Военно-строительным силам Советского Союза посвящается. Часть 1.

(Эмблема стройбата в стихах.)

Это были золотые 80-е годы: время комсомола и пионерии, время повального увлечения группами «Битлс», «Абба» и завершение эпохи хиппи - длинные волосы, брюки клеш, магнитофон на плече, тертые кирпичом и вареные джинсы уже отживали свое. 

Я, студент 3-го курса института, конечно, не очень хотевший отдавать два года жизни службе, регулярно «терроризировался» военкоматом. Наше поколение, именуемое детьми детей войны, жило в период демографической ямы, которую нужно было заполнять для обновления рядов вооруженных сил. И каждый год мне приходили повестки на комиссию, а потом - на отправку. Но поскольку я учился неплохо, деканату дважды удавалось добиваться отсрочки. Да и не удивительно, ведь на нашем потоке из 120 человек к 3-му курсу осталось 15-20 парней, 10 из которых были кубинцы, несколько уже отслуживших и пара «белобилетников». Эти повестки имели и положительный момент: по ней мы сдавали экзамены досрочно, а преподаватели со слезами на глазах авансом ставили "4" и "5" будущим защитникам отечества. Три сессии благодаря военкомату были сданы без больших проблем. Но 3-й курс стал роковым: вуз был бессилен.

И вот этот «счастливый» день настал. С вещами, многие уже со стрижкой «под ноль», зашли на территорию облвоенкомата, и железные ворота бесповоротно закрылись. Областная медицинская комиссия еще раз бегло провела осмотр будущих бойцов Советской Армии, поставив на все личные дела штемпель «Годен». Тогда брали всех: и с плоскостопием, и с глухотой, и с определенной степенью дебильности. 

Началось тягостное ожидание. Никто из офицеров ничего нам не говорил, только лишь регулярно проводили переклички. Предварительно я был приписан в наземные ВВС, но поскольку призывался в начале июня (студентам дали сдать сессию), все строевые войска были уже укомплектованы, а сержант из военкомата поведал под большим секретом, что теперь отправляют в стройбат. Мнения об этом роде войск были неоднозначными.

Через пару часов нас закрыли в военкоматовском клубе, где с самого утра крутили фильм - «Чапаев». Но кино почему-то не увлекало, особенно когда пошло по второму и третьему разу.

Наконец прозвучала команда на построение. После проведения поверки мы поняли, что пришло время отправляться в путь: тяжелые ворота медленно открылись, и колона последовала на ж/д вокзал. Куда мы едем - толком никто не знал, были только слухи: Киев, Москва и Казахстан. Конечно, Киев был самым желаемым местом. 

На вокзале ждали не долго, около 200 человек погрузили в общий вагон московского поезда, так что направление было уже понятно. Несмотря на тщательный осмотр вещмешков и изъятие разного рода спиртосодержащих  жидкостей, часть «огненной воды» удалось припрятать. Почти в каждом «купе» была пара бутылок «успокоительного», но оно почему-то не очень действовало. Сопровождающие офицеры тоже не долго скучали и вскоре накрыли вполне приличную поляну, облагородив ее конфискованным «горючим».

Дорога к Москве прошла нормально. А дальше ждала неизвестность.

Выгрузившись на Киевском вокзале города Москвы, мы увидели большое количество офицеров и сержантов, которые встречали поезд: их лица не светились радушием, а часто произносимое слово «духи» пугало. Не многие из нас знали, что оно означает. А говорило оно о тяжелой армейской службе.

Перед строем начали выходить офицеры и зачитывать фамилии тех, кого они «покупают». Наконец вызвали и меня. Офицер был высокий, с заметным запахом перегара, но веселым и общительным. Он отобрал человек 15 и нас погрузили в кунг, где уже удобно расположилась пара сержантов. По дороге мы разговорились, и они рассказали нам о службе и о работе, не сильно пугая трудностями армейской жизни. Лейтенант добавил, что наша часть - хозрасчетная, и если мы будем хорошо работать, то вернемся домой с деньгами.

