Сансарически национально идиотическое.

Ярким июльским днем, по дороге в Дамаск шел святой Павел. Правда тогда он был Савл, и не святой. А вовсе даже великий и ужасный истребитель доброго, светлого вечного на всех этих выжженных солнцем песчаных равнинах и горах окраинах великой римской империи. Приблизительно в тоже время, но две тысячи лет спустя, на руинах уже совершенно иной империи, мы с моим другом и товарищем по борьбе за вышеупомянутое доброе, светлое вечное, украинским националистом по убеждению и москалем(как тут принято говорить) по национальности, Мыколою, сидим у него на кухне в небезызвестной «хрущевке». Я думаю что публика «догоняет» что «хрущевка» - это мера пространства, отпущенная человеческому существу в личное пользование в эпоху развитого социализма. Этого пространства с лихвой хватает двум, закаленным в классовых битвах бойцам, которыми мы, по моему скромному мнению, и являемся. Как это принято в подобных местах в это время, мы пьем самогон под сало и говорим «за жизнь». Сало и водка, разумеется, продукт националистических наклонностей моего товарища. «Бо москаль», гордо «отмазывается» Мыкола. Хотя, с другой стороны, комбинация можно сказать классическая, имеющая, кроме духовных и политических составляющих, также и чисто экономический резон в смысле цены. 

За окном кухни полная темень, по случаю очередной годовщины независимости нашей Родины. В окнах напротив горят свечи, призванные явить миру наше торжество, но, как это видится сегодня, по прошествии десятка лет, «свеча горела на столе, свеча горела…» скорее за упокой, чем за здравие. Я практически не осведомлен в мистике происходящего, поскольку не далее чем вчера прибыл из благословенной страны Грузии, которая хоть и пребывала в некоем возбуждении по подобному же поводу, но делала это на свой, кавказский лад, с другими «заворотами и прибамбасами». На мой неуместный как бы вопрос( в доме повешенного не говорят о веревке), «кого хороним» Мыкола молча смотрит своими серыми, российскими глазами в глубину разверзающейся «пропасти без берегов» и предлагает тост «за единство Атмана и Брахмана». Как и водится, отвечаю ему классическим «Ом. Шанти, шанти, шанти». Самогон хорош, хотя, как по мне, чача будет покруче. Вглядываясь ныне в то время национального пафоса и горячечности, которые к нынешнему дню уже несколько поостыли под давлением повальной нищеты и беспредела, свалившихся на наши головы под видом государственности и независимости, я все также не могу понять, что же мы так радостно хоронили в то славное и совершенно бестолковое время. При чем на всех необъятных просторах нашей, в судорогах умирающей Родины. Ну, скорее всего ее и хоронили. Родину. Мыкола, как это было принято в то время, за такие мысли сурово обзывает меня «манкуртом». 

- «Ты чего. Родина твоя, (сбиваясь на местный диалект) жеш ридна ненька Украина. И накинець вона стала вильною». 

