Адольф Мушг "Румпельштильц. Мелкобуржуазная трагедия" (отр.5)

2

Однокомнатная квартира, так называемая "студио", обязательно в отдельном строении. Меблировка в общем новая, но неудачная, вопреки новизне и несмотря на претензию в высшей степени уютного ансамбля. Посреди комнаты- два кресла-качалки с курительным столиком посредине. Справа фронтом к публике- письменный стол с книгами и медицинскими препаратами, которые, однако, выглядят бутафорски. С левой стороны- вход, рядом с ним- окно, из него -вид тот же, что и в первом акте, но яснее. Вдоль задней стены слева направо- ниша с кухонной плитой, шкаф, спальный диван и дверь пошире, предположительно- в ванную. Там на стенах, где после проволочных полок с книгами осталость место, жилец- Мюнтер, естественно- разместил свои картины. Комната в сущности- такая же, как и та, что в первом действии, но на тридцать лет продвинутее: импровизация декоратора и здесь уместна.

(Мюнтер стоит у затворённого окна и смотрит в подзорную трубу наружу. В дверь стучат, очень деликатно.)
Мюнтер (не убирая трубы): Войдите!
(Лёй в зимнем пальто появляется на пороге. Он снимает шляпу и ласково, в бидермейерской (по-мещански уютно, см. прим. к первому действию- прим.перев.) манере улыбается. Мюнтер поспешно кладёт подзорную трубу на стол; во время последующего разговора он так и не найдёт нужным убрать её. Лёй стеснятется так же, как и хозяин квартиры.)
Вы?... Простите,я... думал, это Эрих, коллега. Не желаете раздеться?
Лёй: Охотно.
(Он остаётся на прежнем пятачке, позволяет себя раздеть как куклу; Мюнтер на мгновенье замешкался, не зная куда приткнуть пальто.)
Мюнтер: Повешу в на шкаф.
(Оплошность: из шкафа валится бельё, также- некие бумаги и фотографии; Мюнтер всё чохом убирает, он вынужден покласть пальто на диван, да там и забывает его.)
Да присядьте же. Я приготовлю кофе. Надо ещё где-то пару солёных коврижек... (Роется в кухонном шкафу.)
(Лёй садится в кресло слева, мельком поспешно оценивает обстановку, засматривается на диван.)
Лёй (с одышкой): Я отнёс в редакцию сочинение. На оюратном пути увидал ваш номер, 67-й. Тогда подумал я, Господи Боже, да тут ведь живёт герр Мюнтер. И тогда я ступил на лестницу. Поднявшись, нашёл смешным не зайти. Ну вот у вас я.
Мюнтер (занят кофе) : Вы написали статью?
(Лёй встаёт, склоняется над письменным столом.)
Лёй: В этой газете вы её не отыщете. Я пишу об иной стороне политического спектра. То есть, когда-то он был двусторонним. Теперь -всё одна и та же парламентская каша.
Мюнтер (у плиты):  И вот вы немного... не правда ли?
Лёй: Я немного плюнул в кашу. Если вы это имели в виду.
Мюнтер: Да заметит ли кто?
Лёй: Почему бы нет?
Мюнтер: Свинчатка в перчатку.
Лёй: Ничего не понимаю?
Мюнтер (садится на своего конька, увереннее): Ну, как вы мне тогда рассказали было. В перчатку сунуть мощь, внутренюю, незаметно, и так далее.
Лёй (неуверенно хохотнув): Вас , верно, впечатлил мой рассказ, а? Уютно здесь.
Мюнтер: Находите?
Лёй: Вы -нет?
Мюнтер: Отнюдь.
Лёй: Я ,если точнее выразиться, имею в виду: уютно до такой степени, что возможет творческий труд.
Мюнтер: Что за творческий труд?
Лёй: Ну вот... (он беспомощно чертит рукой круг в воздухе) Вы же пишете полотна.
Мюнтер: Больше не пишу.
Лёй: Это... окончательное решение?
Мюнтер: Мне нечего добавить к сказанному.
Лёй (почтительно кивает): Понимаю. Кризис. (Кивает ещё раз, несколько осторожно.) И к тому же вам ещё предстоит государственный экзамен.
Мюнтер: Хм.
Лёй (натужно, несколько покровительственно и бодро): Если бы вы знали, как я завидую вашей свободе.
