Мы научились имитировать счастье красиво, громко и пошло

Сегодня имитация - это стиль жизни. Это, если хотите, сама жизнь.
От имитации пищи до имитации чувств и личности в нас, безликих роботах.

Привожу тут текст статьи, которая случайно мне недавно попалась.
Автора, к сожалению, не знаю и на источнике не нашла.

Для меня синонимами стали слова имитация, пошлость, скабрезность. Собственно о этом и статья:

Скабрезность -- родная сестра пошлости. Надсмеяться над тем, что
человеку дорого, обнажить и выставить на всеобщее обозрение то, что для него
интимно и сокровенно -- так выказывает себя скабрезность. Способом ее
существования является глумление над тем, что для человека свято.
Поскольку скабрезность решительный враг интимности, то, следовательно,
она -- наилучшее средство упрочения и пропаганды публичных форм жизни.
Угнездившаяся в душе скабрезность рождает в личности тяготение к помпезным
зрелищам, напыщенным речам, к изощренным фальшивым ритуалам -- словом, ко
всей совокупности тех нарочитых форм, в которых заявляет себя самодовольная
жизнь. Скабрезность представляет собой способность получать удовольствие от
того, что нормальный человек обычно считает просто неприличным. И потому в
скабрезной натуре находит себе сторонника общественный и личный быт в своих
наиболее отталкивающих, гадостных и... (вычеркнуто цензурой -- Изд.)
проявлениях. Страсть скабрезного ко всему нечистому и подгнившему кажется
странной, но ведь известны, например, племена, которые предпочитают
протухшее мясо свежему, видя в нем особый деликатес. Так почему явление,
характерное для гастрономической области, не может проявить себя в душевной
жизни?
Зараженный скабрезностью человек все хочет разоблачить, опрокинуть,
разъять. Желание над всем поизгаляться наиболее сильно в нем. В его душе
пульсирует злая и раздраженная нетерпимость ко всему, перед чем другие
благоговеют, что свято чтут, чем искренне восхищаются и к чему испытывают
нежные чувства. Откуда же происходит это превратное душевное состояние?
Ответ мы найдем в моральной энтомологии.
Скабрезный человек -- просто переродившееся насекомое. Он подобен
таракану, который вдруг почему-то стал хозяином квартиры. Люди исчезли, и
вот со всех углов, норок и щелей тащит это торжествующее членистоногое свой
заветный мусор, складывает его посреди комнаты в кучу и, забравшись на нее,
пузырится мыслью: "Это -- весь мир, и нет в нем ничего больше, а если и
есть-- то оно ничтожно!"
Несчастное насекомое, всю жизнь проведшее в темных щелях, теперь
получило право хозяйничать там, где прежде пряталось и прозябало. Однако
осталось-то оно при своем затхлом достоянии, на то только и сподобившись,
что вытащить его на свет. Скабрезный человек очень похож на него: и своей
незаживающей уязвленностью, которая таится за очередным похабным выражением;
и яростным тяготением к публичности, вырастающим из презрения и ненависти ко
всему сокровенному. Надо думать, что мерещится ему во всякой интимности
затхлая тараканья щель. Ужас этого видения охватывает скабрезного человека
-- и темное прошлое, кошмаром явившееся в его сознание, заставляет кричать
от ненависти и страха.x x x

