Я приехал сюда, в этот норвежский город на берегу удивительно красивого фиорда собирать впечатления для одной из глав своего романа. Было лето, и в Тронхейме стояли белые ночи. Город по ночам спал, и на улицах редко встречались прохожие.

Но именно лишенный суеты Тронхейм в несколько раз красивее и вдохновеннее Тронхейма дневного. В прозрачной тишине полярной летней ночи еще четче прорисовываются контуры разноцветных городских домов под остроконечными крышами. Еще четче прорисовываются и мосты над раздвоившейся перед впадением в фиорд рекой.

Я одиноко стоял на Старом мосту, держась рукой за тяжелые цепи, когда-то хорошенько поработавшие при разводе половинок моста. Они висели на таких тяжелых чугунных шестернях. И казалось, что сейчас вдруг по какому-то волшебному мановению эти шестерни со старческим скрипом завертятся, чтобы мост пропустил под собой красавец-парусник. Но мост так и не ожил, так и не пошевельнулся. Но впечатление волшебства происходящего осталось.

Так и казалось, что сейчас сверху по улице посыплются с гор нахально-деловитые тролли, играющие на трещотках и лесных свистульках "В пещере горного короля" Грига. А за ними приедет сюда на громыхающей колеснице седой и грозный бог Один с целой армией сказочных викингов.

Но вместо всех этих так и просящихся в ухо звуков я услышал звон велосипедного звонка, и на мост въехал улыбающийся почтальон в смешной фуражке. Он поднял руку в приветствии и доброжелательно улыбнулся мне.

И вдруг мне показалось, что это и есть тот Один, тот самый бог, которому просто очень хочется быть рядом с людьми, живущими в этих разноцветных, похожих на игрушечные, домах. Просто он стал добрей. Лучше.

И не нужны ему теперь тролли, что обиженно попрятались по окружающим горам. Да и длинноволосые воины тоже, вроде бы, ему ни к чему.

Зато у него есть письма. Такие же мосты от людей к людям, как и этот старый мост с тяжелыми чугунными цепями...

Плывут огни в туманной дымке ночи,
И шепчут губы нежность теплых слов.
Душа с твоею слиться в песне хочет,
И я телами встретиться готов.

Но мы с тобой еще игры не доиграли,
Отдав клавиатуре нежность рук.
И, может быть, не встретимся в реале.
А если встретимся,
То влюбимся ль мы вдруг?

Наверное, нам с тобой намного легче
Шептать слова надежд бесследно в ночь.
И проводить впустую каждый вечер
Без перспективы радости помочь.

Мы с тобою целовались на Европе
Ожидая старта на Алгол.
Я шептал: - Что ж ты меня торопишь?
Час прощанья вовсе не пришел.

Где-то там, в созвездьях Зодиака
Наши разойдутся врозь пути.
Знаю, тебе хочется заплакать,
Знаю, что не можешь слов найти.

Где-то вдалеке мигает Вега,
Будто назначая людям час
Для начала звездного разбега.
Наступает время и для нас.

Не спешу я, я стону от боли.
Нас галактика разделит на года.
Буду ждать тебя я на Алголе.
Это очень яркая звезда.

Будем мы мечтать при разных лунах
Непохожих и чужих планет,
Вспоминать о днях любви безумной,
Равной среди звезд которой нет.

В паутинах телечатов звездных
Будем мониторы целовать
И терпеть, хоть это и непросто.
Нелегка наука эта - ждать.

Наиграй на звездах страсти соло,
Запиши в блокнот межзведной тьмы,
Как на старте рейса до Алгола
Целовались на Европе мы.

И оттенки поцелуев этих
В сердце звездном всюду береги.
Что сильней любви на этом свете?
А теперь, любимая, беги...

Приезжая в Питер, я стараюсь прийти сюда, на Фонтанку, к мосту со стерегущими его сфинксами. А потом прислониться к одному из них и попробовать погрузиться мыслями в прошлое.

Именно от этого моста берет свое начало команда для солдат идти по мостам не в ногу. Точнее - от его предка, висячего моста, который прослужил верой и правдой людям почти восемьдесят лет и в один морозный зимний день рухнул в Фонтанку.

И почему лейб-гвардии конному-гренадерскому полку в полном составе понадобилось двигаться куда-то через город, никто сейчас не знает. Может, в те сложные революционные времена через три недели после "кровавого воскресенья" в Питере уже поднималось народное недовольство, и солдат бросили на успокоение бунтующих заводов. А может, как это часто бывает в армии, кому-то из высших армейских чинов просто взбрело в голову погонять служивых, чтобы не теряли воинских навыков. В любом случае, полк взгромоздился на мост да и рухнул вместе с ним на лед Фонтанки, прихватив за компанию несколько встречных возниц на санях.

