* * *

Алхимия любви (повесть, отрывок первый)

Мне, знаете ли, до сей поры не ясно, почему мир устроен так, что поросячий хвост, например, завит колечком, а лисий спокойно свисает, а может и по земле влачиться. Не ясно мне также, почему зубы негров белы как наши, хотя кожа их черна как дёготь. Наконец, мне не ясно, почему люди, которые объясняются в любви и, скажем так, в совершенно эфирных своих чувствах, обыкновенно впадают в такие делириумические состояния душ, что решаются жениться и превратиться, прошу прощения, в животных. 

— Эй, приятель, а ну закрой рот! Дело не настолько простое, как ты думаешь!

Да, знаю я братья, мне очень хорошо известно, чего не избежать, читал я малость и о карме, годы напролёт ломал голову над темой семейного счастья, но всё же видится мне необъяснимое: как человек, который ещё вчера дарил своей любимой букеты роз, стоя на коленях декламировал ей разные там бриллиантовые поэмы о луне, сегодня на указательном пальце несёт ей связку шпината, или салата, чтобы вечером задать ей же штопку своего пахучего носка, и даже выругать за то, что игла для примуса не на месте.

— Э, да ты перешёл все границы приличия! Что за грубость в выразительных средствах?

Что вы, братья, почему вас возмущает откровенность автора, а не шпинат, пахучий носок и примус? И вы скажете, что "такими словами литература не пишется". Прошу вас, давайте разберёмся. Значит, по-вашему, литература не перламутровая*, она вроде пахлавы, или кадаифа**? То есть, скушаешь кусочек — сладко и сытно, а затем выпьешь чашку воды — и на боковую, правда? Верно, есть и такая литература, но она для библиофилов. Живые и любознательные люди, сплетничающие на каждом шагу и за глаза говорщие всякие гадости, вы продадите другим вашу парадную эстетику, а теперь молчите и слушайте. Житейские влпросы следует рассматривать немного по-медицински, сиречь без стыда и стеснения. Незачем нам лгать и благоприлично играть в бирюльки.

Итак, было время...

Нет, сказке положена другой зачин. Простой и короткий, скажем так.

Сначало оно мёд и как по маслу. Кажется, что и загробная жизнь тебе не грозит, стоит только объясниться в любви с той, которая снится и среди бела дня снится тебе. Вы шушукаетесь, знаете ли, обмениваетесь с дорогой половинкой нежнейшими излияниями, отфильтрованными через тройное шёлковое сито, с неким божественным умилением переглядываетесь и чувствуете, что не можете ни мгновения прожить друг без друга. Вы на всё согласны, всем довольны. Никаких разногласий между вами нет, характеры ваши абсолютно подходят. Глядя на вас хочется прыгать от восторга. Вами милуешься как только что вылупившимися цыплятами. Вы именно чистенькие, пушистенькие, добренькие -- вторую такую пару поди поищи на белом свете. Эх-ма, чёрт побери, рассуждает посторонний наблюдатель, славная штука эта любовь!

— На Нептуне живут люди! — изречёт один из двоих.

— Конечно живут! — сразу согласится вторая.

Или:

— Я не люблю вареное яйцо!

— И я!

Или:

— У меня мозоль на левой ступне.

— И у меня на ней!

А на зеркальной глади нерушимого согласия и единомыслия цветёт и смеётся белая лилия возвышенных чувств. Вы машете руками друг дружке и взаимно клянётесь в вечной любви, сравниваете глаза половинки с васильками, с фиалками, с лазурью небесной, решаете проблемы на пустом месте, ругаете недалёких обывателей и делаете вид, что не замечаете бродячих собак, задирающих ноги на заборы и столбы — в общем, совершенно отчуждаетесь от так называемой пошлой действительности и с гордой самоуверенностью поэтизируете. Вы будто кончаете свою жизнь и, переступив порог смерти, сразу лказываетесь в своей стихии. С трогательной серьёзностью, которая пробуждает в вас плаксивую нежность к своей погибающей личности, вы заявляете, что броситесь под трамвай, или повеситесь, что вы отравитесь цианистым калием, или застрелитесь, что заболеете и умрёте от чумы, тифа, дифтерита, перитонита — только ради устрашения вашей половинки и приблизительной оценки её горя в случае вашего исчезновения с белого света. И когда та, всхлипывая, ответит вам, что не переживёт вашу смерть, что убьёт себя каким-то ножичком в сердце, вы успокаиваетесь, улыбаетесь самодовольно и на неопределённый срок откладываете свою прогулку в катафалке. Именно тогда вы возвращаетесь в жизнь и заодно с вашим верным спутником уходите в какую-нибудь кафешку кушать простоквашу, или же заходите в некий пустой ресторан, где единственный кельнер машет вам салфеткой как фокусник. Так незаметно проходит время, а затем вы долгими часами рука в руке ходите по улицам и с заплывашими счастьем глазами уверяете друг дружку, что ждёте не дождётесь далёкого часа вашей завтрашней встречи.

