? – М.: Альпина Паблишер, 2002. – Глава «Это сладкое слово "хуцпа"...»).  

ФАШИЗМ = НАЦІОНАЛІЗМ

Нинішня влада в Україні відверто прирівняла націоналізм до фашизму, тобто застосувала формулу «націоналізм = фашизм». Але якщо А=Б, то й Б=А. Тому й наведену вище формулу можна написати  по-іншому, а саме «фашизм = націоналізм».

– Хіба це не те ж саме?

Слова ті ж самі, але зараз за ними відкривається інший сенс. Тепер до масової свідомості доходить, що фашизм – це і є націоналізм, тобто природне почуття любові до своєї нації і прагнення бути господарем у своєму домі. Нація – це велика людина. Як і кожна людина, вона може бути сильною і слабкою, великою і малою, культурною і примітивною, дружелюбною і агресивною, розумною і не дуже. Так само різноманітним може бути й націоналізм, як, до речі, і його антипод – імперіалізм.

ДИНАМІЧНИЙ НАЦІОНАЛІЗМ

На початку 1920-х років фашизм сприймався як суто італійський націоналізм, проте дуже швидко це слово стало синонімом активного, творчого, романтичного націоналізму взагалі. Так, Дмитро Донцов слово «фашизм» перекладав  на українську як «чинний націоналізм», тобто націоналізм дійовий, енергійний, цілеспрямований.  

Як писав інший ідеолог українського націоналізму Євген Онацький, фашизм – це небажання миритися з накиненою ззовні «долею», воля до перемоги, прагнення до духовного переродження і творення нової людини, до національного єднання понад партійними, становими та регіональними інтересами (Фашизм і ми // Розбудова Нації. 1929. Ч. 12. С. 401).

rammstein_-_links_2_3_4.mp3

Кожна нація творила і творить власний націоналізм, який відповідає її національному характеру. Тому скільки націй – стільки й націоналізмів або, якщо подобається, фашизмів.

Розуміння цього факту  відкриває простий метод протидії психологічній агресії  за допомогою згаданої термінологічної зброї. Говорячи «Ти фашист!» агресор прагне тебе опустити, сподіваючись, що ти будеш щось мимрити на своє виправдання, а він буде витирати об тебе ноги. Ситуація перевернеться, якщо ти йому скажеш: «Так, я фашист – і горджуся цим!». Тоді хай у нього очі полізуть на лоба і він пожалкує про те, що розбудив у тобі сонячну енергетику Нації – дружної, безстрашної й цілеспрямованої.  Разом нас багато – нас не подолати!

СКІФИ БУЛИ ФАШИСТАМИ. ОДНОЗНАЧНО.

Італійське слово фашизм походить від «фашина», що означає «в’язанка», «сніп». «Фашина» ж походить від латинського fascia (перев’язь) або fascis (зв’язка, пучок). Всі індоєвропейські (індоарійські) слова мають давньоукраїнське походження, тож очевидно, що латинське слово "фасція" (вязкія) - це спотворене українське «в’язанка».

Символом італійського фашизму був пучок перев’язаних прутів – символ державної і національної єдності. Це  й зрозуміло, адже фашизм – це національна єдність. «Один за всіх – і всі за одного» – цілком фашистське гасло.

В’язанка як символ фашизму також має давнє українське походження. Існує історія про скіфського царя Скілура (2 ст. до н.е.), який перед смертю запропонував кожному зі своїх синів зламати пучок дротиків. Коли жоден із них не зміг цього зробити, він перед ними легко зламав усі дротики по одному. У такий наочний спосіб батько їм пояснив, що, діючи спільно, вони залишаться сильними, а розділившись і ворогуючи між собою, загинуть.  Як бачимо, в якості символу національної єдності (скуфії, купи, скупії, скіфії) Скілур представив синам в’язку дротиків (фашину).  Його настанова триматися купи – також відверто фашистська.  Можна сказати, що скіфський цар заповів нащадкам бути фашистами.

НАЦІОНАЛЬНИЙ СОЛІДАРИЗМ

Нинішня влада розкрутила бренд «фашизм», а проте це іноземне слово. Для позначення національної єдності українцям варто використовувати свою, рідну термінологію.  Дмитро Донцов використовував  термін «чинний націоналізм».

Проте є кращий варіант – слово «солідаризм». Це усталений політологічний термін, про солідаризм написано багато розумних книг. До того ж, воно має два давні українські корені: «со» – спільний (соратник, сотворець), «літ-лід» (цілісний, литий, твердий, єдиний, гелл. lithos – камінь). Звідси лат. solidus  – твердий, міцний, істинний, повний, цілісний.   

ДО ДЕРЖАВИ НОВОГО ЦИКЛУ

Особливістю нашого часу – епохи Інтернету – стало спростування багатьох масштабних містифікацій. А все тому, що брехня може існувати тільки локально у часі та просторі, натомість сучасні засоби пошуку інформації дозволяють легко її відслідковувати і негайно про це повідомляти. Нинішній скандал відносно «фашизму» та «антифашизму» – це руйнування чергової ганебної містифікації, лускання ще однієї брехливої бульки.

Як відомо, антиреклама – це також реклама. Проте в даному випадку влада не просто розрекламувала фашизм, а й повернула йому істинне значення.

– Чому так сталося?

Тому що Україна вступила у фазу формування національної держави, і цей процес є історично неминучим. Відповідно, що б ця влада не робила, результатом буде одне – просування України до створення солідарної національної держави. 

Місія нинішнього політичного режиму – остаточна дискредитація пострадянського типу держави, злам її основних механізмів, мобілізація світового українства і розчищення місця для української держави  нового циклу – Третього Гетьманату.