К счастью, из людей не погиб тогда никто. Всех успели вытащить из ледяной воды. Не повезло лишь лошадям, одна из которых утонула, а две серьезно покалечились.

Вот я и думаю каждый раз, стоя у сфинкса, едва нагретого скупым на жар питерским солнцем, что мост не мог упасть от резонанса идущих в ногу. Лошадей сколько ни учи, а не заставишь вышагивать одновременно правой-левой. А тут их был целый полк...

Так и не ответив себе на эти свои вопросы, я каждый раз смотрю в темные воды Фонтанки, будто пытаюсь разглядеть в них остатки прежнего моста, который мог бы помочь мне разгадать эту загадку.

Но молчит Фонтанка, молчат сфинксы по обе ее стороны, а современному транспорту в суете Лермонтовского проспекта  и вовсе неведомы тайны прошлого.

Жизнь ушла вперед, и только собраться египетского гигантского полульва-получеловека чему-то неведомому улыбаются на своем гранитном ложе.

И бежит вдоль ночной Фонтанки куда-то вдаль одинокий бегун трусцой, словно торопясь избавиться от прошлого за своей спиной...

На самом въезде на мост через Сену нас остановили полицейские. Молодой ажан с аккуратными усиками, улыбаясь, попросил нас подождать, пока не поднимут мост. Мы вышли из машины, потому что ждать надо было, как минимум, четверть часа, так что размять косточки не мешало.

Нормандское солнце, приклеившееся к одной из опор моста, встретило нас ласковыми теплыми объятиями, пригласив еще в компанию и легкий ветерок, что игрался с водной рябью на водной глади Сены. Рядом с нами улыбался лету и полицейский с франтоватыми усиками. Вышли из машин за нами и другие наши товарищи по ожиданию еще непонятного мне поднятия моста. Идиллия внезапной летней передышки в людской суете, казалось бы, охватила всех вокруг.

Вдруг откуда-то из-за спин закрывших проезд полицейских побежали к мосту, держась за руки, парень и девушка, Чем вызвали необычный переполох среди ажанов, которые было ринулись вслед за ними.

Но...

Вдруг пролет моста на рекою стал медленно пониматься вверх на тросах, увлекая к небу и успевшую запрыгнуть на него влюбленную парочку.

Полицейские нервничали внизу, шумели, кричали, а ребята на мосту уже целовались радостно и так мило, что толпа водителей за нами одобрительно загудела. Перед нами развернулась пьеса сбежавшей от человечества любви. Внизу неистовствовали полицейские, по реке в освободившийся пролет устремились с обеих сторон моста корабли, а ребята наверху продолжали утопать в поцелуях, которые уносились с этой частью моста к птицам.

В конце концов, идиллия любви, видимо, растопила лед и в сердцах полицейских. И, когда мост вновь опустился к берегам и влюбленная парочка спрыгнула с него прямо в гущу ажанов, те просто расступились. И только старший полицейский что-то недовольно сказал парню.

Рядом с нами на влюбленных смотрела и пара пожилых французов. В глазах убеленной сединами женщины блестели слезы умиления...

Но супруг ее вдруг все испортил.

- Да это сын начальника полиции Руана! - воскликнул он. - Ему, наверное, можно все...

А мне вдруг почему-то очень захотелось хотя бы на четверть часа стать сыном начальника полиции, чтобы так же дерзко улететь со своей любовью к птицам.

Прочь от человеческой суеты.

По мосту обычно либо идешь пешком, либо пролетаешь по нему на машине. И у каждого из этих способов есть своя прелесть. В машине ты никогда не услышишь так четко и ясно окружающий мир, зато насладишься чувством полета через реку, через пролив, через пропасть. 

Здесь, над Тарой я решил воспользоваться обоими способами. Сначала мы перелетели через глубокий каньон, а потом я прошелся назад по мосту на метров тридцать. 

С двух сторон на меня смотрели балканские вершины. Над ними парило что-то вроде дымки, отчего солнечный свет рассеивался и укладывался на зелень окружающего мира почти без теней. Это солнце можно было брать в руки и чувствовать его, как теплую влагу, согревающую небесной лаской твои ладони.

Внизу, на дне каньона сверкала солнечными отблесками речка Тара. До нее было далеко, поэтому до ушей доносился лишь ее шепот. Зато вовсю гудел в ушах довольно-таки сильный ветер, который метался по ущелью от одной стороны к другой. Он словно всей грудью набрасывался на окружающие горы, и это ему очень нравилось, отчего он и гудел тут, в каньоне, разными звуками, от шипения с лихим присвистом до постоянного вибрирующего гула. 

