* * *
- 08.08.12, 16:46
Алхимия любви (повесть, отрывок второй)
— Господи, что за отец?! Он двести тысяч левов держит в банке и хочет кормиться на улице! Скряга!
Поражённый неожиданным обличением отец теряет последнюю возможность выиграть партию и поэтому, когда Бебу настигает очредной припадок, он становится совсем другим. Смягчённый некой коварной нежностью к дочери, он объясняет ей, что всё нажитое им в однажды она унаследует, но пусть не витает в облаках и, самое главное, не считает родителей миллионерами Наконец, если она хочет спальню, он купит её спальню и да будет мир.
— В одном магазине я видела много спаленной мебели под орех! — кротко молвит Беба с просветлённым лицом.
— Ага, устроим дело! — несколько неопределённо обещает отставной полковничек и в эдисоновском его мозге зарождается вероломноый план.
Вечером, когда тричленная семья собирается в кухне за ужином и служанка, как печальный символ социального неравенства, оправляется к умывальнику, отец с подчёркнутым разочарованием обращается к Бебе:
— Смотрел я сегодня те спальни, о которых ты мне говорила. Да они просто подделки, Софочка! Материал — не материал, сработаны как попало, покрыли их там каким-то лакированным шпоном. чтобы глаз цепляли. И ты думаешь, я тебе такую спальню куплю? К утру, ты увидишь, кровати рассохнутся, петли дверей гардеробов сломаются — тебе просто стыдно будет показать их кому-то!
Предугадывая дальнее намерение отца, Беба замирает с куском в горле.
— Нет! — испуганно возражает она. — Мы сходим в другой магазин, поищем везде. Всё равно мы где-то найдём что-нибудь получше!
— Я обошёл весь рынок — везде продают одну и ту же дрянь. Что за мошенники повадились! Этих мастеров надо сразу на виселицу, не ошибёшься!
— Э, значит, я останусь без спальни? — тихо спрашивает бедная дочь и в глазах её блещут предварительные слёзы. — Но другие разве не покупают мебель?
— Слушай, слушай, что я тебе скажу, оставь ты других! — ласково успокаивает её отец. — Нашёл я спальню, какая тебе не снилась! Только ты остынь и не сердись на меня!
И он расписывает как, обходив все магазины, случайно забрёл в бюро своего друга-комиссионера (посредника, — прим. перев.) выпить чашечку кофе, поболтать о том о сём. А комиссионер, роскошный такой, хлоп его по плечу и кричит:
"В самое время, бай Герчо! Ещё немного и ты бы упустил чудесный окказион (комиссионный товар, — прим. перев.)!"
— А-а! — всхлипывает, словно смертельно раненная, дочь и лицо её становится белым как скатерть. — Не желаю окказион! Не хочу ветхой мебели!...
— Погоди ты, девочка! — нервно прерывает её отец. — Ты ещё не слушала меня, а уже показываешь зубы: не хочу того, не желаю этого! Да это просто слово такое окказион, а мебель роскошная право слово! И стиль какой-то, но я его не запомнил. Рассмотрел я её — она и теперь у меня перед глазами. Блестит как новенькая. Владелец, один англичанин из посольства, продал её в связи с отъездом в Лондон, где он купит себе другую.
— Я на земле спать буду, а окказион не приму! — упорствует Беба, не слушая подробностей благородного происхождения сомнительной спальни, которую ей навязывают.
Затем вмешивается мать, она нежно кладёт руку на голову взволнованной дочери и евангельски кротко советует ей:
— Эх, какая же ты, Софочка! Не говори так, не серди батюшку! Разве он возьмёт тебе плохое?! Окказион — французское слово, значащее совсем не то что ты думаешь. Одно время, когда я была в пансионе, сестра Жозефина поговаривала: "Dans chaque maison — une belle occasion!", что значит "в каждом доме красивый окказион!"