Поскольку взаимные отношения влюблённых с каждым днём становятся всё интимнее, с этого места для большего удобства мы станем говорить о последних в третьем лице. Чтобы и волк был сыт, и овцы остались целы, автор займётся совсем незнакомыми людьми, а читатель впредь не будет неловко в положении главного героя.

В таком случае, значит, чтобы освободиться от какой бы то ни было предположительной ответственности, нам надо подыскать имя нашему будущему персонажу.

Согласно старой сентиментальной традиции влюблённые смертельно ненавидят свои настоящие имена, которые они считают совершенно варварскими и неблагозвучными. Они предпочитают ласкательные обращения, как то "цыплёночек", "голубка", "лягушечка". "мышка" и так далее, в общем — зоологические эпитеты. Но чаще всего, это понятно, одна из двоих зовётся Бебой, а второй — Буби (от англ. the baby и сугубо австрийского, но такого литературного der Bubi, или Bub = мальчик, — прим. перев.) . Эта пара имён словно обязывает ко взаимной нежности, такая расхожая, она стала неизбежной для каждой влюблённой пары, хотя Буби, простите за откровенность, звучит почти как собачья кличка невольно вызывает в памяти образ дрессированного фокстерьера с декоративным кожаным ошейничком. Впрочем, мы далеки от желания переустроить мир, поэтому поплывём по общему течению и впредь станем называть наших героев Бебой и Буби.

Итак, со дня второго своего крещения взаимные отношения Бебы и Буби приобретают всё более интимный характер — наших героев всё сильнее увлекает действительность: незаметно для себя они орошают свои души касторовым маслом обыденности. Последние несколько слов по праву могут быть истолкованы двусмысленно и возбудить ивестное неприличное подозрение, плэтому мы сразу возвысим примиряющий девиз английского ордена юмористов:

"Ноnni soit qui mal y pense!", сиречь "Позор тому, кто думает о плохом!"

Да, в интимности двоих наших героев нет ничего аморального и предосудительного, ничего вызывающего румянец стыда стопроцентного девственника. Короче говоря, романтическая сердечная близость Бебы и Буби постепенно начинает выражаться во взаимной и непрестанной заботе здравии, широта чувств сменяется тревожным эгоизмом их физического бессмертия — так наступает вторая фаза любви нашей пары, когда таблетка аспирина становится волшебным снадобьем счастья. Беба дрожит над своим любимым просто как сестра милосердия, чуть не на привязи водит его к зубному врачу, суёт ему ментол, мажет его экзему неким жёлтым бальзамом, отчего лицо последнего напоминает безнадёжную и трагическую рекламу фармацевтического бессилия, наконец она хватает его за руку и как детку водит по магазинам, выбирая ему калоши, причём она рискует быть увиденной своими знакомыми и окликнутой домашними. Со своей стороны Буби сердится на Бебу за то, что она не одевается потеплее, покупает ей "реглисовые" леденцы от кашля, заходит с ней в первую встречную аптеку и просит аптекаря: "Простите, не могли бы вы капнуть немного йоду на палец барышни?" — одним словом, внешне они вполне выглядят супругами.

Но давайте-ка займёмся третьей фазой отношений влюблённой пары и увидим, что происходит в дальнейшем.

Представив себе время в виде длинной-предлинной сосиски, а циферблат часов — ненасытным обжорой, который постоянно кусает её, мы очень легко поймём, что когда циферблат справится с половиной сосиски, между Бебой и Буби возникнут первые серьёзные недоразумения. Обычно они начинаются с того, что родители Бебы неким загадочным образом догадываются о её связи с Буби и решаются сделать всё возможное, чтобы разделить её с ним. В большинстве случаев, конечно, строгость родителей — всего лишь поза, которой они декларируют непоколебимую пуританскую мораль старого поколения. Но так или иначе важно то, что близкие Бебы смущают души наших героев и посыпают перцем сливки их уже созревшей любви.

