Шедевр руzко-поцриотической кинематографии начинается со сцен в (якобы) американском лагере для курсантов или солдат в году 1905-м. 

И сразу увязывается с романтическими воспоминаниями некой асобы, в дальнейшем превознесенной по значимости в статус супер-роковой женщины, сломавшей об голое коленко не одну магучую руzкую охвицерскую душку. Бабушка Сарры Конор, никак иначе. 

Будущие защитники пендостанской дерьмократеи теснятся в каких-то шатрах или палатках, чёрти-шо. Но с пафосом знатока военных уставов пендостана, будущий главный жополиз хуйла, торжественно представляет публике тяжело больного 4-ой степенью ожирения, мужика в засаленных лахах, с виду - подуставшего деревенского свинопаса, коим оказался аж сержант по кличке бешенный пёс, ему больше подошло бы более приземленное, трудно подъемное, прозвище, ну, да ладно. Бешеный сержант вкатывается в палатку, и, с ходу додалбывается к портрету, как оказалось, Моцарта, обзывая его мамзелью и лохудрой. 

Действительно, не совсем понятно, что делает в палатке-казарме портрет выдающегося композитора, а потому бэшэный сержант врубает зашквар с молодняком как последнее гнусное хамло. Среди всех выделяется некий солдатик, упершийся ещё не выросшими рожками, выступая против сержантского авторитета и его личного убеждения, что то лохудра, а не композитор и нихера не великий, всем взводом на него высрались (на композитора, а хотелось бы, что бы на сержанта) один этот пацанчик залупился и получил удушающих нарядов целую серию от сэрджента. Заруба между бурмылой-сержантом и пацанчиком в противогазе (ценителем Моцарта) будет паралельным сюжетом весь говнофильм. Какая история, почему сценарист до сих пор не соскаром.

Кинокамеры мухалков-фильма перемещаются в прошлое, бабушка Сарры Конор смотрит в подмерзшее окно поезда, состав остановился. Из лесу, к поезду, валит, примерно взвод служивого молодняка, вооруженные винтовками, под командованием капитана Мокина, более смышленого живчика, и постройнее (вторая степень ожирения), чем его пендосский аналог из параллельного сюжета. Наблюдательный зритель увидел надпись с названием станции и расстоянием от/до точки прибытия - 71 км (или верст). Возникает вопрос, что могли делать в лесу, зимой, вооруженные курсанты элитного военного училища, на таком удалении от самого училища, без повозок обеспечения, кухни и т.п. Предположим, приехали туда тоже поездом, чисто потоптать снег, пострелять по бутылкам и свалить обратно. Судя по снегу и следам обледенения, на улице был не май месяц, но обмундирование не тянет на зимнее. Через полчаса нахождения в лесу, на морозе, их недошапки с рашистской двуличной курицей попримерзали бы к посиневшим рожам, а руки - к винтовкам и всё это покрылось бы обледеневшим инеем и привет могилизация. 

Походу, в эпизодах посадки солдатни в поезд, примерно, соответственно погоде, был одет только мужик, который продал вязку бубликов юнкеру Толстому. Реакция курсантов и самого Мокина при виде поезда вообще детская, звучит странная команда - врассыпную, когда посадка в транспорт осуществляется только организованно, взвод разделяется на отделения, а тут просто, стая бежит к вагонам, довольно вопя, вывалив языки, как школьники. 

Если снег снаружи поезда настоящий, то и морозец должен быть, хотя бы, от минус пяти градусов или ниже, но парообразования от дыхания практически не заметно и перепад температур снаружи и в вагонах поезда на курсантах никак не сказывается, лица даже не розовеют. На возражения проводника в посадке толпы юнкеров в вагоны первого класса, Мокин находчиво распоряжается - под боевое охранение. 