— Да брось ты , зачем её упрашиваешь?! — вдруг вскипает отставной полковничек, ободрённый благоприятным вмешательством матери и ещё более благоприятным толкованием опозоренного французского слова. — Если не хочет она окказион, на здоровье! И это дочь! Какие неприличные речи за столом! Что за невоспитанное поколение, ах-ха-а-а!
Выказывая высшую степень возмущения, отец дрожащей рукой утирает губы, бросает салфетку, бустро встеёт и, хлопнув дверью, довольный собой шмыгает в тёмный коридор и затем закрывается в одной из комнат, неприступный как средневековый феодал.
Он несколько дней не разговаривает с дочерью, и Беба волей неволей проглатывает горькую пилюлю и смиряется со своей окказионной судьбой. При посредничестве матери она даже узнаёт, что отец готов отдать мебель какому-то отечественному мастеру, который покрасит их таким чудотворным лаком, что после хоть в море её бросай, хоть огнём жги — ничего с ней не станется. И поскольку полковничек запаса великодушно выставил на обсуждение цвет лака, бедная Беба подпрыгивает, оживая даже столь малой радости выбора и мечтательно молвит:
— Ах, есть лак, чудесно имитирующий слоновую кость!
Верно мы увлеклись пересказом различных подробностей относительно юрганов и спальни будущей семьи, и совсем забыли нашего героя, но надо быть бессердечным, чтобы уделить всего два-три слова столь мучительному выбору так называемого движимого имущества, без которого немыслимо какое бы то ни было домоустройство.
Мы знаем, что найдутся читатели, могущие возразить:
— Да ну, господин автор, что ты нам этакую мелочность рисуешь?! Что они за герои, раз крошку надвое делят? Ты бы наконец изобразил нам человека пощедрее, пошире, чтобы он распахнул кошель и устроил богатый подарок молодым, а не травил им души.
— Терпение, братья! — ответит им автор. — Вы немного подождите, мы дойдём до самой свадьбы! Вы увидите, какие славные родители у наших молодожёнов!
— Э, подавай быстрее! Долго готовится эта свадьба. Уж и родители согласны, а мы недоумеваем, поскольку дело становится несколько сомнительным.
Эх, жизнь-житуха! Но разве не ко всякой свадьбе случаются непредвиденные траты, разве невеста обходится без фаты? А наш герой, как известно, не сын Рокфеллера, не внук Ротшильда. Или вы скажете: "А ну-ка на скорую руку сообразите нам бракосочетание в обычной одежде, с одним бочонком карабунарского и половиной килограмма тонко нарезанной горнооряховской бастурмы. Что вы мудрите и всё усложняете процедуру?" Извините, друзья и братья, но так не выдают замуж единственную дочь, притом полковничью. Или вам надо осрамить молодожёна, чёрт его побери, а?! Придут на свадьбу приглашённые гости, — кто в котелке, кто в шёлковом платке, кто в перчатках из свиной кожи, — а ты им подаёшь, значит, по ломтику бастурмы и рюмке вина, и всё. Ах, вы ищете щедрого и душевного? Вот вам молодожён. Он душа-человек, он и распахнёт кошель.
Но между нами говоря, в кошельке души-человека нет и ломаного гроша. Углубился несчастный Буби в авансовую систему и выудил последний лев третьей по порядку будущей своей месячной зарплаты. Слава богу, что в середине прошлого века один умный человек по имени Герман Шульце Делич воплотил в жизнь благородную идею чудесных товариществ, которые теперь мы называем просто популярными банками (кредитные общества, — прим. перев.) — и теперь люди могут жениться, и детей рожать, и гробы покупать, стоит им найти пару благонадёжных поручителей, которые, не слишком интересуясь вопросом солидарной ответственности, поставят свои подписи на поданном бланке.
