Военно-строительным силам Советского Союза посвящается. Часть 2.

И вот новый наряд на работу: г.Звенигород, действующий санаторий министерства обороны. Действующий в смысле перегорожен листами ДСП на две половины – левая часть крыла жилая, правая – ремонт. Я думаю, отдыхающие были не очень довольны таким соседством. И еще на территории санатория строители заканчивали возводить клуб, который тоже ждал нас.

Звенигород, это место, которое я запомню на всю жизнь. Город маленький, растянувшийся вдоль автомобильной дороги от железнодорожной станции в сторону поселка Ягунино. Именно там я оценил прелести подмосковной зимы, а не только ее холод: чистый белый снег, сверкающие сугробы, расчищенные до асфальта дороги, вдали – русло Москвы-реки, а вокруг – соборы, церкви, монастыри.  Чистоту и порядок в санатории поддерживал хозвзвод, которому мы немного завидовали.  Их было человек 20, жили в небольшом помещении, которое больше было похоже на гостиницу, чем на казарму. Подъем у них был в 5 утра, а работали, в основном, до обеда (конечно, и у них были авралы): чистили дороги, грузили снег на грузовик, подметали территорию. А после обеда кто-то переодевался в гражданку и уходил по свом делам, кто-то - шел играть в футбол на спортплощадку. Если работы не было, им можно было смотреть телевизор не по графику, как у нас, а в любое время. Вот такой службе мы и завидовали (хотя легкой службы не бывает). Но перед нами Родина поставила другие задачи.

В санатории была еще одна большая казарма, но в ней пока еще жили строители. А мы каждый день ездили на работу в Звенигород 65-70 километров. Обед тоже привозили машиной. Но это нарушало армейский распорядок: каждый день в 17-00 в части проходила смена наряда: новый наряд – дежурный и два дневальных, - проходили инструктаж на плацу, потом принимали наряд у сдающей смены. А мы приезжали в часть часов в 8 вечера и пройти эту очень нужную процедуру не могли. Тем более, что к наряду нужно было приготовиться: подшить свежий подворотничок, выбриться, начистить сапоги, повторить устав (!!!). К этому времени командир роты у нас уже поменялся. Набивший оскомину капитан Р. пошел на повышение начальником штаба, а к нам прислали старшего лейтенанта М., которого мы уважали: был строг, но справедлив. И ему пришла в голову идея временно назначить постоянный наряд, который бы не сменялся. Когда он озвучил эту идею перед строем, народ несколько уныл: перспектива месяц драять полы и спать по 4 часа в сутки не радовала. Но он добавил, что понимает ответственность такого шага, и требования к наряду будут снижены. Я как раз получил письмо из дома, где родители сообщили, что собираются ко мне в гости. Прикинув ситуацию, я решил, что легче будет отпроситься здесь, в роте, чем катаясь из Рузы в Звенигород. Когда ротный спросил, есть ли добровольцы, меня еще мучили сомнения (все-таки наряд не самое приятное место), но когда из строя вышел мой кореш Женька, я тоже сделал шаг вперед. Дежурным поставили кого-то из старослужащих, а нас – дневальными. И я не ошибся. Служба проходила спокойно: жилые помещения утром убирали дежурные по отделению, а мы – умывальник, туалет и взлетку, да и то по сроку службы это уже можно было делать шваброй. Иногда после отбоя нам предоставлялись штрафники. Служба, в принципе, сводилась к стоянию на тумбочке - небольшом возвышении в коридоре перед входом в казарму. Рядом - телефон «правительственной» связи. Правда, когда шел снег, приходилось хорошо помахать лопатой, так как это была обязанность наряда. Поскольку казарму принимали сами у себя, то претензий никаких быть не могло. Спали по 4 часа ночью и 2-3 часа днем, так что было вполне комфортно. Да и днем никого из офицеров в роте, как правило, не было, и мы чувствовали себя совершенно свободно: могли посмотреть телевизор или просто бездельничать. С нами часто оставался каптер и пищевоз, в задачу которого входило погрузить бидоны с едой на машину и доставить в Звенигород. Мы опасались только визита нашего бывшего ротного, а теперь уже начальника штаба, который после повышения лучше не стал. Радовало то, что влепить пару нарядов вне очереди он уже не сможет, мы и так были в наряде.