Ехали долго, больше 2-х часов. В маленьком окошке кунга было видно небо и верхушки деревьев, возникало ощущение, что машина едет через леса, и оно было не далеко от истины.

И вот машина остановилась, раздался лязг железных ворот. Когда открылась дверь кунга, мы увидели человек 30 зрителей, которые окружили машину. Новая форма на них сидела несколько мешковато, а затянутые ремни со сверкающими бляхами, накремленными до блеска сапогами и застегнутыми воротничками выдавали в них наших коллег-духов, которые прибыли в часть несколько дней назад.

Часть производила несколько удручающее впечатление: со всех сторон забор с колючей проволокой, пара солдат из комендантского взвода с автоматами у транспортных ворот, а вокруг лес. Невдалеке - 9-этажное одиноко стоящее красивое здание в состоянии завершения строительства, а чуть дальше - пара 2-х и 3-этажных строений. Казармы были деревянные, похожи на длинные сараи.

Среди окруживших нас солдат были и землякии: Знамянка, Винница, Кривой Рог, Донецк. Главный вопрос - где мы, - наконец, решился. Часть находилась в 6-и километрах от города Руза, маленького городка на пару десятков пятиэтажек и сотню частных домов. До Москвы более 100 километров. 

Вновь прибывших повели в столовую, которая внутри выглядела хуже, чем снаружи: большой ангар с бетонным полом. Столы на 10 человек были грязно-серого цвета и на ощупь казались липкими. Меню было несколько странным: представьте себе такое блюдо, как пюре в мундире с вареной кислой капустой. Есть это было сложно, поэтому я ограничился чаем и кусочком белого хлеба с маслом.

После приема пищи - баня, а точнее, общественная душевая. С нас сняли «гражданку», выдали обмундирование и отвели в учебную роту. С этого момента и началась моя служба в рядах Советской Армии.

Все казармы были одинаковыми: жилые помещения, канцелярия, ленкомната, бытовка, сушилка, туалет и умывальник. Вновь прибывшим выделили койки, выдали постельные принадлежности и мы приступили к приведению формы в соответствующий вид. Ровно пришить погоны с первого раза мало у кого получилось, а подворотнички из белой ткани, которые нужно было подшивать каждый день, тоже вызывали определенные трудности. Наконец, все пришито, сапоги начищены, а во лбу, в смысле, на пилотке, красуется звезда с серпом и молотом.

Первая вечерняя поверка прошла быстро, сержанты ждали начала тренинга: отбой-подъем за 45 секунд. Это было что-то. Ноги не попадали в брюки, портянки не хотели хоть как-нибудь мотаться на ноги, куртка ХБ иногда застегивалась не на те пуговицы. После каждой такой процедуры последний, кто становился в строй, отправлялся в наряд. Нарядчиков набралось человек 15, но в этот день я не попал в группу слабейших и отправился спать.

Ночь я не заметил. Было такое ощущение, что только закрыл глаза, как сразу услышал команду "Подъем за 45 секунд". Долго мучить подъем-отбоями нас не стали, и после заправки постелей вывели на зарядку, на которую вышла только учебная рота. В остальных казармах народ просто постоял у казарм и рассосался по территории части. Зарядка представляла собой пробежку в 3 километра от КПП части до выезда на трассу и назад. Последняя десятка бойцов, пришедшая к финишу, как водится, отправлялась в наряд. Большинству из нас, детям диванов и телевизоров, эта пробежка далась тяжело: сбитое дыхание, язык «на плече», спадающие сапоги, растертые в кровь ноги из-за неправильно намотанных портянок. Мысль о том, что эта новая жизнь продлиться 730 дней, явно не радовала.

