Собаки практически никогда не способны на предательство, а вот человек:Чингисханом зовут ротвейлера. Но я привык называть его Чин-Чин. Во-первых, так короче, когда его подзываешь, чтобы накормить. Во-вторых, грозное "Чингисхан" как-то не вяжется с его нынешним обликом и судьбой. Я «познакомился» с ним пару лет назад, хотя и тогда, как мне кажется, на морде Чингисхана уже отражались последствия человеческого предательства и подлости, чего, понятно, этот пес не понимает или не принимает.
Мне не известны причины, которые подвигли хозяина ротвейлера удалить его из городской квартиры и поселить во дворе своего деревенского дома, который рядом с моим. Судя по тому, что вскоре пес был позабыт и позаброшен, влача полуголодное существование, Чингисхан стал лишним. Или - опасным.
Это было действительно грозное животное. Практически связка стальных мышц под бархатистой шкурой. Огромная голова со следами былых побоищ. И, конечно, челюсти, которые запросто перекусывали берцовую баранью кость.
Чин-Чин показывал агрессию во всей своей красе. Если вдруг раздавался его рык за забором, я уже знал, что он несется из глубины двора к сетчатым воротам и бросается на них грудью со всего размаха, сотрясая бетонные стойки и забор. Случайный прохожий старался подобру-поздорову быстрее миновать соседский дом. А дети и вовсе обходили Чингисхана за версту.
Как-то раз я взял вилы и, перемахнув соседский забор, пошел знакомиться с Чин-Чином. Пес был сильно удивлен, увидев меня в своих владениях. Ни рыка, ни лая, ни злобного оскала - только изучающий взгляд.
Выставив вилы перед собой и приговаривая: "Ну что, козёл, кто из нас тут более крут?", я медленно пошел на него. Чингисхан дрогнул и попятился, не отводя от меня глаз. Вот так, потихоньку наступая и ругаясь, по мере того как пятился пес, я загнал его в дальний угол двора. Несколько минут мы молча смотрели друг на друга. Я - скорее всего с плохо скрываемой яростью, которой всегда закипаю, если предчувствую бой. Он - озадаченно, поворачивая голову так, как это обычно делают любопытствующие собаки.
Потом я повернулся и направился к забору, готовый к тому, что Чингисхан все же бросится за мной и я насажу его на вилы. Но он не шелохнулся и дал мне спокойно уйти.
Урок, однако, впрок ему не пошел. В последующем он с тем же остервенением бросался на ворота, если я проходил мимо. И только много позже я понял, что так Чин-Чин реагирует на любое движение, пытаясь понять новую для себя действительность. Ибо к тому времени он был уже практически слеп.
Со временем голод заставил Чин-Чина каким-то образом выходить на улицу. И даже бегать в соседнюю деревню. Как-то поздним зимним вечером, в пургу, подъезжая к даче я заметил его в свете фар на дороге, ведущей к соседней деревне. ПризнАюсь, у меня тогда мелькнула нехорошая мыслишка - нагнать его по снегу и сбить машиной. Одно дело, когда эта груда мышц и огромных зубов сидит за забором, совсем другое - когда на воле, притом, что к деревне выходили еноты и лисицы и двух местных дворняг уже пристрелили по причине бешенства.
Однако давить собаку у меня не поднялась рука. Я съехал через сугробы к дому и, уже разгружаясь, увидел Чин-Чина, стоявшего поблизости в темноте. Он с шумом втягивал в себя воздух, принюхиваясь: один из моих пакетов со скарбом соблазнительно пах колбасой и сосисками. Но я ничего ему не дал, а через час прошелся по его следам, чтобы понять, как он выходит со двора и как возвращается.
Над частью соседского забора висела мощная арматурная сетка, под которой Чин-Чину удалось сделать подкоп. Следы крови на снегу указывали, что подкоп для Чин-Чина узковат и он всякий раз, пролезая под сеткой, ранил себе спину острыми концами арматуры. Я понимал, что если не все собаки одинаково чувствительны к боли, то уж поголовно они чувствительны к голоду. Но мне и в голову не могло прийти, что Чин-Чин элементарно голодает. Притом, что его хозяин разъезжает на дорогом джипе. И хозяйка приезжает на недешевой иномарке. И дом, как говорится, полная чаша, даже с излишествами. И - вечно недоедающий пес.
Чин-Чин стал приходить ко мне в каждый мой приезд. Сначала я просто бросал ему более или менее пригодную для породистой собаки еду - кости и мясо из супа, сосиски, колбасу или выливал остатки супа в кошачью миску, которую он вылизывал в считанные секунды. Потом стал подзывать к себе и пытаться кормить из рук, благоразумно разжимая пальцы, держащие косточку, до того как сомкнуться мощные челюсти. Потом уходил в дом и наблюдал за Чин-Чином через окно, дожидаясь пока он не уляжется у порога.
Однажды я рискнул погладить его широкую башку - аккуратно, почесывая пальцами за ушами. Через какое-то время я уже вовсю трепал эти уши и хлопал ладонью по мощной шее, словно Чин-Чин лошадь. Наконец, когда он садился, я просил его "дать лапу". Надо было видеть с каким гордым видом, опустив уши и приподняв пасть, из которой вываливался язык, он плюхал в подставленные мною ладони свою увесистую "пятерню", причем только правую. Он мог часами лежать у порога моего дома, чутко реагируя на каждый звук. Ну а если я не выходил подолгу, Чин-Чин подавал голос - что-то вроде рокочущего всхлипывания, как бы говорящего: "Пора бы и поесть".