Вскоре приехали и родители. Я легко отпросился у ротного. Ночь с родителями мы провели в шоферском вагончике, который находился у транспортного въезда в часть. Вагончик отапливался тэнами, в нем было очень жарко и тяжело дышалось. Удобств, естественно, никаких,  но это было не то, что могло испортить радость увидеть родных. Утром я помог Женьке навести порядок в казарме, после чего мы с родителями поехали в Рузу. Конечно, делать там особенно было нечего, но возможность побыть с родными и на свободе нельзя было упустить. Конечно, все хорошее тоже заканчивается, и я снова вернулся в часть. А служить оставалось чуть менее полутора лет.

Два месяца мы с Женькой были в наряде, пока не освободилась казарма в Звенигороде и мы начали готовиться к отъезду. Ротный торжественно пообещал, что в наряд нас больше ставить не будет, так как свое мы уже отбыли.  

Сборы, как обычно, были недолгими. Нехитрые пожитки складывались в наволочку, а если было что-то неуставное, то в дырку в матрасе, постель скручивалась в подобие рулета и сматывалась проволокой, кровати разбирались. Пару часов, и мы уже обживаем новое жилье. Все такое же, как и в Рузе, только новее. Казарма огорожена бетонным забором, рядом – строительный вагончик, в котором разместились бесквартирный прапорщик Шурик и молодой лейтенант Сергей, сразу после училища назначенный в нашу роту на должность командира взвода. Своими манерами и внешностью он был похож на гусара: нарочитая опрятность, культура и никакого мата.  В общем, еще не испорченный армейской средой. Он сразу принялся всех перевоспитывать. Так как без мата мы общаться уже не могли, он придумал дни культуры, когда никто никому не приказывает, не матерится, а все говорят через «спасибо», «пожалуйста», «будьте любезны». Но наш старшина не смог принять участие в этом новшестве – у него просто не получилось. Смешно было слышать «Рота, ровняйсь, пожалуйста! Будьте любезны, смирно!». Чем бы дитя не тешилось, а нам было весело. И еще летеха отлично играл на гитаре. У него была гитара «Орфей» за  баснословные по тем временам деньги -120 рублей. Но как она звучала… И как он играл… Малинин просто. 

Наше отделение было, пожалуй, одним из самых дружных в роте. С Шуриком мы сдружились давно, а теперь он официально представил нас Серёге. Вечерами мы стали заходить к ним в вагончик, пили чай, слушали песни. Как не хватало лирики в армейском быте, как хотелось чего-то теплее, чем бушлат, и утонченнее, чем кирзовый сапог. Но быт определял сознание, хотя сознание иногда просилось на свободу.

В Звенигороде у нас появилось больше свободы: все высшее начальство осталось в Рузе, и часто заезжать к нам ему было не с руки. Офицеры тоже, пользуясь этим фактом, все чаще стали отсутствовать в казарме, кроме Шурика и Сереги, которые жили рядом. Но ведь это были свои ребята. Комендатура на территорию санатория заезжала нечасто, в основном чтобы поесть в нашей столовой и попутно прихватить кого-нибудь из неудачно прогуливающихся солдат. Комендатурщиков не любили, называя «петухами» или «красначами». В принципе, все части: и ракетчики, и танкисты, да и стройбат, выделяли своих бойцов для патрулирования. Но с ними, в основном, можно было договориться. Такие патрули обычно ограничивались замечанием или записью о нарушении в талон увольнительной, а с комендатурой такое не проходило – они сразу обыскивали, изымали военный билет и везли в комендатуру. Самая крутая гауптвахта – это были Алешинские казармы в Москве, но солдат из Подмосковья туда не возили. А вот наш бывший ротный капитан Р. там побывал. Как веселилась часть, когда узнали об этом факте. А арестовали его в Москве за нарушение формы одежды – стандартную форму он не носил из-за своих пропорций тела и шил на заказ.  Ремень поверх шинели он тоже никогда не надевал и баловался цветной обувью. Этого было достаточно, чтобы попасть в Алешинские казармы. Просидел он там недолго, его вытащил наш комбат. После этого случая мы иногда стали замечать капитана в ПШ, под ремнем, портупеей и в сапогах, но картина эта была достойна комиксов.