Но давайте несколько оставим живописания. Однажды к Беба приходит к Буби с покрасневшими глазами и опухшими веками, и прерывисто сообщает ему, что её батюшка знает всё, что он обещал запереть её дома, если она ещё раз поздно вернётся домой и солжёт, будто ходила в кино с Анечкой, что он, как полковник запаса с двумя орденами за храбрость, желает встретиться с Буби и предостеречь его от прогулок с его дочерью, не то он прибегнет к личному парабеллуму... Беба окончательно запинается, поскольку она задыхается от волнения и из глаз её капают крупные слёзы.

Буби стоит как оглушённый и долго не может прийти в себя. Где-то вдалеке ему видится храбрый полковник запаса с пистолетом наготове — и от этого страшного зрелища кровь стынет в жилах Буби. Но понемногу он берёт себя в руки и засыпает любимую ворохом вопросов.

Откуда её отец выведал все подробности? С чего ему взбрело в голову перечить счастью своей дочери? Наконец, сливу ли держала во рту его дочь, которая не удосужилась сказать отцу, что любимый её — не какой-нибудь простак и перекатиполе, а — главный писарь в Министерстве финансов, который может выйти и в бухгалтеры, и в столоначальники, если только нынешнее правительство удержится во власти?

— Странный ты, правда! — стонет Беба и с глубокайшей печалью взирает на жестоко оскооблённого Буби. — Ты думаешь, я смолчала и не сказала ему всё?

— Э, и что он тебе ответил?

— Ничего. Он просто не хотел меня слышать. Он только трезвонил, что такая любовь, как наша — пустая трата времени. Он нашёл мне одного адвоката и ждёт сватов.

— И ты, конечно, того и ждёшь! Расстанешься со мной — и, оп-ля! пристанешь к адвокату?!

— Если ты не способен придумать что-то поумнее, прошу тебя, не расстраивай меня ещё больше! Ты знаешь, что я люблю лишь тебя и только за тебя выйду замуж!

Будучи воодушевлён вызывающим признанием, Буба взрывается какой-то неукротимой экзальтацией решимости и жажды возмездия одновременно.

— Эй, господин! — кричит он невидимому полковнику. — Айда с тремя парабеллумами, если тебе угодно! Я и глазом не моргну, как убью тебя, варвар ты архиварвар! За адвоката дочь свою выдаёшь, а?

Беба трепещет от страха и старательно успокаивает внезапно взбешённого честолюбца.

— Не тревожься, Бубинька! — шепчет она. — Всё устроится. Мой отец не настолько плохой, каким ты его представляешь.Наконец, согласись, что он вправе усомниться в твоих добрых намерениях, поскольку ты пока не явился к нему и не попросил моей руки.

— Ах, вот в чём дело?! — вскрикивает как ужаленный Буби и отпрыгивает назад. — Прочь с глаз моих, несчастная! Значит, и ты думаешь как он?! Ты, которая клялась мне, что любишь меня совершенно бескорыстно и пойдёшь со мной хоть на край света, теперь подбрасываешь мне дурацкий намёк на женитьбу? Я больше не хочу тебя видеть! Иди к своему отцу! Иди к адвокату!

Но вот и Беба восходит на золотой престол своей женской гордости и самолюбия, и отвечает не в бровь, а глаз:

— Хорошо, я не стану тебе докучать! Наконец я поняла, что ты все мужчины. Значит, ты хотел провести время со мной и в конце концов выбросить меня за ненадобностью! Так поступают только подлецы! Боже, боже, как я обманывала себя!

— Нет, я никогда не подличал! — оправдывается Буби. — Я любил тебя, люблю и теперь, и не раз говорил, что женюсь на тебе. Но я не выношу, когда ты так вульгарно говоришь о нашей женитьбе. Пусть всё идёт своим естественным путём, без насилия, и ты не создавай впечатление, будто замужество — твоя единственная цель!