По пьяни не могу толком вразуметь, на какой кинець стала( то бишь наступила, если совсем уж по москальски изьясняться) моя ненька, которую я вслед за Сковородой, скорее склонен принимать за тетку. В голове почему-то крутится, что, «родина наша - детство», и что, ну очень, хочется туда вернуться. Перспектива вернуться в советское детство Мыкола интерпретировал как извращенное предложение со стороны полного политического «збоченця» и нравственного «покыдька». Его западенский москальский национализм давит меня подобно тугому галстуку на званом ужине. Что бы как-то снять давление, предлагаю ему копнуть поглубже и вспомнить таки, что он не какая ни будь местечковая галицкая безотцовщина, затерявшаяся где-то на фольварках шляхетских польских родов в качестве «быдла», то бишь рабочего скота, а есть он отпрыск славного казацкого рода, можно сказать донской прям казак, с высшим философским образованием, которое в нем и губит его органичность и национальное самосознание, без которого вся его академическая гегельянщина просто болезненное извращение бездомного ума. Мыкола категорически отказывается выстраивать свое национальное самосознание на такой зыбкой почве как донское казачество, с его пьяной тягой к хохляцкому времяпрепровождению и полностью извратной манерой изьясняться на какой-то дикой смеси «риднои мовы» с москальским, если можно так выразиться, языком. Почти мрачно выпиваем еще пару рюмок самогону, под политически нейтральные тосты «за бабс» и все такое. Конечно же, приличные люди в здешних краях в смысле тостов обходятся чем-то более лаконичным, типа – «ну, будьмо». Но кавказское прошлое, которое мне, ну очень хотелось быб превратить в радостное настоящее (что не возможно, по причине чеченского следа, как это нынче принято выражаться) склоняет меня к изящной словесности и, я бы сказал, «смыслообразованию» в пространстве банального пьянствования. Эта же тяга к смыслу двигает наши умы в поисках более глубоких «рацио», на которых можно было бы попытаться как-то определится с все той же «безотцовщиной», национальным, можно сказать, сиротством и беспризорностью, мрачное присутствие которых мы как-то разом ощутили, ступив, далеко не по своей воле, на эти скользкие и кровавые пути поиска национальной самотождественности. Наши с Мыколой дороги разошлись где-то между «до татаро-монгольским» Киевом и возникновением Московского княжества. Очень деликатно, что бы, не дай Бог, не оскорбить его национальное самосознание, пытаюсь выведать, каким таким боком, он, Мыкола, потомок донских казаков и нынешний западно-украинский националист, почти что оуновец, находит себя причастным к «тий клятий московщыни», (в смысле – «…иде в свою московщыну, а дивчына гыне»). Мыкола, все-таки находит вопрос полностью бестактным, если не прямо аморальным, и готов поклясться на Бхавагат Гите, что ни одну дивчыну не довел не то что до погибели, но даже до беременности. С его точки зрения «москаль» это не национальная принадлежность, а состояние сознания. И, потому, москаль это я, поскольку склонен к национальному нигилизму и эйкумеизму. Это суровое заявление со стороны моего товарища по борьбе ( в смысле «майн кампф») заставляет нас прибегнуть к очередному тосту. Мы пьем за единство Шивы и Шакти. Я нахожу этот тост слишком политически ангажированным, поскольку, тризуб, символ Шивы, является также и символом Украинской державности. Мы долго бродим по дорогах великого переселения народов, во время которого наши пра пра отцы жившие в районе где-то между балтийским морем и среднесибирской возвышенностью, забрели аж за хребты Гималайские и ныне благоденствуют под южным небом и при хорошем климате. Не смотря на наши национальные различия, которые мы пытаемся как-то различить, нас роднит наше с Мыколой, шиваитское настоящее. Тут у нас проблем как бы и не было. До селе. Но вот ентот шиваитсткий трезубец…И как-то настораживает то, что достаточно только вернуться немного в зад, как тут же теряешь свою, так горячо любимую национальную исключительность и начинаешь говорить о каких-то общих праотцах. Правда по библейским меркам оно как бы и не очень напрягает, но по понятиям совсем как-то не идет. По понятиям нашей нынешней политической элиты, если позволено так выразится (хотя с моей точки зрения совершенно не позволено всю эту банду причислять к какой либо элите. Даже сугубо бандитской. У этой, последней нравственное начало все-таки если не доминирует, так хотя бы явно просматривается) мы люди как бы западные, а москали – (хотелось сказать – восточные), «не западные». Вот. Я допрашиваю Мыколу относительно его западнической составляющей. Он резонно поясняет, что хотя по убеждению он и как бы западно- украинский националист, но по происхождению все таки москаль, и потому как бы «не западник» и в Европу ему ну никакого резону, поскольку выпить там просто не с кем, а уж поговорить так вообще исключено. А если человеку ни выпить и ни поговорить, то его человеческая сущность линяет на нем энергично и необратимо. Но ведь, возражаю я, твоя казацкая сущность тоже не безупречна, поскольку, помнится, Катька Сечь переселила на Дон, шоб и от Кавказа, с его поножовщиной как отгородится, и народ буйный подальше отослать. Мыкола гневно отметает эту казуистику, в очередной раз напоминая моему изрядно пьяному уму, что москаль – это состояние сознания, а не этно-социальная категория. Я настаиваю на сатисфакции и объяснении. Объяснение осложнилось по случаю кончины самогона. Придется идти в магазин за «казенной». По дороге мы тщетно пытаемся понять, почему при явной пустоте «казны» государство отдало в частные руки, практически на поток и разграбление самую доходную часть торговли. Как-то трудно в таком вопросе определится с Лейбницевским «достаточным основанием». Тем более, что как заметил другой гигант мысли – не достаточное, как бы и не основание. Ой было, девки, было…в смысле основание. Да и не девалось никуды, раз в округе одна «паленка», а в «казне» … за туманом ничого не выдноооо…мы надсадно орем народную песню. Почти заклинание. …тилькы выдно дуба зеленого… златая цепь на дубе том… И день и ночью кот ученый, все ходит на цепи кругом… Ну что цепь золотая то ясно. Но кто ж у нас «кот ученый»…Или у них. Или может то единый кот, который «слушает, да ест». А национальные усы, так то токо его модусы… Так и до глобализму, упаси Господи, недолго договорится. 