После зарядки и уборки спальных помещений - завтрак, который я не смог съесть: горьковатая пшенная каша, хлеб, чай и пара кусочков рафинада. Вообще, в нашей части кормили неважно. Как должны кормить в армии я узнал позднее, когда работал в поселке Ягунино.

После завтрака - солдатские будни. Нет, не сборка и разборка автомата, а чтение, а точнее, заучивание уставов, уборка территории и самое любимое - строевая подготовка. По несколько часов на плацу в любую погоду: «Делай раз!» - и левая нога поднимается на уровень колена, потом пауза, пока сержант покурит или поговорит со своими друзьями. Все это время стоишь на правой ноге, держа вытянутую левую на весу на уровне колена. За недержание ноги на нужной высоте – удар по ступне. «Делай два!» - левая нога стала на землю, а правая поднялась на уровень колена. Ног после такой строевой просто не чувствуешь. Но самое нудное - суббота, - утренние политзанятия, на которых глаза закрываются сами собой, и сквозь сон вдалеке слышишь знакомые до боли слова «КПСС», «пленум», «решения в жизнь». И когда эти слова отдаляются все дальше и дальше, тебе на голову опускается большая полутораметровая деревянная линейка. А после занятий - парко-хозяйственный день: генеральная уборка в казарме и баня.

Долгое время удивляло такое понятие, как вечерняя прогулка. Все роты в начале десятого вечера строем выходили на плац, «наматывали» 10-20 кругов, зачастую с песней.  По-видимому, после этой процедуры бойцы должны были возвратиться в казарму отдохнувшими и посвежевшими.

Отношения в роте не всегда складывались ровно. Как в любом мужском коллективе происходили стычки, иногда с мордобоем. Офицеры пытались бороться с этим явлением, но они оказались бессильными.

Дальнейшее пребывание в учебной роте не отличалось разнообразием. Происходило привыкание к армейским будням и понимание самой службы: под конец "учебы" на зарядку уже почти никто не ходил, да и сержанту надоело путешествовать с нами по 3 км, подворочники научились пришивать «напрокол», что не совсем по уставу (хотя там об этом ничего не написано), но значительно упрощает этот процесс, да и портянки уже не вызывали проблем с их правильным наматыванием. Голод – не тетка, и еда в столовой постепенно становилась съедобной. Один раз за это время сходили на стройку для уборки строительного мусора в красивую девятиэтажку из мрамора, которая именовалась санаторием ЦК ВЦСПС «Русь». Санаторий оказался очень загадочным строением, но узнал я об этом несколько позднее.  Близилась присяга и распределение по ротам для прохождения дальнейшей службы.

К присяге готовились тщательно. Парадка была выглажена, все подшито, бляха на ремне была отполирована до невозможного блеска. Текст присяги учили, как «Отче наш». Даже некоторые узбеки, которые по-русски понимали только мат, и те могли оттарабанить присягу без запинки. Мат в армии – это отдельная история. Может, именно по причине многоязычности наших вооруженных сил в первую очередь усваивались уставные команды и матерные, которые можно было выразить 2-я – 3-я словами. Хотя многие призывники из нерусскоязычных республик старательно косили под непонимание языка, но это лечилось достаточно легко тумаками и затрещинами. Мне, как бывшему студенту ВУЗа, сперва было сложно свыкнуться с таким ограниченным словарным запасом армейского быта, но человек привыкает ко всему. В дальнейшем эта привычка несколько мешала, когда попадал в приличную компанию. Речь становилась как у прибалта, фраза рождалась в голове, из нее мысленно удалялся мат, затем вставлялись те части речи, которые нужны для связки предложения, потерявшего всякую логику, и только после этого коряво слепленная фраза произносилась. 

И вот присяга. На нее съехались многие родители, мои тоже не могли пропустить такое значимое событие. Трудно описать, какое это было счастье увидеть родные лица после целого месяца разлуки. 

