Живёт в отдалённом ауле
средь степи ,болот, камыша
хорошая девочка Гуля.
А чем же она хороща?
А тем, что с утра до рассвета
на поле намазы творит,
а после покормит баранов-
и ночью кораны долбит.
Семья у ней, в общем, большая:
семь братьев на зоне сидит,
а мама аул обшивает,
а папа- совсем ваххабит.
Аул у них тоже немалый-
сто сорок народов живут.
Кого по вербовке прислали,
иные родилися тут.
Из славной долины ферганской,
из дикой якутской тайги:
"Мы- местные, наше вам здрасте"-
и слова сказать не моги.
Хорошие ,впрочем ,народы:
играют, танцуют, поют.
Но есть и такие уроды:
воруют, насилуют, бьют.
И надо ж такому случиться:
весною настала пора,
случилось в девчонку влюбиться
мальчишке,что звали Абрам.
Семья у них, нет, небольшая:
семь сёстер по зонам сидят,
а мама восьмую рожает,
а папа- еврей, говорят.
.......................................
Обвяжется Гуля косынкой, 
ухватит под мышку коран,
метнёт чебуреку в корзинку:
идти на занятий пора.
В аул приезжают туристы.
В делах и заботах Абрам:
ему по плечу шоу-бизнес,
он может на скрипке играть.
Пока в медресе ваххабитском
мулла три глагола спрягал,
Абрам на израильской скрипке
любовь до Неё расписал.
Четыре пузатых фольксдойча,
пять полек и два латыша,
банкноты кидая в платочек,
внимали едва ли дыша.
Там были ещё россиянки,
туркмен, нефтяной аксакал...
Абрам на банкноте поклялся
и имя Её расписал
поверх Абраама Линкольна
уколотым пальцем своим-
и было нам чуточку больно
от этой кровавой любви.
Коран до конца прочитали.
Муъдзина раздался призыв-
с училища выбегла Галя
гранатами лифчик набив.
В трусах была слабой пластинка,
потянет -и снова бегит.
За нею дорожка пластита
на солнце ядрёно блестит.
------------------------------
...и вот- ресторанчик кишлачный
,и скрипки абрамовой плач.
Калымит по-чёрному мальчик...
Постой же, девица-палач!
В трусы не запихивай спички,
с гранаты чеки не тяни,
оставь озорныя привычки,
подумай и мир сохрани!
А ну-ка ,израильский мальчик,
пузатых джи-ай не дурачь,
зарплату в загашник запрячь- и
навстречу опасности вскачь.
Не знали таки интуристы,
что им террористка грозит.
Прошаясь по-аглицки быстро,
свернулся Абрам-интуит.
он грОши засунул в карманчик,
а скрыпку покламши в футляр...
-Куды ты смываешьси, малшик?
-Шалом,- говорит,- ревуар.
Он прыгнул подобно Ван-Дамму,
он дверю ногой распахнул.
Визжали с России мадамы.
Трухмен завопил караул.
А немцы сказали: -О, русиш,
у них достоевски душа:
аршином её не укусишь,
не выест её анаша.
................................................
...бежали навстречу по полю,
орали "люблю" и "убью",
руками повитря мололи
по улице да пустырю.
И всё оставалось позаду:
бабло
ваххабитский обман,
страшилки кяфирского ада,
талмуда сионский туман.
............................
Он стрыбнул як той терминатор,
он дверю ногою прошиб,
в секунда года спрессоватор,
он жисть до начала прожил.
Она по-арабски орала
с кишлачным акцентом своим.
И неба для свадьбы хватало.
а разве им мало земли?
..........................................
В далёком кырымском ауле
сто сорок народов живут,
добра наживают, а хули,
влюбляются, песни поют.