Вот и наш герой, чтобы выбраться из финансовых затруднений, вдохновиляется кооперативным принципом взаимопомощи, регистрируется в одном популярном банке и буквально через день-два заскакивает к директору просить разрешения взять кредит. А директор , знаете ли, вертится как лудильщик в кожаном своём кресле, иезуитски улыбается и знай болтает, что правление пока не провело ни одного заседания, что председатель заболел солитёром, а после контрольного совета он и облысел, а Буби слушает с тяжёлым сердцем слушает его излияния, бестолково ухмыляется и, по-юношески не теряя надежды и не хватаясь за другую соломинку, с неослабевающим любопытством спрашивает, когда состоится заседание. "В следующий четверг!" — с неизменной любезностью отвечает ему директор и, наконец, по прошествии десятка четвергов упорство нашего героя побеждает — он с радостью узнаёт, что ему выделили кредит.
Поспешил Буби за кредитом в банк, где чиновник некстати омрачил юношескую радость. Дескать, наш герой получит не десять, а восемь тысяч левов — две тысячи удержат в качестве взноса в оборотный капитал, вычтут проценты за три месяца вперёд, насилом назначат его членом фонда "Кооперативный муравей", взыщут с него гербовый сбор, продадут ему лотерейные билеты, сверх того получат с него известную сумму за порто-морто — и в конце концов новоиспечённый кооператор получает на руки нетто пять тысяч и несколько сотен левов. Конечно, Буби не отказывается от них, поскольку он не пахал и не сеял, но в душе его, так сказать, остаётся горький привкус от явной насмешки над великой идеей Шульце Делича.
Как бы ти ни было, наш герой всё же бодрой походкой покидает банк и вечером отправляется с невестой на рынок купить обручальные кольца, оплатить давно готовую фату и приобрести разные необходимые мелочи для свадьбы. Они идут тесно прижавшись, мечтательно смотрят друг на дружку и то петляют, то сталкиваются с прохожими, то давят какую-то псинку, визжащую как клаксон под их ногами, но оба они не обращают внимания на столь незначительные земные препятствия, поскольку чувствуют под собой как бы огромное, пушистое облако, словно несущее их в райском эфире. Время от времени счастливые жених и невеста останавливаются у осиянных витрин и желают купить всё что за стеклом, но затем они продолжают свой путь, поколебленные вечным страхом бедняков, сжимающих в пропотевших ладонях последние свои деньги. Тогда им встречаются знакомые, поздравляющие молодых с близкой свадьбой — и наши герои вдруг ощущают такой прилив гордости, счастья и героического величия, словно они — единственные молодожёны со времени сотворения мира, и будто их грядущая женитьба значилась ещё в книгах Александрийской библиотеки. Улыбаясь до ушей, они принимают поздравления и поскольку им страшно дорого мнение людей, считающих их неделимим целым, обнимаются за плечи с вызывающей нежностью, которой именно молодожёны рисуются перед внешним миром. Так Беба и Буби завершают триумфальный поход на рынок, где покупают венчальные кольца, ненадолго присев у прилавка мастера, который гравирует их имена и непременную памятную дату, а затем связанные навсегда золотыми символическими звеньями брачного союза наши герои отправляются к швее и словно выкупают из плена долготерпеливую фату. Каждый рубец и шов которой Беба рассматривает под бой своего взволнованного сердца.
Нагрузившись ещё несколькими пакетиками, жених и невеста наконец отбывают в кондитерскую, выбирают кремовые пирожные и поедают их не без неожиданных неудобств, когда, например, глупая начинка, будучи неосторожно стиснута, вылезает как язык и падает, скажем, на венчальное платье насчастной невесты, которая визжит от ужаса и почти обезумевшая вскакивает со стула. Но слава богу, что фата надёжно упакована в бумагу -- и злополучный крем не причиняет ей никакого вреда. Этот злосчастный язык, будучи соскоблён ножом Буби, падает на пол, где его в тот же миг слизывает больной котёнок, таким образом уничтожая последнюю улику.
"Поздравления принимаются в церкви. Адрес для телеграмм: Омайников, ул. Майского букета, д.6"
Это опубликованное в газете за два-три дня до свадьбы объявление значит, что все вы, близкие, друзья и знакомые, наточившие зубы поесть-попить за чужой счёт, поначалу сходите в церковь, где увидим, кто из вас шёпотом получит приглашение на свадьбу. Стеснительный может не ходить в церковь, а телеграммой пожелать молодым "славных венцов", чтобы не выглядеть дураком или завистником.