На санатории отдыхали, в основном, высшие чины, иногда с семьями, а стройбат не вписывался в их видение армии. Мы почти не ходили строем, не совсем соблюдали форму одежды. У нас было модно превратить голенище сапога в гармошку, для чего использовалось мыло и плоскогубцы, некоторые из старослужащих разрезали сбоку голенище и вставляли шнурки. Одежда почти у всех в нарушение устава была ушита, в каблуки сапог забивались каленые строительные дюбеля. Так не изнашивался каблук, дюбеля проламывали лед зимой и сапоги не скользили, а если вечером рота шла строевым шагом по асфальту, то во все стороны летели искры. Все это не вдохновляло отдыхающий старший офицерский состав. Но мало того, мы воровали… Как-то раз мой товарищ поймал в хозпоселке курицу, свернул ей шею и притащил в роту. Первая мысль была «Что мы с ней будем делать?», но она, в смысле, мысль, быстро исчезла. В нашем отделении был узбек, который на гражданке работал поваром, и вечером после отбоя, когда ротный и старшина «отчалили» домой, а Шурик с Серегой удалились в свой вагончик, мы перелезли через забор за казармой, сотворили нечто подобное до вертела и под чутким руководством коллеги приготовили курицу. В другой раз мы работали в комнате, расположенной у перегородки в коридоре, за которой уже начиналась жилая зона. Выйдя на балкон, мы увидели, что наискосок этажом ниже на балконе висит целая авоська бананов. Мы знали, что там живет вредный «полкан», который постоянно допекал нас. Решение было принято быстро – палка с забитым на конце гвоздем, и бананы у нас. Всем отделением мы расправились с ними за пару минут, а шкурки похоронили, в лучших мафиозных традициях, в цементную стяжку пола, которую как раз собирались делать. Минут через 40 по этажам ходила целая делегация в составе «полкана», ротного и сторожа в поисках остатков бананов. Ясное дело, ничего не нашли и ротный сказал, что видимо авоська оборвалась с балкона, а внизу ее подобрать мог кто угодно, хотя он, наверное, догадался.

Где-то через месяц, когда черновые работы на одном из этажей были закончены, мы приступили к чистовой покраске стен и потолков. В номерах уже были установлены светильники, унитазы, смесители, положена плитка и уложен паркет. Мы, фактически, завершали этаж и переходили на другой. Но тут меня и моего товарища озадачил один из наших прапоров: он зашел в комнату, где мы работали, заглянул в санузел и вдумчиво произнес: «А у меня дома смеситель потек». Что мы могли ответь на эту мысль в слух и промолчали. Тогда он более громко повторил: «Вы поняли, что у меня дома смеситель потек?». «Поняли, товарищ прапорщик», - ответили мы. Да, мы все поняли, нужно искать трубный ключ. Снимать смеситель сразу было нельзя, до конца дня могут обнаружить его отсутствие. Я вышел в коридор и увидел, что сантехники работают через две комнаты от нашей, а сумка с инструментом стоит в коридоре. Я тихо изъял ключ, которым мы ослабили гайки на смесителе, чтобы потом можно было открутить его руками, и вернул ключ на место. Дальше было дело техники. Сторожа проходили по комнатам после нашего ухода, но при хорошей верткости можно было успеть заскочить в комнату, которую сторож уже осмотрел, снять что нужно, и слинять, пока он проверяет другие комнаты. В общем, у нас получилось. Прапор был очень доволен и вынес благодарность за проявленную сноровку и солдатскую смекалку, не перед строем, конечно. Дальше были бра, круги для унитазов, дверные замки и защелки. В общем, где-то раз в неделю что-то пропадало. Но при советском размахе строительства это все было мелочью и списывалось.

