О слониках, смерти и катарсисе

Боже, как больно. Ну как же больно!... нет слов, нет слёз, когда они так нужны. Ничего нету. Пусто внутри, пусто! Хотелось слушать музыку – но нет, от каждой песни сжимается сердце, весёлые – звучат в диссонанс как никем не задуманная насмешка. Руки не поднимаются, голова мается и разрывается между пустотой и желанием что-то делать, как-то применяться, всё-таки срываясь на пустоту. Наверное, так плачут без слёз. Наверное, так блюют, когда уже нечем, и даже запасы желчи иссякли. Наверное, так себя чувствует небо, когда уже задыхается от туч, толкающих друг друга и превращающихся в сплошное бурое месиво, но не может выдавить из себя ни единой капли и давится сухостью и невозможностью разрыдаться.

Некому.

Незачем.

Ничего не изменится и ничто не случится.

Абсолютный коллапс, заворожённый круг наподобие политического кризиса в Украине: невозможно сделать ничего. Но одновременно с тем НЕОБХОДИМО что-нибудь сделать. Иначе – задохнёшься. Как ёжик в анекдоте, который дышал попой, сел на пенёк и задохнулся. Умер. От собственной глупости. И от безысходного непонимания себя. Что делать?

Нечего.

Незачем.

Пять маленьких грустных скульптурок на краю стола. Каждую из них подвинуть на сантиметр вперёд и – вдребезги. Всего один взмах руки – и они мертвы. Валяются на старом грязном холодном полу жалкими серыми осколками и дожидаются отправления в ржавый мусорный бак. Серые слоники. Один из них поднял маленькую ногу и застыл в этой позе на 7 лет. Он никогда бы не коснулся земли, если бы однажды не превратился в пепел. Другие два почти 13 недель тянулись друг к другу своими глиняными хоботками. Они никогда не дотронулись бы до холодной шероховатости соседа, если бы не рухнули с края стола на пол. Никогда. Ещё два слоника задумчиво смотрели в небо. Вернее, глядели они, конечно, на тёмные трещины на потолковой лепке, но думали, что всё-таки в небо. Вот и они никогда не попали бы туда, если бы однажды чья-то нервная рука не смахнула их с самого краешка тёмного дубового стола. А так – попали ли?

В смерти есть смысл. В ней есть какая-то едва заметная гармония, которой вовек не сыщешь в жизни. Она – как избавленье. Как соединение душ. Как стон тишины, уставшей давиться звуками в собственной утробе.

Она – заложница своих страхов и тот самый миг – единственный миг – когда уже действительно невозможно ничего изменить.

Нечего.

Да и незачем.

Катарсис.