И всё-таки накануне свадьбы Беба и Буба берут карандаш и белую бумагу, и в сотый раз подсчитывают людей, который следует пригласить на свадебную трапезу после венчания. Поначалу, конечно, в их число входит только десяток душ, образующих, так сказать, элиту двух родов, но каждая из них влечёт за собой коварную и навязчивую тень новой, отчего общее количество едоков вырастает до двадцати, а следом за ними являются ещё двадцать, всего сорок, а стоит к ним добавить всех забытых, как количество нахлебников вырастает до шестидесяти -- все крупные, здоровые люди с широкими горлами и бездонными желудками, которых не удовлетворит и целое стадо поросят, а что и говорить о стульях, чашках, тарелках и вилках. Тьфу, чёрт побери, зоятся молодые и ломают головы над неразрешимой задачей. Если позовёшь этого, того нельзя забыть, но, пригласив его, как оставить без внимания его брата и сноху?
— Значит вот что, — вмешивается отец Бебы, — оставьте это дело леле (тёте, — прим. перев.) Ружице. Она знает кого пригласить, кого пешком послать на арбузную корку. Она так откажет, что и в гроб кого загонит, а ему приятно будет. Второй такой опытной женщины нет!
И правда леля Ружица, старшая сестра полковничка запаса, дробненькая как её братец, заговаривала так шустро и сладко, словно ласкала пёрышком уши — её была определена деликатная роль английского дипломата, могущего швырнуть тебя на сто метров ввысь, предварительно постелив тебе дюжину мягких матрацев так, что если и убьёшься, то без малейшего кровопролития. Впрочем, о бесподобной леле Ружице и её словесном искусстве мы подробно поговорим после венчания, а теперь давайте войдём в церковь и поприсутствуем на долгожданной брачной церемонии, не испытывая ни малейшего неудобства в качестве непрошенных гостей.
Большой род — великое дело, эге! Церковь полна народу. Посредине, в нескольких метрах от алтаря, постлан коврик, на который ступили Беба и Буби, довольные-предовольные тем, что через два с половиной часа станут они наконец законными супругами. Перед молодожёнами стоят трое священников: один читает евангелие, а другие двое что-то бурчат себе под нос и время от времени как породистые петухи пропевают бесконечное "ами-и-и-нь!" ради пущей торжественности венчания. А сразу за брачной парой высятся кум и кума, напоминающие бездушные манекены в магазине дешёвой готовой одежды, поскольку кума одета в вишнёвое шёлковое платье с блестящими металлическими пуговицами и бесчисленными рюшечками и бантиками, а кум — в костюм-двойку и новые лакированные туфли. Тут мы откроем скобки и сообщим читателю нарочно доселе хранимую тайну, что кумовья — никто иные, как известный нам по имени начальник отдела Министрерства финансов Власаки Топлийски и его супруга Мара, которая приходится нашему герою лелей по матери. По нескольким основательным соображениям были выбраны именно они, которым и без того вручат особенно богатые подарки, поскольку Власаки Топлийски явлается как бы ангелом-хранителем чиновничьей карьеры Буби, то есть, как говорится, молодожёны одной пулей убили двоих зайцев.
Пока наши герои смиренно стоят на пёстром церковном коврике и с благодарностью приёмлют святое таинство бракосочетания, вокруг шумит и волнует публика, охвачанная некоим полурадостным, полуироническим настроением. Подруги Бебы собрались вместе и с завистливыми взглядами следят каждый жест невесты и жениха, иногда плачут с умилением и сморкаются с улыбкой, а в глубине души чувствуют, что настоящая причина их слёз — страх остаться незамужними и дожить до позорной участи старых дев. Задние в толпе встают на цыпочки и что есть мочи созерцают молодожёнов, которые действительно заслуживают такого любопытства и внимания.