Нас построили повзводно, даже выдали автоматы (это был единственный раз за два года, когда я держал в руках оружие) и стали по одному вызывать к столу, накрытому красной скатертью. Вся процедура длилась около двух часов и даже как-то  возвысила самого себя в своих же глазах.  Тем, к кому приехали родные, дали увольнительную до вечера. Это был мой первый выход в город Руза. Как оказалось, чуть ближе к Рузе была еще одна строительная часть – Севводстрой, но если мы были сухопутные строители, то они – "моряки". Они обслуживали плотину на Рузском водохранилище и участвовали в строительстве тоннелей под ним, как раз к нашему одиноко стоящему девятиэтажному зданию.  По их словам, общая длина подземно-подводных тоннелей составила около 15 км.

Сама Руза впечатления не произвела. Весь город сформировался вокруг автовокзала, невдалеке от которого располагались несколько магазинов, гостиница, кафе и фотоателье. До Москвы далековато и добираться нужно было с тремя пересадками: дважды автобусом, потом электричкой. В общем, не сильно наездишься в Москву – времени жалко.

Полдня с родителями прошли быстро, и нужно было возвращаться в часть. Конечно, очень не хотелось, но куда же деваться. На КПП нас встретил дежурный офицер и предложил родителям переночевать в его комнате в офицерском общежитии. Меня же он отпросил у ротного до утра, чтобы я смог еще немного побыть вместе с родителями. 

Общага мало чем отличалась от казармы, но была поделена перегородками из ДВП на отдельные комнаты площадью метров по 10. Туалет и умывальник, как и в казарме, в конце коридора. Слышимость великолепная – любой звук из первой комнаты отлично слышался в последней. Тут жили и холостые офицеры, и семейные. Вид маленьких детей, которые голяка гоняют по длинному не очень чистому коридору, вызвал жалость к обитателям этого "отеля". После небольшого ужина я заснул под звон бутылок и пьяное мычание в одной из соседних офицерских комнат, чтобы на утро начать отдавать свой долг родине уже в качестве рядового военного строителя.

Попрощавшись с родными, я отправился в учебную роту, где должно было произойти распределение по ротам. Всего их было 4. Первые три почти постоянно находились в части и работали на санатории и жилом доме в Рузе, а четвертая - моталась по всему Подмосковью и редко дислоцировалась на территории части. Вот в нее-то я и попал. Дедов в роте не было, только «черпаки», отслужившие по году. Из новичков сформировали два взвода по 4 отделения в каждом. Большинство черпаков были русскими, украинцами, белорусами, а наш призыв добавил в роту много чеченов, дагестанцев и азербайджанцев, было несколько грузин, узбеков и таджиков. 

С большинством старослужащих мы быстро нашли общий язык. Первым моим товарищем стал сержант Чечель. Он хорошо играл на гитаре и был любимцем роты. Я тоже брынчал на трех аккордах. Каптер Дубинец соответствовал своей фамилии – широкоплечий, накаченный, бывший боксер. Он любил поиграть с молодыми, давая им боксерские перчатки и становясь с ними в спарринг. Боксом в прошлом занимался и взводный – прапорщик В. Он тоже иногда «шутил»: построив взвод, медленно шел вдоль строя, но в определенный момент наносил короткий удар в грудь тому, кто был замечен в каком-либо нарушении. Процедура эта у нас называлась «скворечник». Я тоже пару раз попал под раздачу «призов», но оба раза выдержал удар и больше он меня не трогал (ему, видимо, было скучно давать тумаки тем, кто не сползал после удара по стенке). Но мы не обижались (почти) за эту процедуру, так как лучше было получить тумак, чем полночи ползать с тряпкой. 