Апогеем нашей криминальной деятельности стала спецоперация по заданию штаба нашей части. На этажах санатория стояли красивые полированные двери, а батареи закрывали щиты из материала, напоминающего ламинированное ДСП. По тем временам это был дефицитный материал. В Рузе в штабе тоже проводили какой-то ремонт и работники штаба «заказали» дверь и пару щитов. Мы начали обдумывать план. Вынести днем такой габаритный груз было нереально, а входная дверь после нашего ухода закрывалась. На окнах первого этажа были решетки. Осмотр решеток порадовал – они были не приварены, а прикручены сквозь раму гайками изнутри помещения. Перед уходом с объекта мы отвернули гайки и открыли защелки на окне. Ночью, вшестером, мы сняли решетку и влезли в окно. Операция была проведена с блеском и уже в 6 утра машина отвезла «заказ» в часть. После этого нашу роту два дня не пускали на объект, но потом все утряслось.

Примерно в то время мы встретили капитана П., который вел дом в Малых Вяземах. Нас очень интересовала судьба девятиэтажки с плиткой, положенной на лед. Капитан с улыбкой рассказал, что комиссия за магарыч приняла дом, но когда закрыли лифтовые шахты, подъезды, мусорокамеры и застеклили окна, все поплыло, а плитка, естественно, осыпалась. Но это уже была не наша проблема.

В роту снова наведался начштаба и устроил террор. Я уже говорил, что почти все мы ушили свою форму, особенно брюки. Большинство делало это снаружи, по шву вдоль кармана. Но присмотревшись, можно было увидеть этот шов. Я и еще некоторые мои товарищи пошли по более сложному пути и ушили изнутри. Хотя при этом немного нарушилась форма брюк и приподнялась мотня, но этого почти не было заметно. Нас всех построили перед казармой и начштаба начал скрупулезно изучать наши брюки, начав со старослужащих. Когда он обнаружил такое вопиющее безобразие, то попросил дневального принести лезвие. Он собственноручно одним движением резал брюки по всей высоте от кармана до холоши. Когда очередь дошла до меня, он долго изучал шов, не веря, что брюки могут быть такими узкими, но потом сказал, что мне повезло. После завершения осмотра три четверти роты стояли в декольтированных юбках. Начштаба уехал с чувством выполненного долга. Но… никто из роты зашивать ничего не стал. Отдыхающие шарахались, видя солдат, у которых холоши развивались на ветру, а при сильном порыве были видны трусы или белье. Ротному посыпались жалобы на внешний вид солдат, которые он, в свою очередь, переадресовывал старшине. Тот только разводил руками, так как старослужащим уже не полагалось выдавать новую форму, а у нас еще не наступил срок замены. Но, в конце концов, кто-то накатал жалобу в Министерство обороны, и оттуда пришло распоряжение привести в порядок внешний вид солдат. Не знаю, получил ли начштаба какое-то вливание за свои методы работы, но из части привезли форму.  «Старики» немного побурчали, но сняли свои гламурные брюки и тут же принялись ушивать новые.

Уже шла вторая половина апреля, а «аккорд» наши дембеля еще не получили. И вот, наконец, их собрал ротный и сообщил, что их задача – до 1 июня подготовить пионер-лагерь при части топографистов у поселка Ягунино. Но поскольку там был большой объем работ, их усилили двумя отделениями нашего взвода, уже принятых в черпаки сразу после приказа министра обороны об увольнении (хотя реально год мы еще не отслужили). От Звенигорода до Ягунино было километра 4. В лагере нас поселили в один из административных блоков, в котором были отдельные комнаты, закрывающиеся на ключ. Для нас это был просто праздник. Разместились мы по 4 человека в комнате. Самым большим удовольствием было курение в постели. Мы нашли старый фотобачок, который использовали вместо пепельницы. После отбоя мы, удобно растянувшись в кровати, закуривали под "светскую" беседу, а бачок кочевал с одной кровати на другую. Все равно офицеров, пудрящих мозги, с нами не было, а сержант, ответственный за нас, был своим человеком.

В столовую мы ходили в часть к топографистам. Вот это была настоящая столовая: белое каменное здание, большие светлые окна, мозаичная плитка на полу, а еда… Это была песня: помимо стандартных каш давали вареную и жаренную рыбу, если мясо – то мясо, а не кости, консервы, блинчики, сметану, 10-12 кусочков сахара к чаю, масла хватало на пару кусков хлеба, а не корочку «зашпатлевать». После первого такого обеда мы подошли к дежурному по столовой офицеру и в шутку спросили, это что, они таким обедом нас встречают? Офицер удивленно посмотрел на нас и сказал, что все по утвержденным нормам. 

Топографисты служили строго по уставу: подъем, зарядка, завтрак, занятия в классах либо тактические, обед, свободное время, опять занятия, а с 17-00 – футбол, волейбол, телевизор, книги, чипок. Наше убеждение в том, что жить по уставу – это тяжело и геморно, начало рушиться. У нас такого понятия, как свободное время, практически никогда не было, а физические затраты у нас были намного больше. Почти все команды у них выполнялись бегом, передвижение строем, строго по уставу… А тут мы, короли лопаты: гармошка на сапогах, искры из-под башмаков, пилотки на затылке, ремень на яйцах…

На территории части была своя гауптвахта, но не комендантская, а для внутреннего использования. Патрули курсировали по территории части и поселка. Как-то они приколупались к нашему узбеку по имени Ибодуло, а тот послал патрульных куда подальше. Летеха, старший патруля, скомандовал патрулю арестовать рядового, но Ибодуло снял ремень, намотал на руку и с криками «Только подойди, убью!», стал размахивать им, как Джеки Чан нунчаками. Видели бы вы лица рядовых патрульных (да и молодых бойцов-топографистов, стоящих у столовой), когда с одной стороны – бесстрашный стройбатовец, а с другой – патруль. В общем, никто не арестовал нашего Ибо. Он просто перемахнул через ворота и никто его  не преследовал. Мы принесли его пайку на стройку. А на второй день мы уже полным составом пошли в столовку, но никто не высказал нам никаких претензий. 

Дембелям дали в работу два корпуса в лагере, а нам один. Они работали как черти, спали по 4 часа в сутки, а мы позволяли себе немного расслабиться. Нет, мы тоже успевали в срок, но нам торопиться было не куда, у нас впереди был еще год.

В столовую через КПП, в обход, мы ходить перестали, стали перелазить через закрытые ворота, которые были между лагерем и частью. Из-за этого как-то раз  возник еще один инцидент. Мы всей толпой перелезли через ворота и проследовали на обед. Патруль, уже наученный общением со стройбатом, нас не тронул. А Серега из другого отделения зачем-то побежал в расположение, а потом сам перемахнул через ворота, где и был героически задержан. Мы не знали, что делать, сообщать ротному в Звенигород или нет. Вечером к нам в расположение пришел капитан, начальник местной гауптвахты. К удивлению, он не стал спрашивать кого-то из офицеров, а подошел к нам и предложил поговорить. Когда он поведал, что задержанный военный строитель, когда был помещен в одну из двух имеющихся камер, оторвал от умывальника чугунную сливную трубу и ею сильно побил дверь камеры, выбил замок и разбил окно и вышиб решетку, то мы с трудом сдержали смех. На вопрос, а чего же он хочет от нас, капитан сказал, что торжественно обещает, что местный патруль трогать нас никогда не будет, только чтобы мы отремонтировали камеру. Мы приняли предложение. Ночью следующего дня по 3 человека от отделения проследовали в помещение гауптвахты, где восстановили повреждения. Виновник тоже участвовал в этом мероприятии. В общем, у нас все вообще стало хорошо.

После ударной работы, в конце мая, мы торжественно проводили наших дембелей домой. Проводы были недолгими, каждому хотелось поскорее покинуть это благословенное место. Конечно, наш начальник штаба попортил дембелям жизнь, устроив пару шмонов почти перед отправкой. Многие лишились армейских альбомов, дембельской парадки с золотыми погонами, аксельбантом, белой оторочкой вокруг шевронов и петлиц. Конечно, со стороны начальства это было некрасиво – в последний раз куснуть тех, кто два года честно отслужил на благо тогда еще советской родине.

Вернувшись из Ягунино в Звенигород, мы узнали, что на два дня со всеми пожитками мы возвращаемся в родную часть, где должны были пройти показательные политзанятия с привлечением офицеров академии генерального штаба (АГШ, помещение которой в Москве, кстати, тоже отделывала наша рота). 