(Мюнтер снимает с конфорки кастрюльку, разливает кипяток в чашки.)
Мюнтер: Сахар. Порошковое молоко.
(Лёй обслуживает себя.)
Лёй: В марте, не так ли?
Мюнтер: Интуиция вас не подвела.
(Лёй размешивает в чашке.)
Лёй:  Не стану мешать вам долго. Простой порошковый кофе. Но на воле. (Прихлёбывает.) Будете сдавать и судебную медицину?
Мюнтер: Определённо.
Лёй: Знаете ли, будучи студентом я забирался бывало, в "разделочную" камеру. Профессор Хольцингер. Хотелось только узнать ,выдержал бы я?
Мюнтер: И вы это вынесли?
Лёй: Более-менее. Я привёл было однажды свою маленькую приятельницу. Хотел показать ей. Накоенец, её вынесли оттуда, ту, что со мной. (Пьёт.) Чудак-человек , тот Хольцингер.
(Мюнтер рассматривает его.)
Лёй: Скажите-ка, в марте, когда будете сдавать судебную медицину, в марте ведь всегда ... простите... свежих трупов вдосталь? Бывает, что и ранней весной народ топится?
Мюнтер: Именно так. мы получим извещения.
Лёй: Вы имеете в виду,... что экзамен откладывается со дня на день, пока одним прекрасным утром не всплывёт труп- учебное пособие? И тогда соискатели дипломов тут как тут?
Мюнтер (замерев на стрёме): Такое ведь может случиться и в глубокую ночь.
Лёй: Скажем так, несчастный случай.
(Хихикнув, откашливается.)
Скажите, рассказывали ли вы мне историю с шоколодкой, которую вы зашили в желудок одному в глубокой заморозке, вы тогда знали, что на очереди в учебном плане -желудок?
Мюнтер: А у профессора был день рождения. История стара как анатомия. Ваш кофе остынет.
Лёй: Поговорим о том, вечере ,когда вы были у нас... (подымает руку). Не утруждайте себя благодарностью. Мы говорили о сентиментальности, которую, будучи врачом, необходимо превозмочь, не правда ли? Вот, кстати вспомнил. Я втемяшил себе при случае спросить вас, не испытывает ли врач искушения слишком увлечься своей работой?
Мюнтер: Определённо. Хлеб наш труден.
Лёй: Видите ли, когда я начал было учиться, то сиживал, бывало, и в аудитории медиков. Что меня поразило, так это дух незрелости, не так ли? Студенты слонялись, они толкались, они ржали, сбиваясь в проходах между рядами кресел. Очень по-детски.
Мюнтер: Вот как.
Лёй: Да. И когда однажды я отправился в плавание по Рейну, кстати, это было моё свадебное путешествие, с нами на борту оказалась группа молодых студентов-медиков. И вот, когда мы проплывали Рейнским озером, знаете, монастырь, который государство зарезервировало для старых, и одиноких, и увечных? там стояли два старика, у решётки, два-три старичка, не самые благообразные, и махали нам руками ,и кричали :"До свидания! До свидания!" А молодые медики сдёрнули шляпы и в ответ им :"До свидания в анатомическом!"
(Мюнтер, встав, подходит к окну, ему это удалось наконец, хоть и с заметным трудом)
 он заметно незаметно для Лёя)
Мюнтер: И что вы желаете этим сказать?
Лёй (быстро, озабоченно): Гора с плеч моих, ведь вы разделяете моё негодование. К тому, же я с облегчением заметил, что жизнь человеческая дорога` вам и вы ещё поборетесь за неё.
(Мюнтер суёт ладони подмышку, потягивается и зевает.)
Возможно, этот мой вопрос неуместен именно сейчас, но я хотел бы узнать, изучаете ли медицину  ухо-горло-носа... оторингологию... уже проходили?
Мюнтер (оборачивается): Зачем?
Лёй: И знания, полученные вами, ещё свежи? Могли бы вы мне, как коллеге своему, скажем так, погадать по ушам?
Мюнтер (садится за письменный стол, руки скрещивает на животе): Милый господин Лёй, что вы толчёте воду в ступе? Что желаете сказать мне?
Лёй (запинаясь, с трудом подыскивает слова): Это только...если вам угодно.