Самой неприятной личностью был ротный капитан Р. Он редко использовал физические меры воздействия, но в основном е… пудрил мозги. Построив вечером перед отбоем роту, он выходил из канцелярии в подштанниках и с сигарой в зубах, садился на табурет и давал команду «смирно». Минут через 15-20 начинали затекать ноги и спина (мы же не рота почетного караула), но ротный продолжал спокойно курить (сигара-то долго горит). Если кто-то шевелился или двигал головой, то сразу же отправлялся в наряд. За время поверки туда отправлялось человек 30-40. Если ротному казалось, что этого мало, он вставал, шел вдоль строя и просовывал кулак под солдатский ремень некоторым, чем-то не понравившимся ему рядовым. Если кулак проходил, боец тоже отправлялся в наряд. 

Среди нас, духов, начались разборки. Почти все выходцы из мусульманских республик стали сильно верующими: религия типа запрещала им брать в руки ведро, тряпку и работать наравне со всеми. Хотя все время они с успехом "трескали" свинину и сало, как "настоящие" мусульмане. Некоторые из них, даже после физических воздействий, вливаний ротного и отправки в комендатуру, так и не стали работать, но пытались кого-то другого заставить делать их работу. В общем, чтобы выстоять в тех условиях передела, нужно было либо сразу бить, а потом уже думать, либо проявлять упорство, а точнее даже упрямство. Выстояв пару раз, ты занимал определенное положение в роте и тебя уже не трогали. Все это несколько напоминало законы зоны, но эта зона - почетная обязанность перед родиной, а та, другая, – пятно на всю жизнь. 

Пробыв после присяги всего пару дней в части, мы отправились в первую командировку, в г.Кубинка, где расположен союзный музей бронетехники, институт танковой брони, аэродром и полигон. Городок был обнесен забором, который постоянно патрулировался, на КПП – камеры наблюдения (в те то годы). Войти в городок без пропуска было нельзя, хотя мы иногда находили слабые места и проникали на охраняемую территорию, если офицеры забывали продлить нам рабочий пропуск. Наша цель – жилая пятиэтажки, с крыши которой виден полигон.

Квартировались мы на территории другой строительной части. День начинался с развода: на плацу строились все роты, ротные рапортовали комбату или начальнику штаба и под барабанную дробь расходились по своим объектам. Эта процедура несколько забавляла – торжественным маршем на уборку мусора, рытье траншей и таскание носилок и ведер с раствором.

Первая моя работа – плотник (можно сказать блатная работа), так как еще в школе я получил удостоверение станочника-оператора по деревообработке. Конечно, никаких станков и в помине не было. Был большой чемодан, в котором было все: киянки, стамески, рубанки, ножовки… Рядом со складом лежала куча досок, точнее обрезков, годных разве что положить в лужу, чтобы пройти и не намочить ноги. Но был получен приказ делать из этого барахла небольшие строительные козлы для малярных работ. Попытки объяснить, что с этого… ничего путного не выйдет, результата не дали. Зато было получено первое предупреждение. Еще одно – и наряд вне очереди. Самоотверженно выполняю приказ вышестоящего начальства. Внешне изделие – «козел», только больной какой-то. Кругом сучки или дырки от них, половину толщины доски занимает кора. Страшновато, но пытаюсь забраться на него, так как сидеть на нем я уже попробовал. Конструкция немного гуляет в стороны, гнется, но не ломается. Понимаю, что это не надолго. Но приказ родины… Делаю еще несколько штук. Подходит ротный: «Глянь, какие красавцы!, - издевается он. – А ну-ка залезь!». То, что меня они выдерживают - я знаю, но осторожно залажу на каждый из них. Капитан доволен, но решает приколоться: «А теперь я!». Если мои 90 кг козлы выдерживали, то его 120 кг – под вопросом. В голове возникли нехорошие мысли о последствиях, если вдруг испытания пройдут неудачно. Но ничего, прогнувшись как батут и неприлично поскрипев, козел выдержал командира.

Еще недели 3 я занимался этим доходным делом. Потом поступил заказ на штукатурные терки и полутеры. Материал для изготовления - тот же. О качестве материала уже не "парюсь": свои нервные клетки дороже.