Вернувшись в часть, мы были несколько подавлены – привыкли к свободе, руководства было минимум, а тут работники штаба дорвались до нас, видимо соскучились почти за год нашего отсутствия в части. Первый день был «тренировочным», замполиты рот, замполит части и пару офицеров целый день интенсивно рассказывали все, что могли рассказать: о съездах и пленумах, об агрессивных планах Запада, о роли партии, о… В общем, достали по полной программе. На стройке было лучше.

И вот день итоговых политзанятий. В часть понаехало… в смысле, приехали пяток полковников, пара генералов, все в черных кителях и белых фуражках. Красавцы просто. Все офицеры части тоже в парадках, только обычных.

По одному взводу бойцов запускали в ленкомнату казармы, где непосредственно проходила сама экзекуция. У нас итоговое занятие открыл замполит части, человек предпенсионного возраста, в присутствии двух полканов (генерал нам не достался). После короткой вводной речи о значимости политического воспитания он передал слово одному из полканов, и тот начал засыпать взвод вопросами. Перед этим нас предупредили, что вести себя нужно активно, даже если не всегда знаешь правильный ответ. Кто-то на что-то отвечал, но большинству было скучно. Скучал и я, разглядывая в окно тех, кто еще не прошел это испытание и тусовался перед казармой. «Что такое НАТО?» - спросил полковник. Народ начал оживленно выкрикивать о том, что это агрессивный военный блок, враг всего прогрессивного человечества. Полкан одобрительно качал головой. А потом предложил расшифровать, что означает НАТО. Народ притух. Замполит несколько вспотел, понимая, что это его вина, и собачим взглядом осмотрел взвод. Для меня, студента 3 курса, ушедшего в академотпуск на 2 года для повышения квалификации, этот вопрос  не представлял труда. Я не очень громко произнес «северо-атлантический военный блок». Замполит расцвел в улыбке, а полкан заметно оживился: «А почему он называется НАТО?». Тогда я на корявом английском произнес: «Нос атлантик тотал оганизэйшен». Это был момент моего триумфа, было ощущение, что замполит  хочет меня обнять. Полкан снова довольно кивнул головой, задал еще пару вопросов и завершил издевательство над нашим взводом, ведь за дверями в бой рвались и другие. Сие незначительное событие имело определенные последствия. После обеда, когда политзанятия закончились, в части включили громкоговорители и начали крутить музыку, что случалось только по большим праздникам. А чуть позже из громкоговорителя прозвучал голос замполита, который поздравил всех с удачными зачетными занятиями, а потом от имени командования части вынес мне благодарность за особо глубокие познания и зачитал приказ о моем назначении на должность заместителя командира взвода по политчасти. Потом он вызвал меня в штаб и предложил ходатайствовать о присвоении очередного воинского звания ефрейтор. Но в стройбате звание ефрейтора было позорным, «по сопле на погонах» - говорили о них. И я попросил его этого не делать. Так я остался рядовым, но в должности замкомвзвода по политчасти. 

На следующий день мы отбыли в город Звенигород, где нам дали выходной. Когда старшина ушел, мы коллективно сварганили самопал, который стрелял патронами от дюбельного пистолета, а вместо пули – обычный щебень подходящего размера. Так что выдавшийся выходной мы отметили салютом и парой десятков дырявых консервных банок. 

Следующее утро началось с вливания: старшина заявился в казарму достаточно рано, и кто-то сдал ему информацию о нашем вчерашнем тире. Наш взвод, построенный по этому случаю по стойке смирно, упорно молчал. Но появившийся уже ротный пообещал, что наказывать никого не будет, если мы добровольно сдадим «оружие». Пришлось сдаться. Выслушав еще минут 15 о том, как мы могли покалечить друг друга, взвод, как и обычно, отправился на работу, которая давно стала обыденностью и ни положительных, ни отрицательных эмоций не вызывала. Тем более что мы уже перевалили через пик нашей службы, и каждый день приближал нас к дембелю.