Стоящие рядом в жестяных коронах, как царь и царица на каком-то карнавале, невеста и её избранник держат в руках две большие зажжённые свечи с шёлковыми бантами. О Беба, Беба, ты вся белом с этим огромным букетом гвоздик теперь выглядишь прекраснее даже сказочной феи, но можешь ли представить себя через три года весящую восемьдесят килограммов, непричёсанную, в спущенных чулках, приодетую дома в какой-то затрапезный бархатный пеньюар, веришь ли ты, что в образе золушки будешь следить за мужчиной, стоящим рядом с тобой? А ты, Буби, благодаря всего лишь новому галстуку и и белому восковому цветку в петлице выглядящий франтом в старом своём чёрном фраке, веришь, что очень скоро настанет время, когда ты будешь носить брюки с бахромой и замызганный пиджак, что ты забудешь сегодняшнюю свою грёзу о семейном очаге и станешь стучать кулаками по столу и бить тарелки, найдя в супе волос, или дохлую муху?
Но Беба и Буби ослеплены блеском венчального обряда и не сознают, что их ждёт. Священники дают им знак — и они начинают медленно обходить коврик. Вслед за ними трогаются кумовья, придерживающие головные уборы молодых, а корона жениха настолько мала, что косо держится на самом его темени и не тисни кум её что есть силы, она наверняка упала бы на пол и расстроила весь эффект брачного шествия. Именно в эту незабываемую минуту, когда молодожёны ходят по кругу под ободряющий смех присутствующей публики, откуда ни возьмись мышкой выскакивает мелкая женщина с большим серебряным подносом и щедро во все стороны принимается метать в толпу каремель и кислые леденцы, на которые сразу набрасываются как целая стая цыплят детки родственников, пришедших на свадьбу только ради этой дешёвой подачки. Глубоко убеждённые в чудотворной силе конфет, бросаемых в церкви во время венчания, обеспечивающий скорый брак тех, кто их вкушает, подруги Бебы также берут по конфетке, разве что, не оп-детски робко. Они наступают на конфетки, осторожно осматриваются и, поняв, что за ними никто не наблюдает, роняют платочки на волшебное снадобье, чтобы затем быстро сунуть его карман.
Когда все конфеты размётаны и венчальная церемония близится к неизбежному концу, невеста и жених отходят немного в сторону и начинают приём поздравлений. Рядом с ними собираются кумовья и их родители, и молодым приходится пожать восемь пар рук и с улыбкой выслушать одни и те же пожелания, чтобы засвидетельствовать не только свою воспитанность, но и необходимое по такому случаю терпение. Один за другом тянутся в бесконечной очереди родственники, близкие и знакомые, и каждый считает себя обязанным сказать нечто умное и возвышенное, на что наши герои отвечают ликующими улыбками. Подходят к центральным фигурам свадебного парада и уходят офицеры, судьи, купцы, напудренные дамы в модных шляпах и в приятных нарядах, друзья и коллеги Буби, заплаканные подруги Бебы, затем наступает черёд тихим и скромным простым людишкам, как-то деревянно хватающие нежную руку невесты своими крупными, мозолистыми лапами, и, в конце концов идут представители некоего неопределённого сословия — крупнотелый предприниматель в сандалиях и с железным посохом, расфуфыренная старушка с чёрном платке и хромой мастер-оружейник с булавкой в виде оскаленного черепа в алом галстуке, открыто манифестирующем опасную профессию его владельца.
Пока молодожёны принимают поздравления, дробная женщина, в чьём лице читатель безошибочно узнаёт прекрасную лелю Ружицу, шастает по церкви, липнет к разным высокопоставленным личностям и шушукает им на ухо приглашение в дом невесты, где найдётся что поесть-попить. Наконец та самая женщина тем же образом обращается к другим, которым деликатнейшим образом внущает приказ проститься с мыслью о каком бы то ни было свадебном гулянии и пойти прямо к себе домой.