Мюнтер: Боюсь, его незачем чинить.
Лёй (бледнея): Как вы можете такое сказать, не обследовав?
Мюнтер: А что там обследовать?
Лёй: Вы, как врач...
Мюнтер: А что врачу остаётся? Она больна?
Лёй: Кто?
Мюнтер: "Кто"?! Луджи!
Лёй: При чём тут Луджи? Я пришёл со своим горлом.
Мюнтер: Ах, вот как. (Смеётся.) И всё это время вы говорили мне о собственном горле.
Лёй: И о нём. Но, естественно, я говорю и о Луджи. Охотно. Мы уже давно выбираем ей ...
Мюнтер: Но этого не может быть.
Лёй: Господин Мюнтер, Лукреция здорова. Я готов сунуть руку в огонь и поклясться. Вы могли её обследовать в любое время, то есть ...(смущённо усмехается) ...вам в том нет нужды. Кроме пары детских хворей- коклюша, кори, естественно, один раз, совсем без осложнений, скарлатины, недолгих, детских болезней. Но детские болезни- поприще Эрнсттерема. Это вам известно лучше меня.
Мюнтер: Прежде, чем вы продолжите, герр Лёй. Думаете, Луджи поблагодарит вас за службу такую?
(Он трогает газету, играет ею, только начать читать её он пока не решается.)
Лёй (встаёт): Я знаю Лукрецию немного дольше, чем Вас. Точнее выражаясь, двадцать восемь лет. И ещё, я знаю её немного дольше, чем помнит она сама себя.
Мюнтер: Назвать её Лукрецией была ваша идея, верно? Лукреция. Какой-то король, должно быть, совратитл её?*
Лёй: Историческая Лукреция была жертвой, если вам угоднго. Историческая.
Мюнтер: Простите, я должен изложить сопутсвующие пояснения, раз так вышло.
Лёй (мельком взлянув на газету Мюнтера): Да, излагайте обстоятельства, герр доктор.
(Мюнтер встаёт.)
Мюнтер: Считаете ли вы возможным то, что я на вторую половину нынешнего дня запланировал себе иное занятие, нежели ваш достойный визит?
(Лёй тотчас поднимается, он говорит скоро, одновременно выразительно и озабоченно.)
Лёй: Когла она была маленькой, я называл её своей маленькой всадницей. Когда я уходил из дому, она говорила: -Не правда ли, папа, всадник ничего не боится? Ничего? Ты придёшь? Если я не усну, ты придёшь?
Мюнтер: Похоже, вы меня не расслышали, господин.
Лёй: Знаете вы эти лесенки для лазания на школьных площадках? Когда дети были ещё третьеклассниками, почти сосунками, у них был наставник, сменщик учителя, пёс молодой, который заставил их лезть пять метров ввех по штангам, а они чуть не сорвались оттуда, чуть шеи себе не сломали- и если бы не прошёл мимо, случайно, школьный надзиратель, рассудительный мужчина, не призвал к порядку безумца, кто знает.
(Теперь он говорит о собственной жизни, крича как дресировщик, который гонит тигра на своё место, не имея на то иного оружия, нежели собственный голос, которым невольно фальшивит.)
А что сотворила Луджи? Лестница находится в тёмном углу, понимаете, а вечером, когда никто не видел, она вскарабкалась на самый верх и спустилась вниз с другой стороны, головою вниз, как надо, и -одна.
(Его понесло. Мюнтер ,вздыхая, снова упал в кресло за своим письменным столом. Бесконечно долго и осторожно Лёй садится в кресло.)
А когда она подросла, я приводи её домой за ухо, спрашивал её:- Что ты мнишь о себе, Луджи? А она отвечала, что должна умереть. Понимаете вы, она верила, что должна умереть-  и всё-таки добилась своего.
Мюнтер: Храбра. Нет?

______Примечание переводчика:__________________
* Поругание Лукреции сыном царя послужило причиной народного восстания в Риме, приведшего к установлению республики, см по ссылке: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9B%D1%83%D0%BA%D1%80%D0%B5%D1%86%D0%B8%D1%8F

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы