К спинам гвоздями прибита роль каждому. Третий звонок. Персонажи. Дама. Валет. Туз. Король. В зрительном зале возня. Лажа. Где же мы были раньше? Где линии наши ушли в параллели, не пересекшись. В какой воде вены порезами не заалели? Мы не расскажем им свой секрет. Пусть он хранится в кончиках пальцев. Осталась дороги четвёртая треть скитальцам.

Апрель своим теплом расплюхался почти до дна. Я заполняю дни пробелом. а между ними запятые, как крючки удерживают дней пустое тело. Тупик совсем не в том, что некуда бежать, а в душности возможных вариантов. Мне кажется, что я во всём этом зажат, как вещь в себе Иммануила Канта.

Месяц изогнутым, тонким порезом ранил горизонта черноту. "Выдержит, стерпит, ему боль полезна" - шепчет. А небу невмоготу больше терпеть издевательств блестящих, ждёт, когда утра рань взмахом рассвета всю эту стащит звёздно-колючую дрянь.

Вагон пропитан шумом. Полуфраз, полуречей шуршащие лохмотья цепляются за стук колёс, за "раз- два-раз-два". Душность этих нот я переношу сквозь полночь. Чернота зеркальности оконной квадратично пространство делит надвое, но та, вторая часть, аналогична спичке зажжённой и потухшей. Голова для образов, что полуразличимы, пытается найти полуслова, оставив полуснам полупричины.

В уши запихивая какую-то музыку, чтоб оградиться от звуков враждебных, молча пытался сквозь ум свой узенький мыслей колючих протягивать дебри. Те, оставляя в уме кровоточины, лишь застрявали сдавленным кляпом. И запятые не становились точками. Проклятье.

Вокзал. Граница рассвета и ночи. Докуриваешь время перед отправкой, и взглядом цепляешься, так, между прочим, за всё, что тем больше становится правдой, чем меньше мраком окутано. Город, как дно во время отлива, проступает из тьмы, себя выдавая; что впору кричать по-детски "поли стукали". Луна своей остывшей щекою левой жмётся к трубе какого-то завода плотно. Она мне похожа на жёлтую Еву, труба на то, что осталось от жены Лота. Вокруг, как будто, меняются эпохи, и небо почему...

Читати далі...

С бесполезностью собственной наедине только множишь окурки в чёрный глянец, да сбиваешь пепел, ширине и длине помещения бросив в итоге "я не дым сиреневый, смешанный с чая глотком, я не мысли о ряде причин и следствий. Может быть и стану я чем-то из этих потом, но пока я и.о. сидящего в клетке."

Понемногу сходя с ума, замечаешь лишь вздутость жил на руках. В остальном - туман; голоса: "стой, глупец, держись хоть за что-нибудь, не тони, не взлетай и подумай о...". Но бессильны пока они сумасбродство сдержать моё. Силуэт на краю моста сделал шаг и сорвался вниз. А последнее в мир "оставь" стёрлось шумом холодных брызг.

Сквозь пространство и время, мимо полустанков и станций чужих параллельность блестящих линий возвращает обратно в жизнь. Что знакома уже до рвоты, закольцована, как маршрут, где всё кажется, выход - вот, он, но опять же водой из рук. От удушья простых вопросов к неответам глухо-немым. Я бы всё это к чёрту бросил, если б это были не мы.

Дождь превращает эту весну в грязь. Городок, за карту зацепившийся еле как, в коричнево-сером навсегда увяз. И рука избавленья, кажется,так далека. Через окна наружность влезает внутрь дОма,комнаты, собой оскорбляя уют. здесь тому хорошо, беспрестрастен и мудр кто умеет сидеть у собственных чувств на краю. Каждый угол хранит здесь какой-то секрет о тебе, твоём мире и о твоей войне. Так всегда было раньше, и будет впреть - без тебя в твоём доме одиноко вдвойне.