На зло мировому масонскому заговору, мы закупаем пару бутылок кальвадосу в надежде, что именно яблочная водка, которая как бы отсылает к изначальному соблазну, поможет нам усмотреть в этом месиве народов и судеб перст указующий на то место в пространстве всеобщего сознания, где мы бы наконец-то оказались у себя дома. «Свободен, свободен. Наконец-то свободен»… Мыколе аналогия с борцом за свободу обездоленных черных американских граждан не нравится. Он пытается убедить меня, что человечество силой своего коллективного разума возьмет ответственность за состояние биосферы на себя, и она перейдет в ноосферу как стадию величайшей ответственности и осторожности обращения человека с природой, т.к. ноосфера - это такое состояние биосферы , когда развитие общества и природы происходит взаимосвязано. Я пытаюсь понять к чем тут меня связал Мыкола – с обществом или природой. На что он резонно возражает, что хрен редьки не слаще. Хотя явно горчее, возражаю я. Но свобода совсем не наше понятие. Не российское, как и не наше украинское. Наша радость в другом. Мы люди воли. Мы движемся к воле, на волю. Оно и понятно. На волю рвутся из неволи. Это именно то место, где мы, волей судеб, в основном и пребываем. «От тюрьмы и от сумы…». И что мы делаем на той воле. На воле гуляют. Как сказал поет – «…есть разгуляться где на воле…». Вот и мы с Мыколой нынче гуляем. Кальвадос оказался весьма качественным. Из темноты доносится шум, стрельба и дикие крики. Ржут лошади и влетают баллистические ракеты. Татарские отряды сменяют немцы со шведами. Все это кружит по просторам нашей Родины, чьи границы меняются непрестанно, будто под воздействием ударов наших сердец. Мы чувствуем себя причастными единой судьбе, единой славянской общности, хотя политически это вовсе не корректно. Но нас с Мыколой эта корректность как-то вовсе не «прет» и только появление его супружницы низводит наше камлание в русло хоть и виртуальных но все же берегов. 

Присутствие дамы благотворительно влияет на наши организмы, поскольку поток алкоголя как-то сразу же поубавился. 

Что для меня есть Россия? Ну, прежде всего, конечно же не территория. Вся эта прелесть средней полосы меня скорее утомляет и тяготит, чем вызывает должное умиление. Этого добра и тут хоть отбавляй. Все тоже убожество деревень и грязь городов. Очевидно, что есть только одно место, одно пространство во всей бесконечной Вселенной, где происходит моя встреча с Россией, русскостью. И это место – мое собственное сознание структурированное как язык. Как русский язык. Великий и могучий русский язык. Дом моего бытия, форма моей души. Это то пространство где я встречаюсь с друзьями. Где живут вечные, неразлучные подруги любовь, разлука, смерть. Где моя жизнь приобретает особую, свойственную только ей форму. Только в пространстве этого языка я у себя дома. Так уж получилось. И не то чтобы я совсем уж не знал других. Знаю. Но дома я только тут.