И тут, после очередного налета ветра, в короткое мгновение воздушного покоя до меня донесся звук пастушьей дудочки. У черногорцев и сербов глагол "играти" значит "танцевать". И тут я чуть ли не явственно увидел, как притаившийся под стаями моста ветер, вдруг осторожно выбрался из-под виадука и присоединился к этой музыке.

Он играл! Он танцевал здесь, в долине, прислушиваясь к звукам далекой дудочки, он то бросался вниз, к узкой ленточке Тары, то взвивался до небес. И улыбался.

Я впервые в жизни почувствовал, как улыбается ветер...

Странное дело, думал я, когда мы тронулись в дальнейший путь, мы, люди, творения природы настолько самовлюбились в себя и в свое превосходство над миром, что перестали слышать природу. Мы слушаем что угодно, но так редко прислушиваемся к песням окружающего нас мира. Мы живем в металлических звуках города и разучиваемся слушать тишину...

И никогда не танцуем вместе с ветром...

Чужие небеса,
Невиданные птицы.
Неведомые песни,
Иные города.
И надо ж было так
В судьбе моей случиться,
Что в поисках мечты
Я вдруг попал сюда.

Забытые слова,
Зашторенные взгляды,
Нахмуренные лица,
Неведомый язык.
А может быть, судьба
И вправду где-то рядом,
Совсем отнюдь не там,
Где я искать привык.

Улыбки новых лиц
Средь новых декораций,
Вечерние огни,
В которых бродишь сам.
Ну что же ты стоишь?
Уже пора влюбляться
В уже почти родные
Чужие небеса...

На рассвете зайцы 
Колотили яйца,
Чтобы получился утренний омлет
И с похмелья птицы
Не могли напиться,
И спасти от жажды не сумел их свет.

Безучастно волки
Тырили иголки
С самых лучших сосен в утреннем бору.
А шальные белки
Рисовали стрелки,
Чтоб сыграть с кротами в хитрую игру.

Очумело лоси
Милостыню просят,
Будто их попутал неизвестный бес.
Лишь одни медведи
С упоеньем метят
Этот очень странный непонятный лес.

В студенческие свои годы и пару лет после я подрабатывал гидом-переводчиком в бюро международного молодежного туризма "Спутник". Время от времени летом я возил по просторам Советского Союза группы туристов из Югославии. Кроме того, что я переводил на сербско-хорватский язык рассказы экскурсоводов в разных городах, мне приходилось заниматься и административной работой: обеспечивать питание группы в ресторанах, заниматься размещением их в гостиницах и заботиться о билетах на разные виды транспорта.

Обычно я работал на так называемом "Бермудском треугольнике" - маршруте Киев-Москва-Ленинград. Но в этот раз мне достался тур с посещением еще и Казани с Ульяновском. В этом туре последним городом в СССР была Москва. И мне нужно было взять билеты на поезд, который уходил из столицы в Белград.

Но в первый из последних двух дней в Москве мне билеты не успели приготовить, и у меня остался день отъезда. И я в силу этого очень беспокоился. Так как чеков на кормление группы больше уже не было, да и сделать продление визы на сорок человек за один день было весьма хлопотным занятием. Так что мне во что бы то ни стало нужно было запихнуть группу в поезд именно в этот день.

А мне дали подтверждение на наличие билетов лишь в полдень, когда до отправления поезда оставалось всего восемь часов. Проблема заключалась в том, что группа наша поселилась в гостинице "Турист" за ВДНХ, а билеты нужно было забрать в гостинице на Воробьевых горах. Расстояние немаленькое, москвичи могут сразу же прикинуть, сколько времени мне пришлось бы потратить на весь этот путь. А мне еще надо было накормить группу, и это отнимало полтора часа.

Правда, нам предстояло еще проехаться по городу на обзорную экскурсию. И это облегчало мне путь на Воробьевы горы. В этом случае я успевал. Я договорился с водителем и экскурсоводом, что покину автобус у нужной мне гостиницы, попросил группу быть с вещами в назначенное время в холле гостиницы, и полетел в нужный мне офис, надеясь на удачу.

А удачи-то и не было. Что-то там девушки напутали с документами и долго не могли найти подтверждения и какие-то гарантийные письма. Короче говоря, просидел я там часа полтора-два, пока, наконец, не получил свои вожделенные билеты.