— Но, боже мой, — возмущается Беба, — что вульгарного в намерении создать семью, узаконить связь с любимым, чтобы с утра до вечера заботиться о нём, готовить ему завтраки, провожать на работу, отгонять мух от него спящего? Или нам всю жизнь вот так скитаться по улицам и скрываться от людей как преступники?

Снова тронут и пленён редкостной самоотверженностью своей будущей супруги, Буби сомневается в нечистых своих подозрениях и сразу видит всё в розовом цвете.

Он объясняет любимой, что и ему давно надоело скитаться как нелегал по улицам, что он хочет наконец устроиться с ней пусть в одной комнате, ну да, чтобы сидели они рядком-ладком, пили чай, а затем она вязала бы, скажем, кружево, а он читал бы ей какой-нибудь роман, или играл на флейте.

Беба внемлет половодью нектарных планов укрощённого ей фантазией Буби и не нарадуется неподдельной искренности его пламенных слов. В жаждущей спокойного существования её душе проростает тонкая и зелёная как побег петрушки надежда на скорое, может быть, скорейшее облачение тела в белое венчальное платье, и на веселый приём поздравлений своих пока незамужних подруг.

Но вопреки благолепию этой фальшивой рафаэлевской картины со стайкой ангелочков над головами будущих супругов, с этого дня скандалы и недоразумения между нашими героями учащаются с упорным автоматизмом. Беба сгорает от нетерпения поелику быстрее осуществить историческую встречу Буби и своего батюшки, а Буби всё откладывает, колеблется и моргает как ослеплённый магнезиевой вспышкой. Так двое влюблённых испытывают на разрыв нервы. В безостановочном беге за периметром ипподрома брачного счастья они теряют самообладание, шлют друг дружку к чертям и доходят чуть не до драки. Иногда они вздрагивают от тревожного осознания какого-то надлома своей любви и от страха взаимного удаления навсегда, но затем внезапно разнеживаются, обнимаются и обмениваются ласками, а затем впадают в прежнюю сентиментальную неврастению и ещё острее язвят взаимные разногласия. В конце концов, разумется, Буби смиренно кладёт меч к ногам своего достойного противника и наконец решается незамедлительно предстать пред тёмные очи человека с парабеллумом дабы просить руки его дочери.  

Это происходит обычно в один из будних день, когда предупреждённому отцу предстоит разыграть удивление неожиданным явлением кандидата в женихи.

До часа судьбоносного визита Буби пребывает в особой печали и безнадёжной рассеянности. Облачась в чёрный пиджак и брюки в полоску, утром он приходит в канцелярию с таким тоскливым выражением лица, что его коллеги полагают, будто главному писарю предстоит посещение похорон. Ни к с кем не обменявшись парой слов, Буби садится на своё место, бросает равнодушный взляд на бумаги, затем вперяет взгляд в пузырёк клея и надолго замирает задумавшись. Рядом с ним захлёбываются треском пишущие машинки — и в этой металлической какофонии скачущих клавиш, шипящих валиков и дребезжащих звонков, в этом анархическом канцелярском хаосе, рождающем записанные на белой бумаге великие мыысли бюрократии, ты испытываешь страшное головокружение, будто находишься метре от Ниагарского водопада. Буби берёт запутанный как египетский папирус черновик и пытается перепечатать его набело, но клавиши под его пальцами выдают странные сочетания букв, не имеющие ничего общего с членораздельной человеческой речью. Осознавший свою неработоспособность в столь знаменательный для него день, главный писарь еле дотягивает до обеда, испрашивает отпуск, хватает шляпу и со вздохом облегчения покидает канцелярию.

Где проводит он послеобеденные часы, по каким кривым дорожкам блуждают его мысли и в какой оранжереее цветёт его душа, верно скажут только ясновидящие. Во всяком случае, ранним вечером точно в условленный час, Буби медленно поднимается по широкой каменной лестнице некоего кооперативного дома; побритый, напудренный и парфюмированный, он останавливается на площадке пятого этажанка и внимательно всматривается в латунные таблички на дверях квартир. Когда глаза его схватывают знакомое имя, Буби словно силится проглотить какую-то рыбью кость, вслушивается десятью парами ушей, внезапно выросшими на его носу, подбородке, плечах и ногах, а затем тянет руку и вполсилы, неуверенно тиснет кнопку. Но электрический звонок как нарочно звенит вовсю, озвучивая нечаемое им касаение пальца неизвестного господина — и тотчас где-то совсем близко за дверью раздаётся стук сваленного стула, затем — торопливый шёпот, затем — шум поиска тапок. Пока Буби не понял что произошло, чьё-то око стреляет ему в лицо из решётчатого глазка, а вот и дверь широко распахивается — и служанка, накрашеная и принаряженная, предъявляет ему праздничную улыбку.