Кстати, что из себя представляла хозрасчетная часть. Это было интересное явление в Советской Армии, когда призывник только попадал в часть, но уже должен был около 500 рублей. Сюда входили стоимость формы, постельных принадлежностей, прачечной, посещения кинотеатра (раз 5 за 2 года) и многое-многое другое. При выполнении нормы дневной заработок составлял около  полутора рублей. Раз в месяц нам выдавали зарплату в размере 10 рублей (остальное шло на погашение долга, а после закрытия всей суммы долга - на накопление). Из месячной зарплаты старшина с регулярным постоянством собирал половину: на нитки, подшивку, крем для обуви, зубную пасту и себе на карманные расходы.

Но вернемся к работе. Закончив свои плотницкие дела, я понял, что работы в этой области нет. Пришлось сдать чемодан с инструментами на склад и влиться в свое отделение. За время отсутствия я ничего не потерял в плане обучения профессии отделочника, так как мои товарищи, как и все молодые, работали на подноске раствора. Работа не требовала особых навыков и квалификации.

Рабочий день был ненормированный, с 8 утра и до 22-23 часов с перерывом на обед и ужин. Хотя частенько были и ночные бдения. По субботам политзанятия, баня, а после обеда – снова на работу. В воскресенье выходной выдавался примерно раз в месяц. Поначалу было очень тяжело, но потихоньку втягивались. В день наша рота вырабатывала 20-25 кубов раствора. ЗИЛы выгружали его за домом, где стояла растворная станция, которая должна была закачивать смесь в дом по толстым шлангам. Но с ней что-то не складывалось, и каждый раз после 10-15 минут работы она намертво забивалась. Поэтому носилки и ведра оставались самым актуальным способом доставки раствора. Самым неприятным было, когда подвозка начиналась лишь под вечер. Выработать такое количество раствора, завезенного в конце дня, было практически нереально, и мы с успехом цементировали все ямы и колдобины вокруг дома. 

Месяца через полтора нас «повысили» - стали учить штукатурке и малярке. Учить, это конечно, сильно сказано. Показали, как держать мастерок и шпатель и сразу впаяли ученическую норму - 75% от полной. 

У старослужащих уже было несколько комплектов ВСО (форменная стройбатовская одежда), поэтому они переодевались в рабочий комплект на стройке, а в чистый – когда шли в казарму. У нас же был пока только один комплект, зачастую всех цветов радуги. Одежду приходилось не просто стирать, а вываривать в редкие выходные дни, и то после отбоя, так как хождение по роте в исподнем разрешалось только после отбоя. Только вот сушить ее было негде: сушилка не работала. Поэтому ВСО выкручивали и на ночь клали в постель под простыню. Конечно, ночь была потеряна и возникали воспоминания из раннего детства. Утром же одежда была еще очень влажная, но ее приходилось надевать на себя. Летом это было еще ничего, но зимой...

На кубинском доме я впервые столкнулся со строительной "смекалкой". У сантехников не хватило водопроводных труб, и они между 2-м и 4-м этажами на одном из стояков вварили пруток подходящего диаметра. Понятно, что при сдаче дома комиссия долго не могла понять, почему на верхних этажах нет воды, пока не разрезали стояк. Но на тот момент строительная часть уже давно покинула объект с уже закрытыми нарядами, но зато остались мы, отделочники, которые и затыкали все дыры.

В казарме процветало воровство. Ничего нельзя было оставить в тумбочке в расположении: ни станок, ни лезвия, ни зубную пасту и даже зубную щетку. Поэтому мы большую часть своего нехитрого скарба прятали и на стройке, и на территории части. Иногда кто-то находил эти схроны, но это было надежнее, чем в казарме. Один раз у меня стянули даже деньги, зашитые в ВСО, хотя о том, что я получил перевод, почти никто не знал, почти…

Столовая в этой части была получше, чем в нашей, кормили качественнее, но тоже подворовывали. Старослужащие этой части приходили в столовку раньше всех и сгребали со столов то, что им нравилось: мясо, масло, сахар. Даже жалобы наших офицеров результата не дали, и ротный стал отправлять в столовую за полчаса до еды пару бойцов для охраны пищи.