Дети бегут за автобусом. Слабые
ножки топают глухо о мостовую.
Славно под солнечным глобусом
тучи набычились. Будет гроза.
Крым. Предпоследнее лето
кризисом крошится: это отсрочка?
Быт расползается рубищем, южится:
это рабочий надёргал лаванды-
может, продаст отъезжающим;
девушка сонная в кассе растерянно
сдачу считает.
Взрослые что-то жуют
или лижут мороженое. Всё переполнено:
все санатории. Выжжено
протуберанцами рыжими.
Лето татар и пройдох расторопных:
взятки за подписи- тут же попались.
Яблоки спелые в космах укропных:
рынок. Из космоса- в хляби.
Детям сверху сигналят водители:
"Ваши родители где?"

 

Мне нынче чудится Джанкой:
сентябрь; меж звёзд такой покой...
Но чья-та чёрная рука
с заразой ампулу сжимает,
другая- чаны открывает-
и детки тоньше тростника
глотают травленный кефир.
Устала местная ЧК:
буянят воры у кормил.
Я сам без пропуска пойду
в большой, чужой чиновный дом,
толкну положенную дверь
и ,прошептав себе "не верь",
очнусь, избитый под столом,
глядящий в будущее червь.
Сотрудник выдаст кошелёк,
на бланке выпишет мандат,
пошлёт меня в ночной полёт
с отсрочкой русского суда.
- Куда?
- Тебе в мясной отдел. Вот это- тестер. Распишись.
- Враги в торговле?
- Нет, везде: надёжна только неба высь.

Оправленное в ценник имя
о славе чьей напоминает?
Она разделана, святая:
ея рога, копыта ,вымя,
филе в витрине розовеет,
язык на холоде немеет,
напевший прелести о Крыме.
Горды в отделе продавщицы,
но тощи наши кошельки.
Скажи, зачем сюда тащиться,
зачем ты бродиь здесь, босая,
годами выбритая баба,
с отвисшим выменем волчица,
и, узелок тайком кусая,
колоду-доллар достаёшь?
Штрафник гранату "фердинанду"
плевал за Сталина сквозь гланды,
а ты бормочешь о своём
пустом как скифья степь приварке,
о жизни выпитой по чарке
у ледовитого ручья
без смыслов, искорок, начал.
Кондёра глупое жужжанье...
Не вижу мух - они прилипли,
но хлещут судорожно всхлипы
из бабьей высохшей гортани:
"Кобылу звали...знали Таней..."
Мясник на нежном сквозняке
возникший с ножичком в руке,
смеётся обнажая зубы-
и режет беленькие трупы
на хлором вымытой колоде-
в струе, в фаворе, в курсе, в моде.
И ни извилины на морде,
безпримесный в своей породе-
такие нас переживут.
Нет, я ни слова не скажу,
уйду отсель, зажавши нос
старообрядческой щепотью,
не соблазнён заразной плотью,
но это будет много позже,
ну а пока гляжу как ножик
героев выбывших свежует...
Пронзает вопль: "Я не рожу им!..."
стерильнейшую тишину...
Мясной отдел идёт ко дну:
плафоны матовые гаснут.
Я чую ропот: "Есть опасно
себя...Нет, лучше, Гамлет, быть...
Мы- потребления рабы..."

Ах, я забыл: при мне мандат.
Я снова- Партии солдат.
Зашит в подкладке пиджака
рукою чьей прибор секретный?
Полёт возвысил дурака
до правосудия полпреда...

окончание следует

Вот два кота, они родные братья,

напротив сели, полчаса глядят,

не пьют, не курят бесполезной дури,

а годы будто голуби летят.

А кошки так похожие на гурий

гулять выводят голубых котят.

Один, гляди: хвостатый, но безухий.

Другой- с ушами, вижу, без хвоста.

Январь. В Крыму весна. Тепло и сухо.

Сигал надысь по крышам. Красота.

Зефир дешёвой водкой утолён;
зенит срединой бархатно низложен.
"Даю уроки прошлого. Генон."-
чей перегар листок печаль(т)ный гложет?

Из подворотни ноет муэдзин:
верхушка затерялась минарета,
а прихожане прутся в магазин-
и нет конца устроенного света.

Туда, где пальцем тронула мечеть
всегда живое, ищущее небо,
тебе ,прохожий, выпало лететь
вино заев позавчерашним хлебом.

Чужое бремя примет магазин-
и запоёт унылый муэдзин.

