История любви (2)

В каждый четверг пани Тамара говорила мне:
- Завтра, в три часа, придёт пан Михал.
Я с пониманием кивала головой и шла к телефону. Сначала я звонила к маникюрше, пани Барбаре.
- Здравствуйте!
- Ах! Это Вы? Опять день Михала? Как летит время. Буду в 10.
- Спасибо!
Потом набирала номер парикмахера, пани Тересы.
- Здравствуйте!
- Ах! У пани Тамары снова свидание? Буду в 12.
- Спасибо!
Докладывала о результате своих разговоров пани Тамаре. Та довольно улыбалась.
- Как ты думаешь, какое платье мне надеть?
- Думаю, бежевое...
- Оно было на прошлой недели! А говорят, что у стариков плохая память!
- Да, да, Вы, правы.... ну тогда.... синие в белую точку...
- Оно меня старит! Ты что думаешь, что женщина перестаёт думать о своей красоте в 80 лет? Если да, то она уже не женщина!
- Сиреневое???????
- Ах! – нетерпеливо отмахивалась рукою от моей глупости - Одену кофейный костюм! Покажи его. Ах! Он мятый! Погладь быстро! И через мокрую тряпочку! Ты слышишь????
- Да, пани Тамара, слышу!
- Через тряпочку!!!!! А то следы останутся!
Утром пани Тамара посылала меня в кондитерскую за сырником с изюмом, пока маникюрша и парикмахер трудились над нею.
Потом пани Тамара садилась перед зеркалом. Открывала косметичку. Пробовала сделать себе макияж. Я делала вид, что ничего не вижу.
- Надя! – вдруг истерически кричала пани Тамара – иди сюда. Накрась мне губы!
Я тутже была рядом. Вытирала помаду с подбородка пани Тамары, в то время, как она причитала:
- Что старость делает с человеком?! Руки, мои руки! Они были самыми красивыми руками в Варшаве!
Они дальше были красивыми. Фарфоровыа ладони. Тонкие пальцы. Аристократические ногти.
Сильно тряслись. Паркинсон.
В 15.00 раздовался звонок. Я открывала дверь. На пороге стоял худой, высокий, очень сутулый старик. Всё его лицо было покрыто пегментными пятнами. Большой нос тянул голову к земле. Замглённые старческие глаза. В правой руке трость из красного дерева с ручкой из слоновой кости. Отдавал её мне, не говоря ни слова.
Шёл в большую комнату, которую пани Тамара называла «салоном». Пани Тамара привставала со своего кресла.
- Мишенька, здравствуй!
Пан Михал подходил. Нежно брал её фарфоровую ладонь в свои огромные руки. Целовал. Пани Тамара сияла.
- Садись Мишенька, - указывала на кресло напротив, - Надя! Принеси чай! Порежь сырник! – приказывала мне.
Я шла на кухню. Запаривала чай. Ставила на серебряный поднос кузнецовские чашки и чайник. Доставала из ящика начищенные до блеска серебряные ложечки. Резала сырник на маленькие кусочки. Заносила в салон.
- Ты свободна. Если понадобишься, я позову.
Я раскланивалась и шла в другую комнату. Сквозь полуприкрытые двери, я видела двух влюблённых. Они сидели друг напротив друга и молчали. Пани Тамара не пила чай и не ела. Руки слишком сильно тряслись. Пан Михал пил чай, но не ел сырник – он не любил сладкое.
Они молчали и улыбались иногда час, иногда два. Потом пан Михал вставал, целовал руку пани Тамаре, прощался.
- Надя! Проводи пана Михала! – приказывала пани Тамара.
Я открывала двери и подавала трость. Пан Михал выходил.
Пани Тамара брала кусочек сырника. Ела. Немилосердно крошила. Я убирала со стола.
- Если хочешь сырник, то можешь съесть! – милостиво разрешала пани Тамара.
- Спасибо, обязательно!

Пани Тамара умерла в июле. На похоронах не было много людей. Пан Михал стоял, прислонившись в дереву. Смотрел безучастно, как закапывали могилу. Потом все пошли к выходу. Пан Михал не двинулся с места. Я подошла к нему. Его взгляд был стекляным.
Его похоронили через два дня.
- Вы знаете, - обратилась ко мне одна из общих знакомых на скромных поминках, - Миша был графом. Он любил Тамару всю жизнь. Но никогда даже не поцеловал.
- Ну почему? Он же мог на ней жениться! Хотя бы после смерти её мужа.
- Вы, Наденька, ничего не поняли. Он был ГРАФОМ, она – из среднего сословия. Это был бы мезальянс.