А дома дождит. ( …в деревне Гадюкино – дожди…). Конечно, после Израиля эти навесные дожди вторую неделю совсем уж как-то не к месту. Хотя когда они к месту…, тогда они не идут, разумеется. Мир оказывается ехидной штукой, указующей на изрядную долю присущую творцу, если не сарказма, то уж иронии точно. Хотя и божественная ирония тоже штука довольно таки ироническая. Во всяком случае, той прямоты и однозначности, на которую рассчитывают верующие уж точно ждать не приходиться. Вот и выстраивают тоскливые силлогизмы, дабы как-то свести дебит с кредитом. Я пью чай под опротивевший шум дождя и тоскливо думаю о другане Саше, бравом «афганце», каратисте и последователе всех существующих оздоровительных систем одновременно, у которого нынче запой, по случаю мировой скорби и вытекающей оттуда меланхолии. Саше удачно соединяет собой две крайние противоположности. Когда он трезв – он страстный борец за здоровый образ жизни, бегающий длиннющие марафоны и устраивающий не менее тягостные голодовки с последующим очищением все органов в только ему одному известной последовательности. В этот период он любимец женщин, душка, вежливый и обходительный чела, безропотный и даже вдохновленный труженик на принудработах в приюте. Им, как воплощением самых потаенных мечтаний, гордиться вся округа, жены ставят его в пример своим спивающимся мужьям, он является основным авторитетом по уринотерапии и голоданию, к которым у него такая же страсть. как и к водке во времена запоев, которые случаются с ним довольно таки регулярно. И тогда он опускается на самое, что ни есть «дно колодца», хотя блеск прежней роскоши и заставляет его стыдливо прятаться от друзей и знакомых оздоровительной составляющей его жизни. Он уходит в «неизвестное далеко» с какими-то мрачными, озабоченными типами, чьи лица обезображены окопами морщин, из которых они совершают свои вылазки на поверхность первозданных вод, что бы урвать чего для тела и души. Нынче Саша в запое. На улице дождит. Мой дом расширился до размеров земного полушария, жена томится на Кавказе, дочь в Израиле, друзья раскиданы где-то в виртуальности сети, тело мое непрестанно переезжает с места на место, благо, что как пенсионеру не надо платить за «электрички». Нет дома у сына человеческого…А у сынов Божьих, интересно, как обстоит дело с этим предметом. Когда-то, если верить библии, они довольно часто приходили в человеческие жилища. Девок воровали. И ваще козлили по случаю, за что начальство и врезало обеим. И нам и им. Хотя, кто знает, может они просто породу улучшали. Последний из них, навестивший нас в начале Его Века, с которого собственно век и стал нашим, пришел с Учением, призванным тоже улучшить породу, но уже по линии нравственной

Нынешняя деревня, даже тут, на западе Украины, ранее довольно таки сдержанной по части «измененных состояний сознания», с утра «пяным-пяна», что стар, что млад, что мужики, что бабы. Дождь вымывает из бошки последние капли чувства реальности, и кажется что енто какая-нить другая планета, где божественное повеление о разделении вод, во время творения было произведено халатно и без надлежащего контроля. Уже привычным стало и хождение и работа, какая ни есть, в сырости и туманности. Дорога до вокзала пузыриться под обильным излиянием небес, потоки несутся к реке, ветер старается перешуметь проходящие на запад составы с сырьем, которое радостно увозят проходимцы всех мастей, как вороны на труп, слетевшиеся к почти бесхозному нынче богачеству многострадальной их родины. Поток и разграбление. После нас хоть потоп. Вот и дождит, как бы язвительно и иронически. А кинза от этого жесткая и вонючая. И как после этого любить ближнего, если салат ну прям как из ниток для пошива обуви. Хотя и обувь нонче все больше клеят, как бы. 

Приют для неприкаянных. Тех, чьи души живут «в дали», как собственно и положено Хайдеггером в минуты сытой расслабленности после гамбургского пива под баварские сосиски. Ох уж эти баварцы. Прям неугомонные какие-то. Или то швабы. Да блин, все они немчура не русская.