— У-у-у-у, мари (дружеское обращение женщины к подруге,— прим. перев.) Божанка, — говорит она одной тётушке, — где ты пропадаешь, мари? Мы-то родственницы, а никак не свидимся. Вчера, знаешь, думала я о тебе и в уме звала, мол, чем ты занята, Блжанка? Вот погоди, я тебя приглашу к себе после свадьбы и мы поговорим с тобой вволю. А те, молодые, знаешь, решили пригласить только офоциальных гостей, как говорится, от кумова срама. Что вы делаете, кричу я им, ведь у вас только одна кака (старшая сестра, — прим. перев.) Божанка! Почему вы её не пригласите? Стыдно нам, стыдно, говорят они, но её мы особо пригласим, купно с другими родственниками, чтобы в каким-нибудь вечером после свадьбы отпраздновать в своём кругу... Э, как ты? Получила экстренное письмо от Василчо?
Но публика не глупа. Врождённым инстинктом обжоры она понимает, что в доме невесты ей приготовлена трапеза, на которой будут присутствовать и официальные гости, и родственники, и бог знает ещё какие объедалы. И всё это общество, ещё несколько минут назад с неподдельнейщей искренностью поздравлявшее и напутствовашее молодожёнов, вдруг озлобляется и враждебно настраивается не только к ним и их родителям, но и к удостоенным высшей чести быть приглашёнными на гуляние.
И когда по-прежнему торжествующие Беба и Буби выходят из церкви и садятся в автомобиль чтобы отправиться в фотоателье, когда вслед за ними скрываются в автомобилях их родители, кумовья и самые близкие родственники и знакомые, в церковном дворе вполне явно слышны следующие достойные упоминания реплики:
— Эх-ма, дело ведь не в том чтобы наесться! Выпить там, скажем, рюмку вина и закусить сандвичем не великое дело! Вопрос в соблюдении традиции!
— Ну да, ещё бы! Что им стоило сказать, мол, милости просим выпить за здоровье молодожёнов?! Сказали бы только, а нам идти на пир не обязательно!
— Невоспитанные они, господа эти! Элементарной учтивости у них нет! Я оказал им честь, пришёл в церковь поздравить их, а они тебя за своего не приняли. А ведь мы какие-никакие родственники!
— Чему ты удивляешься, а? Таков он, болгарин. Его злебом не корми, дай только ему полицемерить и похлопать тебя по плечу, а только дойдёт дело до выпивки, он извини, говорит, друг мой, мы соберёмся позже. Да оставьте вы этих крохоборов, пусть они там свернут себе шеи! Больно нужны нам их сандвичи и вино! Мы себе свои способны сделать сандвичи получше их!
В прежние годы в фотоателье имелись незабываемые кулисы, на фоне которых клиент чувствовал себя в самых недрах природы: замшелые скалы и вековые деревья на холсте, ведущая в замок широкая лестница, идиллические роднички с буйной растительностью, а на переднем плане — некий столик на трёх ножках с толстой книгой, символизирующей кабинетную науку. Тогдашние фотографы выпрямляли клиента как памятник у столика, глубокомысленно совали палец первого в толстую книгу и таким образом творили портрет с физиономией философа. Тогдашние фотографы, значит, уважали клиентов и индивидуализировали их с помощью искусственной природы и книжной мудрости, дабы представить первых более умными, чем они были в действительности. Современные фотографы, наоборот, старательно оглупляют человека, поскольку снимают его не только без пейзажа, не только без столика и книги, но ещё и вынуждают его позировать в самых нелепых позах. Вывернут, знаете ли, голову его так немилосердно, что подбородок оказывается чуть ли на на плече, а глаза блестят в какой-то страшной агонии, а когда клиент наконец увидит свой снимок, он не протестует, поскольку фотограф успокаивает его замечанием, дескать, теперь такая теперь мода, чтобы на портрете видны были именно белки глаз, или отверстия ноздрей, или одно громадное ухо вместо лица, другим словом, на фотопортрете модно выглядеть зарезанным.