 

В городе нет туалетов бесплатных.
Если ребятам захочется денег,
фарами мрак наповал убивая,
едут...
Баба скрипит в подворотне, молдавский
паспорт к отвисшей груди прижимая:
"Детки, хозяин вам платит"
"Знаем"
Пух тополиный
липнет за шиворот, зуд истязает...
Ух, исполины.
Следом качается шарик- начальник,
ставит печати:
стадо кончает.
Копчёной салаки
цвета рубашки. Хряки,
начальство.

Миръ чуждый- за кромкою града в аулах,

лад столь непохожий на наш.

Татары-строители и сторожа в караулах:

шабашит апаш,

уходит со смен, и ,напившийся пивом,

чуток табаку покурив,

садится в вагон иль в автобус красиво-

и едет к своим.

Мы видели страны далёкие в красках,

лежали на пляжах.

Вязала нам варежки баба Параска:

оранжева пряжа.

Мы рвались из сёл, оставляя могилы,

нам город казался заманчиво-милым,

мы всё положили, и деньги , и силы...

Просились в европы похерив границы:

нам Эйфеля башня не видится- снится.

Мы- азии малой тугие ресницы.

Ты, прошлое, нам наступаешь на пятки-

уходим вразброс, в сны бредём, в непонятки.

Мы- мрамора сколки, остатки статуи,

нас ветер степной скоро в прошлое сдует.

Твоя ли головка торчит в акведуке?

Стамбул. Мы туристы? Нет, местные турки.

Мой граффито, "Игра в домино" 

перебирая лапками
глотая нить
невидимую
взбиралась паучиха
к себе на листик одичавшей вишни
за рабицей коричневой курятник
несушки там квохтали
ежевика в пыли поникшая
кабинка душевая
стол самодельный
хозяйка разливала окрошку половником
хозяину ворчащему
я обрывал по вишне
жара усталось полдень
курортники не едут
как заработать летом
липкий пот
случайные прохожие: "а где тут остановка?"
"там прямо!" "где?!" "идите вон туда"
... хозяева порассадили дичек:
шиповник: прошлогодний урожай
торчат обугленные ягоды
за остановкой сад запущенный
за садом
универсама вывеска
я оглянулся уходя
пила-болгарка зажужжала
пустырь по обе стороны шоссе
бурьян усохший
пригород столицы
жуки и пауки прохожие машины вишни

 

 

Мы с манихеем преломили хлеб,
вина плеснули в личные пиалы.
Наш визави довольствовался малым,
он бренным миром двести лет болел,
сошедший в люди из большой семьй
себя "простым по жизни" называя...
("Людское тесто культями меси,
кали тандыр по бедности кураем-
лепёшка выйдет пресная, сырая.
Её словесной солью ороси...")
Мы шли назад по кромке ерунды
прилежно балансируя насущным,
мы бредили, смеясь, двойным Не-сущим,
соря в пустыне каплями воды,
чтоб крыльями стократ погибших птиц
сухими от невидимого света,
сойдя(сь)в цене (за чистые монеты)
поймать в анфасы откровенья блиц.
Он проклял эти жалкие плоды
на скатерти из жёваной газеты,
наставник наш:" И нивы, и сады
забудьте вы, живите по завету"

 

Баллон взорвётся- санаторий

в чужие руки перейдёт:

поверит только идиот

в несправедливость приговоров

по делу купленных судов.

Эфир немного закошмарит,

но, совлекая буку в прах,

бюджетной сладится рекламой.

Святая взятка- сто пудов

брильянтов, слитки золотые.

Тельцом затарив кабинеты,

скоты, используйте моменты:

вам салютуют постовые,

вам не пылит дорога в Крым.

Обратно можно вертолётом:

внизу- ущелия, сады

ухоженные плёткой, по`том,

и сёла в чёрном, без воды...

О, твари, вам права и воля,

паёк и белый бюллетень-

живёте с правдою в расколе?

Свет уминает вашу тень.

Когда баллон взорвался в Центре

столицы, вам сказали "газ".

Откройте настежь чтоб проветрить.

Осколок, милуй сонный глаз.