— Простите, тут живёт господин Потайников? — могильным голосом вопрошая, пятится Буби, и сердце его сжимается в горошину.

— Здесь, здесь, милости просим! — живо откликается служанка, которая словно угадывает интимное намерение незнакомого гостя.

Буби переступает порог и погружается в тесный, полутёмный коридорчик, где его окутывает запах кислой капусты, но служанка живо отворяет вторую дверь — и душок исчезает. Вот гость вешает шляпу на крючок у зеркала, куда посматривает украдкой, и входит в квадратный вестибюль с зелёными стенами, грузным буфетом, круглым столом и несколькими креслами на пружинах, в настолько бесцеремонно белых чехлах, что всё тут выглядит одетым в ночные рубашки.

— Присядьте! Немного подождите! Он скоро выйдет, — поясняет любезная служанка и так же проворно скрывается, как ласка.

Мы могли мы многое рассказать о душевном состоянии нашего бедного героя, который сидит как ошпаренный в кресле, могли бы даже поэму написать о трепете сердца накануне великой неизвестности, как бездонного колодца, куда падает каждый кандидат в женихи. Но лучше мы не станем растекаться мыслию по древу, а заметим только, что Буба теряет ум и речь в четырёх зелёных стенах по-прежнему приветливого вестибюля. Словно сам чёрт как лимон тиснет мозг главного писаря и исцеживает из него все мысли, все предварительно заученные фразы и трогательные доводы для предстоящего словесного поединка между рыцарем прекрасной девушки и её отцом. В голове смущённого гостя мелькают только отдельные слова — начало и конец блистательной речи, могущей подвигнуть и самого отчаянного пессимиста своей бодрой и светлой житейской философией. Но не в силах собраться и разбудить глубоко уснувшую память и припомнить хоть что нибудь из домашних заготовок, Буби всё сильнее рассеивается, с робким любопытством осматриватся и вдруг задумывается о Бебе.

Боже мой, она словно не живёт в этой квартире! Ах нет, вот её приоткрытая кожаная сумочка лежит на буфете, с её краешком тонкого кружевного платочка наружу. Ужель Беба таится где-то за этими стенами? Может быть, она дрожит от плохого предчувствия, может быть, плачет, может быть, стоит на коленях перед бессердечным своим отцом и просит его унять жестокость к человеку, которого она любит и не разлюбит в последний свои час?

Неожиданное, резкое и нервное покашливание прерывает хаотические размышления нашего героя и велит ему смотреть в сторону.

В глубине вестибюля как чёрт из табакерки возник мелкий человечек с поседевшей шевелюрой, подстриженными усиками, большими врастопырку ушами и с тонкой, птичьей шеей. Одет этот человечек прилично, даже, мы бы сказали, весьма недурственно, только белый его крахмальный воротник великоват для птичьей шеи, и зелёный галстук как-то смешно сдвинут набок, из чего можно заключить, что наш новый знакомый с похвальной для такого возраста небрежностью относится к тонкостям своего туалета.

При появлении этой загадочной фигуры Буби встаёт с кресла со смешанным чувством удивления, сострадания и внезапного успокоения.

Человечек подошёл наполеоновскими шагами, как бы постарался напустить строгости своему доброму лицу, важно подал руку гостю и чеканно вымолвил свою фамилию:

— Потайников! (рус. Скрытников, — прим. перев.)

Буби смело схватил его руку, ударил своим током и с ухмылкой ответил:

— Омайников! (рус. Чародеев, — прим. перев.)

Затем они садятся друг против друга за круглый стол и молчат известное время, а хозяин достаёт из кармашка жилетки никелированный ключ и размеренно постукивает им по столу, а Буби смотрит на него и думает: "Смотри ты, каков отец Бебы! Он вовсе не выглядит таким страшным. Дунь — упадёт".  

— Ваше имя мне знакомо, — подхватывает наконец хозяин, кладя ключ в кармашек и кроткими, белёсыми глазами пытает главного писаря.