Но здоровая традиция вечного изобразительного искусства всё же окончательно не миновала в угоду капризам и своеволию современного фотографа и проявляется, когда тот запечатлевает, скажем, некое крупное событие человеческой жизни. Так выходят, например, групповые портреты выпускниц гимназии, всегда трогательно целомудренных, фотографирующихся амфитеатрально вместе со своей классной наставницей и преподавателями в первом ряду, а также портреты полных составов управляющих советов различных обществ, где председатель сидит непременно посредине, бесцеремонно скрестив толстые свои ноги так, что под задранными брючинами видны шнурки кальсон, таковы наконец свадебные портреты, где невесте и жениху полагается выглядеть разнеженными сверх всякой меры. В снимках такого рода недопустима любая подделка и фотограф обязан блюсти законы классического реализма.
Вот почему когда Беба и Буби переступают порог ателье "Уважай себя", художник-фотограф вопреки своей врождённой потребности извращать действительность мигом соображает, чего они изволят. Мастер взгромождает наших героев на какое-то продавленное канапе, затем с шумом срывает за ними обширное полотно, вешает другое столь же обширное, в стороне зажигает две ослепительные вольфрамовые лампы и начинает вприщур присматриваться к своим клиентам, скаля зубы и гримасничая согласно всем точным правилам своего тонкого ремесла, дабы впасть в нужное настроение. Затем он вдруг спускается к своему аппарату, прячет голову под чёрную завесу, вставляет мутную стеклянную пластинку, вертит объектив фокуса, затем выходит на старое своё режиссёрское место и приказывает:
— Вашу голову, господин, немного влево! Вашу, госпожа, немного вправо! Так! Очень хорошо! Смотрите сюда на дважды пятнадцать сантиметров выше объектива! Так! Отлично! Прошу улыбнуться! Внимание!
Беба и Буби замирают в странной позе стереотипного блаженства новобрачных — она со свадебным букетом, он с восковым цветком на лацкане фрака — и щёлк! — и на чувствительном фотографическом стекле высвечиваются и навсегда запечатлеваются их торжествующие изображения.
— Готово! - восклицает фотограф, закрывает кассету со стеклом и вынимает её из аппарата.
Молодые супруги встают с канапе с приятным ощущением приобретённого ими бессмертия для грядущих поколений и спрвишивают мастера, когда будет готов пробный снимок.
— Вы конечно отретушируете губы и брови? — мелодраматически спрашивает Беба, сознающая дефект своего несколько непревильного рта.
— Будьте спокойны, госпожа! Такое фотогеничное лицо как ваше я вижу впервые в жизни, — с профессиональной любезностью лжёт хитрый фотограф и расточительно кланяется во все стороны.
После этого весьма приятного комплимента наши герои дают фотографу сто левов задатка, прощаются как благодетели с ним и покидают его ателье. На улице останавливаются случайные прохожие и удивлённо смотрят на молодожёнов, но те невозмутимо садятся в автомобиль и катят в высокий кооперативнй дом, где уже началось скромное свадебное торжество.
В знакомом нам зелёном вестибюле поставлен долгий стол, за которым сидят добрые люди все как на подбор. Тут присутствуют кумовья, родители молодожёнов, сестра Буби с её мужем-агрономом, старый генерал запаса с фиолетовым лицом, молодой атташе из Министерства внешних дел с блестящим теменем, подстриженными усиками и в синей шёлковой сорочке, чьи манжеты достигают почти кончиков его пальцев, здесь также пять-шесть дам, шесть супругов дам, никому тут не знакомый загадочный мужчина лет пятидесяти, который тем не менее набрался смелости явиться на пир, здесь наконец имеется и некий неопределённый родственник, которого одни называют бачо Димитром, другие свако Димитром, третьи просто Димитром или даже Митей.
