Strongly recommended (IX)

Это продолжение. Начало начинайте начинать вот здесь

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Здание школы, как и все стратегические объекты села, громоздилось на пригорке. Тривиальное одноэтажное пэ-образное надругательство над архитектурными формами. Фасад был обращён лицом к школьному стадиону, где легко можно было заблудиться в метровой траве. Проржавевшие футбольные ворота казались останками утонувших кораблей. Две мачты одного из них были лишены перекладины. Сверху на вогнанном в небо столбе, к которому раньше крепился турник, сидела чёрная птица. То самое, гибридное чудище из разорённого журавлиного гнезда. Максимилиан не был орнитологом, но на правах существа, что имело в далёкой истории Земли общего предка с чудищем, искренне возмутился такому родству.

Завидев путников, птица безмолвно воспарила и после непродолжительных показательных выступлений исчезла вдали.
Не был Макс и знатоком морских глубин, погубивших три испанские каравеллы – пару ворот и турник. Однако школа вблизи просто-таки напрашивалась на аналогию с выброшенным на берег многоглазым скатом, чьи очи затянуло катарактой. Упадок здесь чувствовался даже сильнее, чем в разорённом временем гастрономе. Но мужик заметно воодушевился, стал издавать какие-то новые нечленораздельные звуки. И Максимилиан дал ему шанс. Ему – и всей этой истории, которая уже начала его утомлять.

Они вошли в душный вестибюль. Мужик остановился, улыбнулся и издал ртом ещё несколько непристойных звуков. Максимилиан понял – пришли.

В главном школьном коридоре был полумрак. Все лампы перегорели, осколки длинных пластиковых плафонов валялись под ногами, вперемежку с пожухлой листвой, судя по количеству, сразу нескольких осенних сезонов. В самых тёмных углах громоздилось тряпьё, а сделав два шага к закрытой двери учительской, Максимилиан испытал целую гамму чувств, поочерёдно вступив в а) кучу свежих экскрементов, оказавшихся собачьими; и б) в груду пепла, стёртого временем в серый порох. Доски пола прогорели несильно, остатки распала были разбросаны вокруг. Клочья бумаги, растерзанный картон – то, что в необозримом прошлом было тетрадями и учебниками.

Как ни странно, но десница разрушения не коснулась оконных стёкол. Они все были целыми пыльными и непрозрачными. В конце коридора одна дверь была открыта. Свет из неё падал конусом на пыльные доски. Такой тусклый жидкий, может, чуть менее контрастный, чем полумрак вокруг.

Максимилиман обернулся, спинным нервом почувствовав чей-то взгляд. Тень мужика стояла в конце коридора. Убедившись в том, что Макс направился к открытой двери, он исчез в вестибюле. «Меня ждут», - решил Максимилиан, но, переступив порог кабинета химии, он увидел лишь поджарые скелеты парт, выстроенных в два ряда. И ни души.

Стёкла в классе также были выкрашены изнутри белой краской, но красили неаккуратно – то вдоль, то поперёк, то кисточкой, то чуть ли не пятернёй, и свет пробивался через дефекты, оставляя пятна на стенах и полу. Оконные рамы были надёжно прикручены железными пластинами к основаниям. Единственное свидетельство хоть какого-то порядка, имеющего хоть какую-то цель – отметил про себя Максимилиан. И это свидетельство нельзя было назвать приятным.

Самое большое пятно в форме человеческой руки падало у развалившейся на части доски. Кто-то оставил отпечаток изнутри, будто авторский знак. Та часть доски, что ещё висела на стене, вздулась буграми от влаги. Петли, которыми крепились две боковые створки, были сорваны. Сами створки теперь валялись на полу двумя неравномерными кучками деревянной трухи.На стене, между кусками отклеившихся обоев, одиноко висела пожелтевшая таблица Менделеева. Школьные учителя впаривали легковерным ученикам легенду о том, что вся периодическая система пригрезилась Менделееву с бодуна. Всё происходившее тоже весьма напоминало сон.

Что он здесь делает?

Он аккуратно поставил рюкзак на пол и еле втиснулся за парту, которую делил с Бобылём. Бобыль всегда сидел ближе к проходу, он – ближе к окну. Избавившись от шума, который производил сам, Максимилиан услышал шум, который производили другие. Другие шли по коридору. Их ноги шаркали по замусоренному полу. Судя по количеству и качеству производимого шарканья, к кабинету химии приближалась группа хромых, вразнобой подволакивавших одну ногу.
Максимилиан насторожился, но вылезать из-за парты не спешил. На каком-то невнятном интуитивном уровне он боялся вскочить, подбежать к открытой двери в класс и там столкнуться лицом к лицу с кем-то…неприятным.
Лучше дождаться здесь. В крайнем случае – Макс обернулся, отметив наличие подвижной щеколды на дальнем окне, – он сможет ретироваться через чёрный вход.