И кто станет перечить военным, себе дороже - превосходство солдафонщины сладко преподносится будущим главным жополизом хуйла, как реальная действительность того времени. Думается, что, на самом деле, за такое Мокина, по приезду в столицу, взьебнули бы по самое не балуй на какую-то губу или вообще в штрафбат определили с торжественным отрыванием и съедением погонов. Но, ворвавшись в вагоны, юнкера ведут себя уверенно и веселятся как обкуренные пятиклашки, рыгоча, открывают каждое купе, всюду суя свои довольные рожи. И находят таки себе временный схрон в купе бабушки Сарры Конор - Д. Кэлэгэн, дамы, путешествующей зимой по рашке в летнем платье с дэкольте и странной нахлабучкой на голове, видимо женским головным убором того времени.

Сцена прибалдевших юнкеров в купе бабки Сарры как бы намекает, что баб в рашке вообще нет или такие страшные, что смотреть на них - глаза колет. Зачем она пустила толпу юных, потно-портянковых солдатьев-спермотоксов в своё купе понятно, наверное, одному сценаристу и мухалкову. Есть предположение, что изначально всё задумывалось как порно-фильм "возвращение калифорнийской давалки". 

Краткий диалог между умственно отсталыми спермотоксами и дамой не перешел в томный, завершился громким её вопением на весь поезд, застеснявшиеся придурки в тонких шинельках дружно свалили из купе, оставив вместо себя Толстого. 

Он растерялся и стушевался как малолетняя гимназистка, но от пары бокалов шампусика с дамой-мичтой не отказался. Растекся перед взрослой иноземной дамой как мальчишка-девственник, познакомил с маменькой, оставив бабке Сары фотокарточку. Вечер опять не успел перейти в томный - припёрся Мокин и забрал пятиклашек с собой, потащив за ушки, а даме прохрюкал сакральную фразу, слоган говнофильма: добро пажаловать в рассею. Мол, любое говнище возможно и где-то поблизости всегда трутся гопники солдафоны - слабоумие и наглость честь и совесть ымпэрии.

Докоптил таки поезд до столицы, бабку Сарры Конор встречает старое бородатое чучело муж, который, по легенде, вовсе не муж и тот самый татарский долбоёб из фильма "вогнем і мечем" - все налегке, одеты по весеннему, похуй зима, опять же, по сезону одет кучер и ещё пару чел из эпизодической массовки, остальным не холодно. На площади, у вокзала, показательно собирается несколько взводов того самого, легендарного, императорского училища. Мухалков торжественно сосредотачивает на этих сценах всех операторов, со всех ракурсов демонстрируя придурков будущих офицеров второй армеи мира и начальника училища, тяжело больного 3-ей степенью ожирения, страдающего запойным алкоголизмом гэнерала Радлова. Пендосская тусовка, вместе с бабулей Сарры отправляется на серый мыший третий план. Курсанты запевают песню и маршируют, как на параде, стройными рядами. Бухой от двух неполных бокалов бабского пойла Толстой поёт свою, совсем другую песню - Фигаро, чем бесит Мокина, но торжественный марш продолжается. 

И, о, ужас, именно в это время, средь бела дня, происходит покушение на кого-то, наверное, важного, какое-то мудила бросает пакет с чем-то в карету (с кем-то внутри) и мега-петарда эффектно взрывается, начинается стрельба, у дома, в доме, на крыше - всюду, кто в кого шмаляет толком не понять, наверное, метатели-стрелки это те, кто не в форме. И дальше происходит феерическая развязка, Мокин снова командует - врассыпную, и сразу после - юнкерам раздать патроны, зря не стрелять, под пули не лезть. Благо, что патроны для винтовок лежат россыпью в отдельной котомке, которая была на подхвате. И юнекра, будучи ещё уссатыми не пристреленными желторотиками спецназом одновременно: SAS, S.W.A.T., GSG-9, "Вымпел", "Альфа", "Гром", бросаются оперативно на врагов-террористов, заранее нюхом чуя, кудой те будут тикать, ориентируются на месте молниеносно и ловят всех боевиков, несколько раз шмальнув для устрашения в воздух. Какой успех, какая выучка и доблесть! Растерялся и лоханулся - отпустил боевика лишь Толстой и то, потому что, "не пьян, а счастлив". 

Продолжение последует.

ПиСьК по настоятельной просьбе тов. Огмы, будни Чебурашки (старенькое)