Чудеса в решете: Буби уже не боится. Радостная стихия жизни возвращается и переполняет всё его существо. "Говори что хочешь, дружок, — рассуждает кандидат про себя, — но сегодня я тебе задам урок, который ты запомнишь на всю оставшуюся жизнь!"

И востину необъяснимо как в голове гостя внезапно воскресает всё то словесное великоление, ещё недавно погребённое в памяти. С чудесным, головокружительным красноречием Буби раскрывает перед хозяином цель своего посещения, он украшает свою речь мужрыми афоризмами о жене, любви и о браке, становясь то простаком, то хитрецом, иногда неся восхитительную околесицу. Никак не останавливаясь, он всё сильнее увлекается и распаляется, будучи вдохновлён смиренной и беспомощно молчаливой фигурской своего собеседника.

Мелкий человечек, который скорее походит на продавца библий, чем на полковника запаса, да ещё с двумя орденами за храбрость, строит трагическую гримасу, словно готовится чихнуть, снова достаёт из кармашка жилетки свой никелированный ключ, котроым будто открывает золотую шкатулку своих жемчужных мыслей, и говорит:

— Я, господин Омайников, очень рад видеть такого редкого идеалиста как вы. Такиех людей ныне днём с огнём не сыщешь. По словам видно, что вы умный и серьёзный юноша, но этого, к сожалению, не достаточно. Криво сидим — ладно беседуем, а время наше понурилось — и человечек трудненько сводит концы с концами. Ну да, холостяки-то всё себе найдут ломоть хлеба и одеяльце. Но семейный вопрос немного посложней. То надо, это требуется — дом такой, дело нешутейное. Итак, вы, холостяки, решаясь жениться, имеете ли возможности заботиться о жёнах, о детях, вообще быть надлежащими супругами?

— Видите ли, господин Потайников, — восторженно подскакивает Буби, — о том не беспокойтесь! Немного нескромно нахваливать себя, но скажу вам, что я уже всё обдумал, и ваша дочь будет жить со мной как в истинном раю. Я не пью, не курю, в карты не балуюсь —с работы прямо домой. Да чтоб вы знали, я просто умираю по семье! Но лучше вам пока не говорить об этомю. Вы сами будете иметь возможность узнать меня накоротке и поймёте что я за человек!

Хозяин доверчиво смотрит на своего будущего зятя, самодовольно глотает и продолжает расспрашивать его с прежней серьёзностью:

— Вы, если не ошибаюсь, служили в Министерстве финансов, правда?

— Да. Там я временно главный писарь, с видами на повышение. Мой свако (диал. дядя, или зять, — прим. перев.) — начальник отдела, через него я пойду выше. Мне положительно обещана должность бухгалтера, жду утверждения нового штатного расписания.

— Мило, очень мило. Хорошо что вы в финансовом министерстве. Государственное учреждение, джаным (тур. душа моя, — прим. перев.) всё лучше. И уголь на зиму вам дадут, и доставку мармелада вам, чиновникам, устроят, и разные кредитные льготы полагаются, а придет время — пенсийку назначат. Главное глаза открытыми держать чтобы место не потерять, а то за околицей конторы такой страшный кризис... Да, вы только что упомянули вашего свако, начальника отдела. Могу я ли знать его имя? 

— Топлийски! Власаки Топлийски!

— Топлийски... Топлийски... Власаки Топлийски.. Нет, не знаю. Он верно муж вашей сестры?

— Да, замечательный человек. Он выучил сам, представьте себе, четыре языка и постоянно читает заграничные книги. Интересуется главным образом вопросами экономики и финансов. Его статьи публикуются в итальянских журналах. Недавно просили его адрес для занесения в один международный альманах. 

— Браво! Вот пожалуйста, такими людьми может гордиться наша страна!... А родители ваши живы? Отец ваш чем занят?

— Да, они живы. Отец мой был учителем. Теперь он пенсионер.

— Что он преподавал?

— Географию.

— Так-так, очень рад. Добрые болгары наши бывшие учителя. Не то что нынешние — всё к коммунизму их воротит... Вы единственный их ребёнок? Братья, сёстры у вас есть?

— У меня только старшая, замужняя сестра.

— За кем?

— За агрономом. И он очень культурный. Часто путешествует в провинции и рассказывает истории о сое.