Прежде, чем шаги приблизились, в нос ему ударил знакомый запах. Вонь. Неизвестно, сколько времени мужик провёл в обществе тех, кто сейчас наяривал по коридору, но его персональные флюиды были флюидами одного тощего тухлого кота, тогда как из распахнутой двери густо повеяло целыми полчищами. Неужели мужик привёл его сюда, чтобы познакомить с обществом анонимных бомжей?! Или с остатками опустившегося населения села, выродившимся племенем алкашей и трутней?! А какие, собственно, ещё были варианты?! С самого начала вонючий, сумасшедший мужик был его единственной зацепкой. А разве уважающий себя, адекватный предводитель шайки опустившихся добряновцев пошлёт парламентёром к гостю дебила, пускающего слюни и повторяющего, как попка-дурак, одну единственную бессмысленную фразу?! Конечно, не пошлёт. Тут у них свой коммунизм. От каждого по вони, каждому - по пустой черепной коробке. От соседской собаки Шарика и то было бы больше пользы.

Максимилиан со всей очевидностью увидел, чем закончится сегодняшний день. Сейчас появятся краснорожие дружки мужика, возможно, среди них будут и его, Максимилиана, одногодки и однокашники. Кто жестами, кто мычанием они попросят его привезти из действующего гастронома пару ящиков дешевой водки. Взамен он вытащит из рюкзака две пляшки дорогого Немирова, разведёт руками, мол, это всё, что есть, раскланяется и, прежде чем возвращаться в Киев, заглянет в родную хату. Мелькнувшая тень бабы Маши не давала ему покоя. Хотя по правде, та тень выглядела слишком изящной для любой бабы. Внучка, скорее всего. Оттуда, если получится, он перезвонит домой. Узнает, как там Кристинка. Попросит её продиктовать номер, с которого звонил Бобыль. Перезвонит туда – услышит много коротких гудков. Трубку никто не возьмёт – и он с чистой совестью оправится в обратный путь. Не через лес, а по грунтовке. Доберётся до трассы, поймает попутку до Нежина, там – электричка. И до захода солнца будет дома.

В дверной проём легла чья-то тень, через порог медленно перевалила первая пара ног. Максимилиан подкорректировал предположение. Мужик отвёл его в школу не для того, чтобы знакомить с друзьями. А для того, чтобы познакомить с подружкой.

Подружка выглядела ужасно. На ноль по тысячебальной системе. Спутанные седые космы практически полностью закрывали её лицо. Кое-какие редкие просветы имелись только на уровне глаз, но Макс был практически уверен – дама сердца мужика передвигается наощупь и ни черта не видит. Дама сердца, как в подтверждение, тут же столкнулась с партой, от неё отвалился кусок, после чего она сделала ещё два неуклюжих шага, ближе к пятипалому пятну света. Максимилиан смотрел, не отрываясь. Остановившись напротив остатков доски, в двух партах от него, она медленно поднесла серую дрожащую руку к лицу. Точнее, к тому, что при плохом освещении казалось лицом. Её рука пошла вниз, как в старом детском фокусе, когда клоун ладошкой стирает на своём лице грусть, и уголки губ вдруг подпрыгивают, стоит руке опуститься ниже. Вместе с рукой вниз пошли и волосы. Скальп с влажным шлепком отошёл где-то в районе затылка, серая кожа ещё какое-то время тянулась за ошмётками волос. Сила, увлекавшая их за собой, не знала пощады.
Космы седой мокрой кучей шлёпнулись на пол класса. Прежде чем взглянуть в лицо своему ночному кошмару, Макс перевёл взгляд туда, где валялся обломок древней парты. Конечно, то был не обломок. И то была не парта. По правде говоря, то был кусок несчастной старой женщины.

Глаза Макса непрерывно расширялись, как галактика после Большого Взрыва. Они уже вернулись на исходную и пялились на лысую бабку. Змеиное гнездо в животе зашипело-заверещало. Новорождённые змейки ужалили разом, и от яда у него закружилась голова.

Подружкой мужика была учительница русского языка.

- У арлг бург аугунг, - сказала Марья Петровна, которой на момент выпуска Максимилиана было шестдесят семь.
- Ауг уг ун, - ответил ей мёртвый Леонид Куземко, его одноклассник по кличке Адольф. Он вошёл в класс следом, практически бесшумно. Или это сами звуки на время волосяного стриптиза Марьи Петровны просто прекратили своё существование.