Отдельной историей было посещение бани, которая находилась у вокзала. До нее было пару километров и нас строем водил прапорщик Шурик: маленького роста, худой и шустрый. С ним было интересно поговорить, поприкалываться.  Но у него были свои заскоки – он любил водить роту строевым шагом. Если минут 5 мы шли, чеканя шаг, то потом переходили или на паровозик (один шаг громко, три тихо) или на произвольный шаг. Это Шурика бесило, он начинал называть нас "е...анными папуасами", разворачивал строй и водил роту туда-обратно. Когда ему надоедало,  он давал команду «гусиным шагом», и мы полдороги передвигались на корточках. Конечно, было тяжело, ноги дрожали, но следующий раз все повторялось – это была наша своеобразная игра.

Дедовщины у нас не было, а вот национальные группировки (землячества) процветали в полном объеме. Кого было больше – тот и король. Все зависело от того, кто "хозяин" в части, к которой мы были прикомандированы. Но наше отделение было хотя и многонациональное, но достаточно дружное: грузин, чечен, узбек, таджик и шесть славян. 

К декабрю дом без существенных замечаний сдали, на нем осталась одна бригада для устранения мелких недоделок, а нас командировали в Малые Вязёмы. Это был ничем не примечательный городок, но… центр космической спутниковой связи. Самим центром, конечно, мы не занимались, но строили 9-этажку на его территории. 

Нас уже приняли в шнурки – отслужившие по полгода, – хотя реально было около 5-и месяцев от приезда в часть). Принимали больно – шесть ударов армейского ремня с пряжкой по мягкому месту. Но это уже был большой шаг – мы перестали быть духами, бесплотной субстанцией для мытья полов.

Место, куда нас поселили – это было что-то. Это была часть казармы, в прошлом конюшня, где никто давно не жил, даже лошади: полу-гнилые полы, отсутствовал туалет, был только один умывальник с краном и неимоверная жара до 35 градусов, сырость и тучи комаров. Зима тогда была холодная, стояли морозы -30 -36 градусов, и зайти в казарму с улицы было приятно, но не надолго. После отбоя мы снимали с себя почти все, что только могли.

Дом, на котором мы работали, представлял из себя коробку без установленных дверей и окон. Кое-где оконные проемы были затянуты пленкой, но она быстро рвалась на ветре и морозе. Хотя отопление в доме было включено на полную катушку на улице теплей не становилось. Внутри дома температура не превышала минус 20 градусов.

Количества брака, которое мы сделали на этом доме, было просто неимоверным. Дом нужно было сдать до новогодних праздников, но на нем еще не были завершены даже строительные работы, поэтому параллельно работали строители, сантехники, электрики, плотники, зачастую портя работу друг другу. Как вы думаете, можно ли красить при морозе -20 градусов? Можно, если об этом просит родина. А легкие морозные узоры на выкрашенной поверхности даже улучшают внешний вид. А то, что все это поплывет, когда температура в здании повысится, никого не волновал. Краскопульт превращался в снегогенератор и абсолютно не хотел работать. 

До нового года оставалось недели две и ротный распорядился работать круглосуточно. Первые сутки прошли нормально, тяжело было ночью, и не столько от желания спать, сколько от холода. Вторые сутки – чифирный день. Сказать, что мы не спали совсем – неправда. Спали минут по 30-40 в каком-нибудь уединенном углу. Но спалось плохо из-за холода, да и шум на объекте был достаточно сильный. 