Видимо довольный объяснением кандидата в женихи, полковник запаса, или точнее говоря, полковничек запаса откидывается на спинку кресла и засматривается в потолок, а сознании его сурдинкой звучит приятная мысль, что дочь его попадёт в хорошую семью. А Буби сидит несколько испуганный долгожданным счастьем, видя, что атакуемая крепость вот и падёт ему в руки, и с трудом удерживает себя, желая вскочить и расцеловать будущего своего тестя.

Пока они этак сидят, связанные невидимыми нитями близкого родства, ручка соседней двери дрожит как живая и невольно подсказывает, что по ту сторону стоит некто затаивший дух и следящий развитие судьбоносного разговора двоих мужчин в вестибюле. 

Но вот хозяин нарушает молчание и с подчёркнутой снисходительностью молвит: 

— Ну да, что касается меня, господин Омайников, то я не имею ничего против вашей женитьбы. Не знаю только, что скажет моя дочь. Вы оосудили с ней этот вопрос?

— О, это вы оставьте нам, — воротит рыльце улыбающийся Буби. — Мы давно любим друг друга.

— Э, если вы нравитесь друг другу и думаете, что сможете жить в мире и согласии, мне нечего мешаться. Вы млад человек пойдёте на повышение, и Софка умная девушка — экономная, домовитая, на пианино там малость играет; одно время в четвёртом классе гимназии она брала уроки у одного профессора, который болтал, будто у неё музыкальный талант, но затем, знаете, войны начались, я пошёл на фронт, профессор умер, одним словом, всё смешалось. И хочу сказать вам, что она не из тех, у которых на уме только пудра и помада. Она серьёзная, скромная — я хвалю её вам не потому что она моя дочь, но просто потому что я люблю высказываться начистоту. Верно, что она, как любая молодая девушка, несколько неопытна в домашнем хозяйстве, но Софка научится и привыкнет. Никто ещё не родился учёным на этот свет. 

— Нет, она у меня ручек не замарает. Я служанку возьму, кухарку...

— А-а, видите ли, я с этим делом не согласен. Коль будет у вас денедек побольше, вы их не на кухарку тратьте, а копите по леву, дабы в один прекрасный день взять себе квартиру — под своей крышей оно уютнее.

— Но я давно записался в кооператив и внёс поныне три тысячи восемьсот левов! — гордо заявлвет Буби, проникаясь величавым сознанием этим благородным стремлением к ипотечной собственности.

— Вот как? Смотри ты, смотри, какой предусмотрительный и практичный юноша! Вы воистину заслуживаете чего-то большего похвалы. И как, скоро ли ваша очередь?

— В правлении кооператива у меня есть человек, который всё устроит: свой пай мы получим в первейшую очередь.

— Отлично! А я, поскольку теперь занимаюсь посредничеством и имею связи с разными предпринимателями, постараюсь найти вам квартирку получше. Две комнаты и кухня вас вполне устроят...

В миг апогея домопритяжательского взаимного откровения тестя и зятя дверь с заколдованной ручкой скрипит, отворяется — и в вестибюль входит крупная престарелая дама в тёмно-коричневом платье, вдвое выше хозяина. Полковничек запаса поднимается из кресла, обращается сначала к даме, затем — к дорогому гостю и представляет их друг другу:

— Знакомьтесь с моей женой! Поликсена, знакомься с господином Омайниковым!

— Ах, это вы господин Омайников?! — приятно удивляется крупная дама, улыбаясь жирно-сытно так, что блестят две шеренги золотых зубов. — Очень рада, господин Омайников, видеть вас в нашем доме. Софочка давно рассказывает мне о вас много приятных вещей. Вы было познакомились с ней на каком-то чаепитии и с тех пор случайно встречались на улицах. Пригласим-ка господина Омайникова, говорю я ей, а она "оставь, мама, знаешь, он такой стеснительный и ему будет неловко". Хорошее дело, говорю я ей, чего же он стесняется? Нешто мы людоеды какие? Слава богу, что вы наконец решились и пришли оказать нам честь своим посещением! 

После вступительного слова дама садится рядом с супругом, который почти исчезает в близком и величественном соседстве.

Но людская природа чёрт знает какая. Многие учёные занимались нею, многие философы исследовали её до самых сокровенных глубин, но и сегодняшнего времени человек остаётся тёмной загадкой, какой он был при сотворении мира.