Сквозь клочья пыльной фланелевой рубахи Адольфа проглядывали белесые ребёрные диски. Взгляд Макса хаотически фиксировал самые разрозненные детали. Он будто прирос к месту, опасаясь потерять сознание от любого резкого движения. Над остатками верхней губы у Адольфа чернел разрез. Кто-то очень остроумно решил привести внешний вид Лёни в соответствие с его прозвищем.

Класс медленно заполнялся выпускниками. Практически одновременно зашла Маша Онопко и Жека Труха. Они встречались ещё в школе и до сих пор ходили парой. Машу вообще сложно было с кем-либо спутать – даже с учётом вновь открывшихся обстоятельств. Мир ещё не знал таких жирных и страшных зомби. Даже Роберт Родригез бы трижды подумал, прежде чем убивать такую зомбариху в своих фильмах – наполнение искусственной кровью такой туши обошлось бы в половину бюджета.

Женя по кличке Абрикос крепко держал в дырявых руках железную табличку со штырём. Временная памятка на кладбище, догадался Максимилиан. На памятке каллиграфическим почерком было выведено: «Ильченко, Максимилиан Сергеевич». И две даты через дефис: «10.01.1976 - 09.08.2013». Десятое января – дата его рождения. Девятое августа - сегодняшнее число. От предплечья у Абрикоса отделился серый комок. Шлёпнулся рядом с кусочком Марьи Петровны. Дырок в руках Абрикоса стало на одну больше.

Последним в класс, шаркая ошмётками ног, зашёл Бобыль. Дверь хлопнула, как выстрел из дробовика. Лицо Бобыля пересекал уродливый шрам – уродливый шрам на кошмарной образине, так было бы точнее, но в этот миг Максимилиан не искал точности в формулировках.

Он наконец нашёл в себе силы вскочить и не потерять при этом сознание. Одноклассники, покачиваясь на остатках ног, внимательно за ним наблюдали. Оттолкнувшись от парты, он практически мгновенно переместил себя в дальний конец класса. Лысая Марья Петровна настороженно заурчала. Он снова передвигался прыжками – как будто гравитация в Добром подчинялась марсианским законам. Он и думал примерно также – прыжками, перепрыгивая через самые кошмарные догадки, чтобы не закричать. Последнее окно в классе, в отличие от остальных, всё ещё закрывалось на щеколду. Макс ухватился за неё левой рукой и, что было сил, потянул вверх. Та сидела намертво. Марья Петровна наступила на собственные волосы, прилипшие к полу. Это был её первый шаг навстречу Максимилиану Ильченко. Следом тронулись и остальные. Макс присовокупил к стараниям и правую руку, теперь он посинел, покраснел, слегка вздулся и даже закряхтел, кое-где даже приналёг всем телом. Щеколда не поддавалась. Более того – прильнув к окну и подняв глаза вверх, Макс только сейчас заметил железную пластину с шурупами, которыми рама была намертво прикручена к основе.

Делать было ничего – пришлось спасать свою жизнь другим способом. Макс перехватил левое запястье правой рукой и саданул по стеклу согнутым локтём. Стекло разлетелось с глухим звоном, оставляя сидящие в рамах зубья. Переместив своё тело перпендикулярно окну, Макс опёрся о раму, практически не почувствовав, как в ладонь с хрустом вошёл зубец поменьше.

Внизу, на травке, прямо напротив окна, стоял знакомый мужик. Его руки резко дёрнулись взад-вперед – и в лицо Максу теперь смотрел дробовик. Изо рта мужика свисала, раскачиваясь, ниточка розоватой слюны.
- Тебе нужен переводчик? – почти весело повторил он. Кровавые сгустки полетели в разные стороны.
Сема Бобыль, тот самый разудалой и бесшабашный друган Сёма, теперь превратившийся в конструктор Лего для Франкенштейна, обогнал их всех и схватил Макса за горло цепкими пальцами, похожими на орехоколы. Если выбирать смерть, то уж лучше от руки мёртвого друга, чем от дробовика живого идиота.

В последние дни жизни друг носил усы, разрубленные пополам жестоким ударом. Внутри раны, между пучками сухих усов, на чём-то бледно красном копошилось что-то вёртко-белое. По ходу, это были черви. 

- Сука, а ты изменился! – выдавил Максимилиан и укакался от страха.

ПРОДОЛЖЕНИЕ - ЗДЕСЬ