Природа летом в Звенигороде великолепна. Всю эту красоту на армейском языке я описывать не буду, тем более, что там будет много повторяющихся слов. Помните такой матерный анекдот, когда разговаривают два строителя у носилок с раствором (в нашем случае два военных строителя):

- Нахуя дохуя  нахуярил?

- Ну а хули, похуярили!

Вот в этом и проявлялась стройбатовская сущность. Да, о природе… Я уже писал, что территория санатория была вылизана до блеска, кованная ограда вокруг него всегда была выкрашена в черный цвет, все фонари в старинном стиле работали исправно. Небольшой лесок за забором изобиловал березами и лещиной, чем мы и пользовались. Весной, когда сок начинал интенсивное движение в березах, мы делали надрезы в коре и ставили 3-4 емкости. Утром забирали собранные несколько литров чистейшего натурального березового сока. А когда на деревьях созревал лесной орех, мы набирали полные карманы и потом на стройке дружно долбили их молотком.

Немного в стороне располагался большой монастырь-крепость, и заодно действующий музей старины. Многие исторические фильмы снимались в этом монастыре. За дорогой начинался лесной массив, который тянулся вдоль Москвы-реки. 

Наши офицеры любили отдыхать в тех местах и частенько брали  меня и моего друга Сашку Крипака, чтобы мы подготавливали им место отдыха: собирали дрова, готовили мангал. Правда, приготовление шашлыка они не доверяли никому. Но нам и так было нормально: мы не шли на работу или не торчали в казарме,  могли скупаться в реке или просто отдохнуть, пока начальство оттягивалось.

Работа шла по плану и ничем особенным не отличалась. Но настоящий праздник в роте начался, когда к нам прислали пополнение  вместо уже уволившихся в запас. Взвод из киргизов, узбеков и таджиков, все как на подбор чуть выше полутора метра и очень худые. На складе была одежда только 52-54 размеров. Вот наших «великанов» в нее и одели. Но поскольку молодые еще были далеки от понятия ушить одежду, да и по сроку службы им это было еще не положено,  то выглядели они, как шарпеи – сплошные ходячие складки. Хотя мы были не очень кровожадные, но на всякий случай всех духов разместили в отдельном кубрике казармы, и офицеры тщательно их пасли. В казарме вечерами снова стали появляться по 30-40 нарядчиков, которые тщательно, с мылом, драяли полы везде, где их можно было отодраять. Ночами, когда не спалось, изредка происходили «ночные вождения» и «ралли». Это, конечно, были неуставные отношения. «Ночное вождение» представляло из себя ползание «духа» под кроватями с дырчанием и скрипом тормозов. «Ралли» - почти тотализатор. Несколько проштрафившихся молодых становились с одной стороны взлетки и на четвереньках бежали ко второму краю. Иногда мы делали ставки: одна или две сигареты на кого-то из бегунов. Но через это проходили все, а традиции в армии – вещь святая.

На работе с приходом молодых тоже стало полегче: было кому подносить раствор, замешивать шпатлевку и убирать мусор.  Хотя, честно говоря, новые «духи» были намного тупее нашего призыва. Если из наших кто-то и «косил» под незнание языка, то тут большинство действительно его не знали, и естественно, в первую очередь, изучили русский матерный. Равшан и Джамшут из популярной юмористической передачи просто отдыхают.  В работе молодым тоже нужно было долго объяснять, что и как, но зачастую и это не помогало. Но нам было нормально с ними работать, - наши узбек и таджик (Ибодуло и Кучкар) при необходимости переводили задачу.

Свою норму мы начали выполнять на 110-120%. Рекорд производительности шпатлевки решил поставить и другой мой кореш Сыч. Он взялся дневную норму – 36 кв.м, - сделать за 40 минут. Мы охотно поспорили с ним на 2 пачки сигарет, что он не сможет этого сделать. Он попросил небольшой бонус – размешивать ему шпатлевку будем мы. И что вы думаете, уже через 34 минуты норма была выполнена, а я перебежками двинулся в сторону магазина за сигаретами. Остаток дня Сыч просидел с нами, куря честно выспоренные сигареты и травя анекдоты. Понятно, что о такой производительности начальству знать было не положено.