К этим отвлечёным мыслям нас толкает резкая перемена душевного состояния нашего героя, который при появлении Бебиной матери испытывает приступ необъяснимого страха, лёгкое помешательство ума и отупение. Хотя мать акцентирует добрые чувства к нему и предупреждает, что она не есть людей, Буби прозревает в её лице некую хищную полуженщину-полуакулу, готовую наброситься на него и перекусить золотыми челюстями.

— Благодарю, благодарю вас, — бессвязно бормочет гость и чувствует, как кресло проседает и он утопает в каком-то мякише.

К счастью, именно в это время является Беба ,а с ней — желанная разрядка атмосферы. И поскольку человек устроен так, что он свыкается с самыми жуткими ужасами и они больше не трогают его, наш герой понемногу свыкается с женщиной-акулой, приходит в себя, кушает поданные ему Бебой черешневый морс и даже веселеет.

И долго, долго ещё счастливая четверийа сиживает за круглым столом в вестибюле и строит планы на будущее; наконец Буби смотрит на свои часы, извиняется, что отнял время, прощается по очереди со всеми, целуя руки тестя и тёщи, которая в знак благодарности за кавалерский жест лобызает зятя, затем оборачивается к Бебе, подмигивает ей и доверительно молвит:

— Софочка, проводи господина Омайникова!

Мы не станем подробно описывать все последующие милые картинки и сцены жизни теперь знакомой нам семьи, которую наш герой начинает посещать ежедневно и ужинать с ним, не будем говорить, с каким трогательным вниманием относятся к нему родители Бебы, кладущие ему в судок крупнейшую скумбрию и щедро выжимающих половину лимона, наконец, мы не обмолвимся о том, насколько визиты таинственного жениха вскоре заинтриговали насельцев кооперативного дома. Мы не станем рассказывать и о том, как в один воскресный вечер отец и мать Буби берут такси и наносят свой первый визит семье Потайниковых, во время которого старый учитель с напряжённым интересом слушает сказ о воинских подвигах отставного полковничка, с жена учителя обясняет своей сватье вернейший способ предохранения маринованных баклажанов от плесени. Мы не распишем также крайнюю степень взаимного восхищения и обожания двух роднящихся семей, и как Бебе подобно бабочке порхает вокруг сладкоречивой свекрови, и так далее, и так далее. Всё это вещи сами собой понятны, и для их описания мы израсходуем столько страниц, сколько надобится авторам для подготовки и совершения не менее трёх убийств, или суицидов некоторых лишних героев. 

Вот почему мы совершим сальто и сосредоточим внимание на самом значительном событии в человеческой жизни, каковым бесспорно является свадьба. Но прежде отправиться на пир и вкусить поросятины, давайте посмотрим, что происходит за несколько недель до него.

Предсвадебная суматоха начинается с заказа юрганов (стёганых ватных одеял, — прим. перев.) , чей цвет даёт повод оживлённым спорам матери с дочерью — спорам, могущим вылиться в скандал, не вмешайся в роли посредника сам продавец и не заяви он открыто, что оранжевый практичнее фиолетового. Таким образом упорство Бебы было сломано — и юрганы были заказаны из апельсинового сатина, конечно, не чешского, а болгарского, поскольку, по словам матери, хороши и тот и другой, но каждому у себя надо быть патриотом и поддерживать отечественное производство. Таком образом, вопрос юрганов был решён не очень мирно, но следом за ним возникает сложная задача подарков невесты родным Буби. Которая вопреки провозгласившему её экономной отцу старается вовсю: в неком маленьком ателье на краю города с молниеносно шьются хлопчатые пижамы, хлопчатые ночнушки, хлопчатые комбинезоны и, как минорное довершение этого хлопчатобумажного свадебного каприччо — мужская поплиновую сорочку плюс пару воротничков и две пары манжетов. Когда наконец дары готовы и родственники Бебы никак не насмотрятся на них, не натрогаются, не наахаются от восторга, за их спиной начинают болтать, что ничего особенного — и наступает тот трагический день, когда отставному полковничку приходится услышать горькую истину, что каждый отец на свадьбу дочери обязан купить обстановку спальни со всякими там гардеробами, тумбочками, трюмо и так далее.

Светослав Минков
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы
* т.е. не рыбья чешуя;
** вид пирожного