Третьи сутки начались, как в тумане. Нет, мы работали, но движения были как в замедленном кино. Стоя на козлах, периодически ловили себя на том, что куда-то проваливаешься. Грохнуться на бетонный пол, заснув стоя, как лошадь – перспектива не очень радужная.

Вечером 3-го дня нас сняли с работы и привели в казарму. Желание спать было непреодолимым. Но оказалось, что наша очередь идти в наряд по столовой. Злости, обиды не было предела. Из столовой в казарму мы ушли около 3-х часов ночи. В 6-00 – подъем, и снова – на сутки. Трехчасовый сон немного ободрил, но накопленная усталость сказывалась: когда пошла 4 ночь, мы все заснули: кто в ванной, накрывшись бумагой и отбивая от холода мелкую дробь коленями, кто в большой кладовке, именуемой «тещина комната», в общем, кто где. И именно этой ночью из строительного управления приехала комиссия: пару полковников и генерал, которые в сопровождении сторожа ночью ходили по объекту. Когда нас, спящих, обнаружили, вышел маленький конфуз. Нам светила гауптвахта дней на 5, но московское начальство все же выслушало нас. Генерал вызвал ротного и прописочил по полной программе. Ему было приказано дать нам отоспаться в течение 2-х суток. Ротного так же предупредили, чтобы он не вздумал применять к нам какие-либо виды наказания. Ротный был унижен и оскорблен, так как головомойка проходила в нашем присутствии, но наказывать  нас побоялся.

Эти двое суток, отведенных для сна, мы даже не ходили в столовую, спали. Только вечером второго дня пошли на ужин.

Невзирая на почти "оконченные" по морозу малярные работы, строители еще не поставили ни двери, ни застеклили все окна. В открытой лифтовой шахте гудел ветер. Нам осталось обложить мусорокамеры плиткой, но растворный узел в такой мороз не работал. За несколько дней до Нового года мы сидели в помещении мусорокамеры и грелись у ведра с горячей водой. К нам ввалился наш любимый ротный. Сразу начались маты, крики о нарядах, о комендатуре. Потихоньку он успокоился: до него дошло, что раствора нет и не будет. Тогда он посоветовал проявить армейскую смекалку. Поймав наши удивленные взгляды, он положил несколько плиток в стоящее перед нами ведро с водой, потом брызнул водой на стену и прижал к ней мокрую плитку. Секунд через 30 отпустил руку – плитка висела на стене достаточно прочно. «Чтобы до утра камера была готова», - сказал он. Несколько минут мы молчали, ведь приказы не обсуждаются. 

Утром, вернувшись в расположение, мы узнали, что возвращаемся в Рузу. И не мудрено, при таком качестве работы нужно было быстро сматываться с объекта. Часа в три за нами пришли машины и мы отбыли в часть, где не были уже около полугода.

Канун нового года в части прошел по-армейски, нам выдали подарки и разрешили без ограничений смотреть телевизор и даже лежать на кроватях (днем-то), в увольнительную, конечно, никого не отпустили. В подарок входили 10 пачек сигарет «Памир», два килограмма не совсем свежих пряников и пачка сахара-рафинада. Часов в 6 вечера все офицеры и прапорщики организованно слиняли, оставив на хозяйстве сержантов и дежурного по части офицера, которого на праздники усилили еще и замполитом. Как ни странно, никаких ЧП не произошло. Чечены и дагестанцы после отбоя втихаря смотались в соседнюю часть к землякам. А мой товарищ как раз получил посылку из дома, в которой был «яблочный компот»: яблоки в водке – шикарная вещь. Мы отделением собрались в сушилке, где и приговорили бутылек "компота" с пряниками. Потом пошатались по роте, посмотрели телевизор и легли спать. Утром появился старшина, попудрил немного мозги, но через пару часов слинял. Первое число еще «порадовало» и тем, что мы наперегонки бегали в сортир. На водку никто не грешил, во всем обвинялись пряники.