Ингеборг Бахманн "Среди убийц и помешанных",рассказ (отрывок 6)

Ещё пуще сгустился табачный дым- и наш стол издалека был неразличим. Когда ,подойдя поближе к нему, мы вынырнули из чада покончив с блужданием, я увидел сидящего подле Малера некоего мужчину, которого я не знал. Они обое молчали, а остальные судачили. Когда мы с Фридлем было присели, а Бертони одарил нас беглым взглядом, незнакомец встал и протянул нам руку, он пробурчал своё имя. Он не показался мне хоть чуточку дружелюбным, вовсе нет: его взгляд был неподвижен и холоден,- я пытливо взглянул в лицо Малеру, который должен был знать новичка. Тот был очень крупным, слегка за тридцать, хотя при первом взгляде казался старше. Одет он был неплохо, но казалось, что великоватый костюм ему подарили. Мне понадобилось несколько времени, пока я ухватил потерянную нить общего разговора, от которого ни Малер, ни новичок не старались устраниться.
Хадерер Хуттеру: "...Но тогда и вам знаком генерал Цвирль!"
Хуттер радостно Хадереру: "Да разумеется. Из Граца".
Хадерер: "Высокообразованный. Одни из лучших знатоков греческого. Один из лучших моих старых друзей".
Уж следовало опасаться, что Хадерер подвергнет экзамену наши с Фридлем жалкие познания в греческом и латыни, хотя он же помешал нам своевременно приобрести их. Но меня не тянуло в беседу ,ведомую Хадерером, даже бросать реплики мне претило- и я подвинулся к Малеру словно не слыша толковища. Тот о чём-то тихо расспрашивал незнакомца, а он громко, глядя в стол, отвечал ему. На каждый вопрос он отзывался лишь одним предложением. Он мне показался пациеетом Малера или ,во всяком случае, друг в роли пациента. Малер знался со всякими личностями и водил приятельства, о которых мы не подозревали. В одной руке мужчина держал пачку сигарет, а другой курил не виденным прежде мною манером. Он механически, выдерживая точно отмеренные паузы, затягивлся так, словно курение- единственное, на что был способен. От опасно коротких для губ окурков он зажигал новую сигареты- и снова затягивался как жил. Внезапно он прервался, спрятал сигарету в грубых, красноватых, некрасивых пальцах и откинул голову. Наконец я расслышал нечто. Хотя двери в соседний большой зал были затворены, оттуда доносился хоровой рёв. Я разобрал что-то вроде: "Дома, да на родине, нас встречают..."
Он снова затянулся и громко обратился к нам, тем же тоном, которым отвечал было Малеру:
"Они всё ещё возвращаются. Они, пожалуй, ещё не вполне вернулись".
Харерер хохотнул и молвил: "Не знаю, что вы имеете в виду, но это действительно значительная проблема, а мой уважаемый друг, полковник фон Винклер не способен утешить своих людей... если так будет продолжаться, придётся нам присмотреть другое заведение".
Вмешался Бертони: сказал, что уже обратился было к хозяину, мол, что за неожиданность, эта встреча фронтовиков, внеюбилейная, а тот не знает точно...
Хадерер сказал, что и он не знает, но его уважаемый друг и фронтовой товарищ в прошлом...
Я не понял ,что сказал нам незнакомец потому, что его перекрикивали в тот момент Хадерер и Бертони- Фридль один должен был его расслышать,- а потому я не понял, с чего он внезапно назвался убийцей.
-... мне ещё не исполнилось двадцать, а я знал: быть тому,- молвил он ,как будто не впервые затянув эту историю, не ища слушателя, для всех и каждого.- Я знал, что обречён стать убийцей, как некоторые, герои ли, праведники или посредственности. У меня была на то натура "в полной комплектации", если желаете, и всё меня вело к цели- к убийствам. Мне недоставало лишь жертвы. Тогда я слонялся улицами, здесь...
Он кивнул в прокуренное пространство, а Фридль быстро отшатнулся чтоб не оказаться задетым мощной рукой.