Все эти прекрасные гости уж так стыдливо тянутся к длинному фарфоровому блюду с будто разорванному бомбой поросёнку, накалывают вилочками какой-нибудь жирный кусочек мясца, или печёной кожицы и, чтобы отвлечь внимание от себя, постоянно понукают своего соседа: "Что вы ничего не кушаете? Прошу вас, не стесняйтесь! Поросёнок как мозг!" Взаимно взбадриваясь, гости постепенно освобождаются от мучительной стыдливости, мешающей им насладиться поросёнком, глотают по нескольку рюмок вина, веселятся и вдруг начинают ожесточённо жрать наперегонки.
Появление Бебы и Буби избавляет счастливых сотрапезников и от того малого стестения, с которым челоек рождается, чтобы носить в обществе маску известной благопристойности. В момент прибытия молодожёнов вся свадебная компания испытавает присутп какой-то лихорадки, а один из присутствующих полнимает бокал и кричит: "За здоровье молодых супругов!"— и молодые супруги берут по бокалу вина, чокаются со всеми подряд и пьют за своё здоровье и жизненные успехи. Воспользовавшись желанной суматохой, несколько смельчаков вполне открыто сметают остатки жертвенного поросёнка к смертельному ужасу остальных гостей, которые вопросительно переглядываются и впадают в некую особенную гастрономическую меланхолию.
В этот миг именно Беба почти со страхом озирает пустой стол и уходит на кухню. А Буби удобно устраивается рядом с генералом и с лицемерной заботой спрашивает его скоро ли начнётся война.
— Война будет! — авторитетно цедит генерал словно держитель судеб всей Европы.
И другие гости пытаются завести какой-нибудь разговор, но впустую. Каждый ощущает в своём желудке этакую дьявольскую пустоту, лишающую его способности правильно и спокойно обсуждать обыкновеннейшие житейские дела. Кажому ещё по три-четыре куска — и всё бы устаканилось. Но поскольку сотрапезники стоят как кони над пустыми яслями, меланхолия их, прямо скажем, превращается в ипохондрию. Будучи кумом и духовным отцом молодой пары, Власаки Топлийски чувствует себя обязанным оживить упадший дух присутствующих и пытается молвить несколько похвальных слов в адрес Рузвельта, но толстенький господин в лицо ему стреляет припухшими своими животными глазками так, что несчастный столоначальник поджимает хвост и на полуслове рвёт дифирамбы гениальному американцу. Со своей стороны родители Бебы и Буби также пытаются развлечь гостей разными милыми пустяками, а гости притворяются глухими, нервно ломают спички и посматривают на хозяев с тупым безразличием. Один атташе из МИДа хихикает без всякого повода, словно кто-то его щекочет под столом, живо вертится так и этак и делает вид, что нехватка съестного нисколько его не впечатляет.
И вот как в сказке происходит чудо. Открывается кухонная дверь — и в вестибюль торжественно входят одна за другой подобные богиням спасения из сна Беба, одна стройная златовласая девушка в платье салатного цвета и, наконец, растерянная леля Ружица. Первая несёт два огромные блюда с сандвичами, вторая — столь же огромные подносы с колбасой, а третья — весьма приличный в окружности пятнадцатисантиметровый торт и стеклянную вазу с морсом.
Сначала гости не верят своим глазам и на лицах их сияют робкие улыбки, словно они боятся стать жертвой какой-то оптической иллюзии. Но в следующее мгновение все свыкаются с действительностью неожиданной перемены, разминаются, веселеют и, когда сандвичи, колбаса, торт и морс оказываюся на столе, ипохондрия улетучивается как дым.
— Эге, вы нас как на убой кормите! — радостно заявляет толстенький господин и, храбро идя первым навстречу общей смерти, кладёт в свою тарелку колечко колбасы.
— Гляди ты как они украсили сандвичи! — восторгается второй. — Писаные картинки!
— Смотри, смотри, рыбка свита колечком, а семга с листиками кислой капустки выложена цвтеочками!
— Браво, Софочка, великая ты мастерица! Вот тебе и невеста! Такая умница редко кому достаётся!
Светослав Минков
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы
Коментарі