Н.Сладков - Верный гусь (охотничья история)

И эту историю рассказал охотник. Вообще-то не люблю я байки охотников, вечно они похваляются, кто больше из них убил. Или разбирают, у кого ружье "убойное", а у кого "живит". Да и все их рассказы — это воспоминания об убийствах.

Но в этот раз убийство было особенное.

Сбил он весной из пары летящих гусей гусыню. Гусыня всегда летит впереди гусака. Охотники это знают, но всё равно стреляют по первому, чтобы успеть выстрелить из второго ствола по заднему. И сбить дуплетом обоих.

Но в этот раз охотник первым выстрелом промахнулся и пришлось в летящего впереди стрелять дважды. Гусыня скомкалась на лету, свесила длинную шею и ударилась о землю. А гусь, вместо того, чтобы шарахнуться в сторону, как ожидал охотник, вдруг вернулся и стал кружить над гусыней, призывно крича. И будь бы ружье заряжено, охотник сбил бы сгоряча и его. Но ружье было пустое, а патроны остались в укрытии.

Гусь кружил и кричал, кричал и кружил.

Охотник растерялся — первый раз в жизни. Ничего подобного с ним никогда не случалось: дичь всегда убегала и улетала. И по такой легко было стрелять.

Случись на его месте спортсмен-охотник — он бы такой случай не упустил. Такая заманчивая мишень! Стреляй в открытую — как на стенде! Но это был простецкий охотник-любитель: вместо того чтобы с шиком сбить одуревшего гусака, он смотрел на него, развеся губы. Этакая размазня, набитая сентиментальными предрассудками. И дремучим антропоморфизмом.

Гусь опустился вблизи гусыни и вразвалку заспешил к ней, вытягивая шею вперед и хрипло гогоча. Охотник взмахнул ружьем и гусь тяжело взлетел и снова стал кружить и кричать в вышине. Иногда он так низко спускался, что видна была его отвисшая лапа: по нему уже когда-то стреляли и сломали лапу. Лапа криво срослась и отвисала: но и это не пугало гусака.

Охотник, не спеша обкарнал гусыню: отрезал шею, лапы и крылья, чтобы легче было затолкать в уже набитый рюкзак. Взвалил рюкзак на спину и пошагал домой. И долго слышал еще за спиной призывные крики осиротевшего гусака.

Утром ждало охотника новое испытание: у останков гусыни бродил вчерашний гусак и кричал. И отгонял настырных ворон, хоть и с трудом успевал к ним на своей кривой лапе. Завидя охотника, вороны с карканьем разлетелись. Взлетел и гусак: покружив и покричав в вышине, он потянул на север, вдогонку за перелетными косяками. И скоро призывы его утихли.

Через год, следующей весной, охотник снова сидел в своей ухоронке на гусином пролете. С гоготом в вышине тянули и тянули на север гуси: шеренгами, клиньями, вереницами. Радостно перекликались, узнавая внизу озера, болота и реки. Торопились к родным гнездовьям. Вдруг от одного перелетного косяка отделился гусь, резко пошел на снижение, шумя поджатыми крыльями, и... закружил над охотничьей ухоронкой! Не веря такой удаче, дивясь на глупого гусака, охотник выстрелил, почти не целясь — и раз, и два. Матёрый гусак свесил шею, заломил крылья и гулко брякнулся о еще замерзшую землю. Охотник выскочил из шалаша, подбежал к гусаку, схватил в охапку: пахло от него пером и ветром. Радостно прикинул вес, подняв гусака за лапу. И тут заметил, что лапа-то у гусака кривая!

Это был тот самый гусь!

Не случайно и не по глупости опустился он к охотничьей ухоронке: память его привела сюда! Он помнил место гибели своей гусыни, он опустился проверить — а вдруг? И ни одна гусыня из стаи не полетела за ним: значит, новой гусыни у него не было...

Стая гусей еще гомонила вдали, но гусь уже ничего не слышал. Охотник укладывал его в рюкзак.

Охотник этот и сейчас еще охотится на гусей, хотя удачи случаются всё реже и реже. Всё меньше теперь на пролетах гусей, все больше охотников. И они все решают, в кого выгоднее стрелять: в первого или второго, в гусыню или гусака, в мужа или жену?

Жена и муж...

Вот-то достанется от знатоков — даже подумать страшно!

Но гусь-то, гусь — вот это гусь!

И только в одном я согласен с учеными: нельзя очеловечивать предметы неодушевленные!
Спортсменов-охотников, например...