Времени оставалось впритык. На городской транспорт надежды у меня не было, и решил брать такси. Но поймать свободное такси в то время на Воробьевых горах было почти нереальным...

Но мне повезло. Под самой гостиницей стояло три "Волги" в шашечках. В одну из них забились все три водителя, которые о чем-то оживленно спорили. Спор погас сразу же, как я к ним обратился с просьбой побыстрее меня довезти до гостиницы "Турист".

- Извини, браток, - сказал мне один таксист. - Но у нас смена кончилась. Мы сейчас в парк едем.

Я ударил на жалость, рассказывая, как трудно здесь словить такси, что будет со мной, если группа останется в Москве, что я бедный студент, в конце концов...

- Ну, что, студент? - вдруг сказал второй таксист в мятой клетчатой рубашке. - Мне в парке надо быть через полчаса, но я тебя довезу за двадцать минут.

- Иди ты! - протянул первый. - Да не доедешь за двадцать.

- А спорим на бутылку? - подмигнул мне второй.

- Не доедешь! - уверенно сказал третий.

- Не доеду? - сверкнул глазами мой спаситель и зыркнул сияющим взором на меня. - А ну, студент, лезь в машину. Только держись крепче.

Я сел в машину и изумленно наблюдал, как таксисты сверили время на своих часах, а потом пулей ринулись по своим машинам.

Мой спаситель сразу же ударил по газам, и машина понеслась по бульвару. За нами следовали спорщики. Гонка началась...

По Ленинскому проспекту мы мчались на скорости 120 километров в час. Я тогда еще не видел голливудских боевиков, но эта езда очень напоминала бешеные гонки в американских блокбастерах. Мой водитель искусно лавировал между машинами, обгоняя их чуть ли не на всех полосах проспекта. А я вжался в сиденье. Я, во-первых, никогда ранее не ездил на такой скорости, а во-вторых, не ездил на такой скорости в городе. Мне казалось, что многоэтажные дома Ленинского проспекта наклоняются и падают на нас, а маневры в непосредственной близости с другими машинами и ужас в глазах их водителей, все больше и больше вдавливали меня в кресло рядом с водителем...

- Что, студент, страшно? - хохотнул радостно мой безумный водитель. - Не боись. В центре страшнее будет...

За нами, так же искусно лавируя между машинами, мчались его товарищи. Временами они догоняли нас и показывали поднятый кверху большой палец. И все три машины синхронно притормаживали до шестидесяти километров, когда в поле зрения появлялась милиция...

В центре, действительно, было страшнее. Несмотря на то, что скорость в силу загруженности дороги упала до 80 километров в час.

- Успеваем! - радовался мой сосед, вовсю крутя баранку. - Моя будет бутылочка...

На Проспекте Мира он вновь разогнал машину до ста двадцати, и иллюзия падающих домов повторилась. Особенно мощным был впечатление падающей на меня гостиницы "Космос" справа и огромной массы памятника рабочему и крестьянке - с левой.

Я уже перестал считать, сколько раз я от ужаса зажмурил глаза. Шофер рядом уже чуть ли не хохотал...

Машина лихо затормозила у гостиницы "Турист" ровно через двадцать минут. Я почувствовал, что вспотел насквозь, когда полез за деньгами, чтобы расплатиться...

- Да ты что, студент! Я же тебя не за деньги вез! Они расплатятся...- возмутился мой спаситель, показывая на подъехавших его коллег. - Да, вот еще... Ты, брат, извини, что мы так медленно ехали. Я сегодня с утра не опохмелился, потому в глазах дрожь какая-то. Так что я не рисковал...

И укатил навсегда из моей жизни, оставив в памяти мятую клетчатую рубашку и горящие необъяснимым вдохновением глаза автогонщика...

А вы говорите, Шумахер...

Он же никогда не спорил на желанную бутылку водки...

Чьи-то вздохи в ночи,
Чьи-то шепотом лгущие тени.
Каблучки по асфальту.
И впавшие в лень фонари.
Погоди, не шепчи.
Не спугни привиденья сомнений.
Не спеши в эту даль ты.
Замри в темноте до зари.

Прояснится любовь,
Растворятся куда-то туманы.
Жизнь вернется из дремы
В рассветную музыку дня.
Ты слова приготовь,
Чтобы в них не случилось обмана.
Чтобы мир не был сломан,
Последней надеждой звеня.

Ускользающий в ночь
Человек из иных измерений,
Пленник дутых мечтаний
И медом отравленных фраз,
Нам беды не пророчь,
Пусть солгут что-то вялые тени.
Жизнь, как буря в стакане,
Вспенит истиной утренний час.