Выше скабрезность описывалась как явление психологическое,
зоологическое и даже немножко мистическое. Однако не это все в скабрезности
главное. Основной его смысл в том, что это явление, прежде всего, и по
преимуществу физиологическое.
Чувствительного читателя я прошу пропустить завершающую часть описания
скабрезности. Перейдите к следующему пороку, ибо выяснение природы
скабрезности принуждает меня заняться делом нечистоплотным и прибегнуть к
образам дурно пахнущим.
Что такое скабрезность? -- Это когда из гнилого тела источается гной.
Телу от этого, видимо, становится легче. Жаль только, окружающая среда
заражается. Я не нахожу ничего лучшего, как вывести скабрезность из детского
увлечения собственными испражнениями. Когда-то мне привелось читать об этой
особенности развития ребенка, и поскольку далекие детские времена совершенно
изгладились из моей памяти, сообщение психологов произвело на меня сильное
впечатление.
Итак, представьте. Ребенок вдруг обращает внимание на свои экскременты.
Раньше они почему-то не интересовали его (должно быть, в силу
недоразвитости). И вот в известный момент его становления окрепшее
личностное начало проявляет себя в том, что начинает интересоваться этой
примечательной частью мира -- первым естественным продуктом творчества
ребенка. Что манит дитя к своим испражнениям? -- Гордость ли творца?
любопытство ли к непонятной субстанции? желание ли все испытать? Не знаю.
Вижу лишь, как ребенок без содрогания и брезгливости берет ручонкой свои
выделения, размазывает их между пальцами, пачкает ими стену, нюхает и, может
быть, даже пробует языком (последнее не удивительно, если учесть, что многие
животные имеют привычку поедать свои, причем свежие, экскременты).
Повторяю, не могу точно сказать, что побуждает ребенка делать так и что
впоследствии заставляет его оставить необычное занятие. Однако кажется мне,
что он находит в нем странное наслаждение, обретая какое-то неясное чувство
единения с окружающим миром. И подозреваю я, что скабрезные люди вырастают
из тех, у кого подобные ощущения не ушли вместе с детской наивностью, а
глубоко укоренились и стали свойствами их натуры. Конечно, под влиянием иных
условий и жизненных требований они не могли не переменить свою форму и
сделались неузнаваемы. Однако нет-нет, да и проступит в поведении и ухватках
скабрезного человека первобытное наслаждение ребенка, размазывающего между
пальцев говно...
А если так, если скабрезность имеет физиологический исток, если нельзя
вполне уверенно отнести ее к душевным качествам, то можно ли осуждать ее как
душевный и нравственный изъян? Нет, гораздо справедливее видеть в ней
отправление физиологической системы организма и, соответственно, относиться
к скабрезности точно так, как и ко всякому испражнению -- смотреть
внимательно, чтобы не наступить и не запачкаться, или не попасть под струю,
или не оказаться испачканным блевотиной. Не надо гневных филиппик против
скабрезного человека. Просто дайте ему средство для очищения и укрепления
желудка. В этом, право, будет больше толка и человечности.
желудка. В этом, право, будет больше толка и человечности.
Человеческие натуры можно разделить на две категории:
легковоспламеняющиеся и тугоплавкие. Душевной чертой, разделяющей их,
является вспыльчивость.
Вспыльчивость есть мера, обозначающая легкость воспламенения натуры.
Чем вспыльчивее человек, тем скорее поддается он на провокации бытия:
тем проще маленькой искре непонимания, недоразумения, недоумения или
досады возжечь костер пылающих страстей. Степень вспыльчивости -- это
показатель уровня человеческой страстности, готовой излиться в ответ на
сущий пустяк.
У вспыльчивости немало форм и обличий. Глядя на них, редкий человек
догадается, что перед ним всего лишь явления вспыльчивости. Таков энтузиазм,
особенно массовый, заражающий людей в обществе. Легкая охватываемость одним
настроением, увлеченность общим порывом, загорание единым стремлением -- эти
черты энтузиазма выдают его породненность со вспыльчивостью. Однако не
только пылкость энтузиаста, но и увлеченность творца, самоотверженность
героя -- все это различные лики натуры, в основе которой лежит
вспыльчивость.
Вспыльчивый всегда блуждает. Он есть огонь, уносимый ветром. Легко
выходя из себя, он лишается самого надежного укрытия каждого из нас --
собственного "я". Неприкаянный, он долго не чувствует ущерба от своей
бездомности. Утрата своего "я" возмещается для вспыльчивого увлеченностью
ситуацией. Сливаясь с неодолимым движением стихийных сил, он испытывает,
должно быть, редкостное наслаждение и восторг. Вспыльчивость дарит человеку
минуты совершенного упоения. Нет такого воздействия, которое могло бы
остановить порыв вспыльчивости. И не потому нет, что вспыльчивый безволен и
теряет контроль над собой. Нет, его манит неведомое здравым людям
наслаждение, он предвкушает упоение своего слияния со стихиями, он заворожен
образом этой безраздельной, безграничной и коварной свободы. Вспыльчивый,
утрачивая самообладание и волю конечного человеческого существа, на краткий,
но сладостный миг приобщается к высшей воле, беспредельным светом
заполнившей простор Вселенной.
Кто измерит этот миг, и на каких весах человеческих судеб оценит его? У
меня нет для этого взвешивания гирь и мне не ведома подходящая к случаю
система мер. Поэтому мне не пристало говорить о смысле этого мгновения, и
достаточно того, что сказано: оно есть. Одно хочу добавить: отторженность
вспыльчивого от своего "я" выдает жертвенность его натуры. И потому
вспыльчивость служит синонимом самоотверженности.
Но как бы ни был наполнен и глубок миг вспыльчивого торжества,--
буйства вселенских сил, прорвавших пределы конечной жизни,-- миг этот
мимолетен. След его всегда горек. Вобрав в себя огромную энергию, вспышка
вспыльчивости оставляет человека опустошенным и угрюмым. Уныние овладевает
им, оставляя упадок сил на месте яростного порыва. В это время вспыльчивый
человек, чей пламень иссяк, становится совершенно беззащитен, и именно в это
время начинается ответное действие оскорбленного вспыльчивостью. Нужно ли
добавлять, что это действие, совершенное с хладнокровием и беспощадностью,
способно совершенно уничтожить вспыльчивую личность? Но даже если обиженного
не оказалось или обида прощена, на вспыльчивого человека наползает
трудноудалимая тяжесть. В ней -- его расплата, низшее положение душевного
маятника. Так и живет вспыльчивый человек, которого порывы то возносят, то
опустошают. Поток увлекает его неведомо куда, и никто не знает, к какому
берегу прибьет его. И если справедливо утверждение, что своими действиями он
наращивает нелегкий долг перед людьми, то так же верно, что ему всякий раз
приходится расплачиваться за этот долг.