Несмотря на то, что недоедание было его хроническим состоянием, Чин-Чин мирно сосуществовал с окружавшей его живностью. Он не трогал птиц и мышей. Совершенно игнорировал кролика, неведомо как однажды поселившегося в бурьяне бывшего моего огорода. Я и сам-то обнаружил его случайно, когда он погрыз в лоскуты растянутые по участку кабели и поливочные шланги. После этого кролик перестал скрываться. Щипал траву, неуклюже прыгая вокруг Чин-Чина, или лениво полеживал на дорожке, подпуская меня практически вплотную.
Потом во дворе стал появляться... фазан, сбежавший из лужковского охотхозяйства. Но и к нему Чин-Чин не проявлял никакого интереса. То есть, ротвейлер был приучен к своей еде, еде бойцовой, но не охотничьей собаки. В отличие от нас, людей, страдающих с собачьей точки зрения странной избирательностью… Фазана уложил в упор из ружья другой мой сосед, перегруженный охотничьими инстинктами, а кролика "приватизировал" кто-то из деревенских.
***
Минувшая зима выдалась для Чин-Чина особенно тяжелой. Не знаю, что именно произошло с ним в январе, но в очередной приезд я обнаружил пса с разорванной нижней губой, которая болталась на тонком лоскуте кожи. Нельзя было без содрогания смотреть на то, как он торопливо разгрызает кость и как ему мешает обрывок его же губы. Всё, что я мог сделать – только промыть Чин-Чину пасть марганцовкой.
Хуже обстояло с другим: он отчаянно голодал, видимо, недоумевая от возникавшего время от времени этого его состояния. Как псу, выращенному и воспитанному по какому-то особому алгоритму, очевидно, не предполагающему каких-либо забот о пропитании, ему была неведома такая простая для любой дворняги вещь, что не съеденное сегодня можно запасти на завтра, припрятав или закопав. Так что, пока я находился в деревне, с Чин-Чином пировали окрестные вороны и полевки. Но наступал новый день, с ним - унизительные и безрезультатные рыскания по пустым дворам. Темными вечерами Чингисхан просто ложился в снег, шумно вздыхая, когда поземка лезла в нос. И можно было только догадываться, что происходило в его башке. Хотя, скорее всего, ничего не происходило.
А в конце нынешней весны Чин-Чин внезапно исчез. Я понял это не только потому, что он не появился в день моего приезда, как это случалось прежде, но и потому, что на участок прибежала пегая, нескладная, а потому очень смешная собачонка, откликавшаяся на «Рыжий». Собачонка обитала на дальнем краю деревни и тоже, хоть и имела хозяина, жила отнюдь не сытой жизнью. Она разок уже появлялась, когда безраздельным хозяином территории (по собачьим соображениям) был Чингисхан. Он что-то рыкнул, завидев собачонку в пределах своих владений, и та благоразумно испарилась без каких-либо последующих попыток появиться вновь. Теперь же Рыжий был деловит и даже вальяжен, помечая колеса моей машины и как бы говоря: отныне Чингисхана нет, а высвободившаяся пищевая ниша, как свято место, быть пустой просто не имеет права.
Продолжалось это до августа. Как-то вечером я резал старые горбыли на зиму за пределами своего участка. С основной дороги на деревенскую улочку вышла совсем молоденькая женщина с велосипедом, на котором сидел белобрысый пацаненок. Я поначалу оглянулся на них мельком, но, заметив, что за велосипедом идет еще и собака, заглушил бензопилу.
Конечно же, это был... Чингисхан. И чем ближе женщина с велосипедом подходила ко мне, тем меньше у меня оставалось сомнений, что ее сопровождает пропавший с весны ротвейлер.
От былой его стати и мощи не осталось и следа. Впалые бока напоминали стиральную доску - настолько выпирали ребра. Живот вполне соответствовал расхожему выражению: "прилип к позвоночнику". И, похоже, он окончательно ослеп, постоянно, по поводу и без, принюхиваясь ко всему, что его окружало.
Разговорились. Женщина искала моего соседа, чтобы "вернуть" ему Чингисхана. Она оказалась жительницей деревни, что расположена поблизости. Сосед привел ей Чингисхана в мае, оставив пакетик собачьей еды, и больше не появлялся. "Собаку же надо кормить, - сетовала женщина, - а у меня дети не всегда досыта едят". Однако чашу терпения женщины переполнил случай, когда Чингисхан напугал деревенскую девчонку, имевшую неосторожность подойти к голодному псу с бутербродом в руке. Он, конечно, бутерброд отобрал. И этого было достаточно для вердикта деревенских: "дело добром не кончится".
Я позвал Чингисхана с собой и все выходные, насколько это было возможным, откармливал. А потом он исчез вновь и появился у моей приоткрытой калитки только недели через три.
- Ну что ты там стоишь? Заходи! - позвал я пса, который обычно приходил ко мне без особых приглашений. Накануне я, кажется, варил борщ и теперь собирался вынуть из него кости.
Пес, однако, не двинулся с места, внимательно, как мне показалось, меня разглядывая.
- Ты чего, Чин-Чин? Пойдем, я тебя накормлю!
Тщетно. Чингисхан стоял как вкопанный.
Я зашел в дом и, захватив еду, направился к калитке.
- Ты, смотрю, совсем сдурел, Чингисхан! Иди сюда!
Сообразив, что я приближаюсь, Чингисхан повернулся и поковылял по дороге вверх, за пределы деревни.
Больше я его не видел. В деревне потом поговаривали, что встречали Чингисхана в ближнем лесу. Лес хоть и "ближний", но тянется до очередного населенного пункта километров на 20, являясь как бы юго-западной окраиной Завидовского заповедника. Народ там встречается нечасто. Можно сказать, вообще не встречается, если не сезон грибов. Для брошенного и неоднократно преданного людьми ротвейлера это почти идеальное место. Хотя бы потому, что здесь некому предавать.
Прости нас, Чин-Чин…
© Дунduk