-... Здесь я ночами шастал улицами, под пахнущими каштанами в цвету, меня преследовал их дух, по кольцевым бульварам и узкими проулками, а сердце билось наизнос, а лёгкие мои работали как взбесившиеся, и я дышал как изголодавший волк. Я ещё не знал, как и кого должен убить. Только мои руки тянулись вперёд, будто сдавливая невидимую шею, что ли? Тогда я был намного слабее, недоедал. Я не знал тут никого ненавидимого мною, одинокий в городе, и так ,не находя жертвы, я почти спятил теми ночами. Всегда затемно я вставал с постели и выходил вон, должен был, вон на ветренные, безлюдные темные углы, стоял там, ждал- никто не минал, никто не обращался ко мне, а я ждал до крупного озноба- и слабость выгоняла из меня безумие. Но так продолжалось недолго. Затем меня призвали на военную службу. Стоило мне взять оружие в руки- я понял, что пропал. Мне придётся выстрелить. Я повторял пройденное, обращаясь с оружием, заправляя его пулями, которые, если начинены порохом, то надёжны. На стрельбах я не выбивал положенного не потому, что не целился: знал ведь, что чёрный круг- вовсе не живой зрачок, а так, просто учебная цель, которая не нуждается в смерти. Меня раздражали эти вступления, они не были действительностью. Я палил, если вам угодно, нарочно не в "яблочко". Я ужасно потел во время упражнений ,ещё и синел от натуги, валился с ног и ложился навзничь. Не иначе, я был помешанным или убийцей, это я знал в точности, и оттого разговаривал с другими так, что могло дойти до перестрелки: либо я пристрелил бы кого, либо они меня. Чтоб знали ,с кем имеют дело. Но крестьянские сынки, ремесленники и служащие из казармы не велись на мои разговоры, терпели или высмеивали меня, но не принимали за убийцу. Или всё же? Не знаю. Один называл меня Джеком Потрошителем, почтовик, много в кино ходил, читал, слабак. Но ,думаю, и он, в сущности, не верил".
Неизвестный вынул изо рта сигарету, мельком посмотрел себе под ноги, а затем- выше. Я почувствовал на себе его холодный, пристальный взгляд и ,не знаю почему, пожелал его отвести. Я стерпел, но оказался тяжелее взгляда влюблённого или врага, пока я ,уже неспособный думать и говорить, пустой, снова не расслышал громкий, чёткий голос.
"Мы прибыли в Италию, к Монте-Кассино. Там была такая бойня, что вам не представить. Там человеческое рагу валялось повсюду- убийце лучшего не надо. Я не ещё не был уверен в себе- только полгода я обращался с оружием. Только я занял свою позицию у Монте-Кассино, как во мне не осталось ни ошмётка души. Я вдыхал запах разлагающихся трупов, пожарищ и пороха как свежайший дух горных вершин. Я не чувствовал страха окружающих. Я ждал первого своего убийства как собственной свадьбы. Ибо то, что для иных было театром военных действий, мне казалось личной сценой убийцы. Но я желаю рассказать вам, как всё сталось. Я не стрелял. Я залёг, когда перед нами оказалась группа полячишек- там же из всех стран были. Тогда я сказал себе: нет, никаких "по`лен". Мне не годятся эти наименования всех- поляки, ами, чёрные- из обиходного языка. Я же был простым убийцей, косноязычным, и моё наречие было простым, не цветистым, как у других. "Выбить", "выкурить", "выдавить"- похожие на эти слова не поддавались мне, они претили мне, я даже не мог их выговаривать. Мой язык, значит, был конкретным: я говорил себе "ты должен, ты хочешь убить человека". Да, этого желал я уже давно, год меня оттого лихорадило. Человека! Я не мог стрелять ,вы должны понять это. Я не знаю, как вам точно это объяснить. Остальным это удавалось легко: они опорожняли магазины, как правило, не зная, попали в кого или нет, да они, как многие, и не желали этого знать. Эти мужчины не были убийцами, не правда ли? они хотели выжить или заслужить свои награды, думали о собственных семьях или о победе, о фатерлянде, мгновениями, правда- и то и дело, всё чаще попадали в цели. Но я же постоянно думал об убийстве. Я не стрелял. Через неделю когда битва было приутихла, когда нас не донимали союзнические силы, как только наши самолёты дали нам передышку, а впереди я не видел столько мяса, как прежде, меня отправили назад в Рим на трибунал. Я там рассказал о себе всё, но меня не пожелали понять- и я попал в тюрьму. Я был приговорён за трусость перед лицом врага и небрежение боевым оружие, там были ещё пункты, которые я не понял, а теперь уже не припомню. Затем меня вдруг освободили и перебросили на север, на содержание в психиатрическую клинику. Думаю, меня вылечили и через полгода я обрёл иную личность, в которой от прежней ничего не осталось, а затем бросили на восток в арьегардные бои".

окончание следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы