Я сидел задумавшись, держал перед собой листок бумаги испещренный кривыми строчками, которые при внимательном рассматривании распадались на отдельные слова и буквы. Ветхий расползающийся папирус и такой же старинный текст, повествующий о чем-то происшедшим давным-давно, за пределами памяти и даже за пределами этих пределов. Это были те смысловые конструкции, которые я только собирался сформулировать и перенести на бумагу, теперь уже впрочем не зачем, я все узнал не успев даже подумать. Жизнь - я помнил все что она сказала, исполнил все что приказала, увидел все что показала, теперь другой начнет сначала. Перечитал записку еще раз, прежде чем понял что мне нужно сделать. Откинул листок в сторону, лег на сырую землю, сложил руки на груди и закрыл глаза.

Деревья уплотнялись, кустарник царапал и препятствовал продвижению, но я упорно шел вперед. Куда? Еще каких-нибудь тридцать минут назад я не мог бы дать на этот вопрос вразумительного ответа, но сейчас я понимал, что непреклонно следую к своей погибели. Да, я испытал все, что можно испытать и пережить, видел все, что можно вообразить и даже больше, прочувствовал все комбинации во всех вариациях, просуществовал бессчетное число бесконечностей и уже пришла пора завершать все сущее, пусть и не уничтожением мироздания в безумном армаггедопиздеце, а всего лишь прекращением созерцательной функции. Нет, у меня не было желания умирать, просто по мере сгущения лесной растительности, краски блекли, чувства притуплялись, мысли прекращали думаться. Мое протяженное соло в событийности подходило к концу, я устало присел на оказавшийся рядом трухлявый пень, собрался с остатками мировосприятия, чтобы озвучить коду нескончаемой мелодии и расстаять с последним выдохом, оставив звуковой ряд вращаться автономно самому по себе без моего участия.

Наиболее проворные мужские особи вырывались из телесной битвы, унося с собой одну из притихших девиц. Изловчившись и я утянул светло-русую красавицу из пространства брани и шустро поволок ее в лес, куда устремлялись и остальные юноши обзаведшиеся трофеем. Там в лесу, то справа, то слева слышался любовный шорох проистекающей инициации. Я же углубившись в лес подальше, так как у меня не было нужды возвращаться потом обратно, залег с молодицей в уютненькой мягкотравянистой ложбинке и склонившись над младым упругим телом тихо произнес: возьми мою любовь. И прекрасная дева взяла - сначала традиционным вагинальным способом, после оральным и в довершении анальным путем. Оставив использованное совершеннейшее женское тело посткоитально отдыхать на зеленой травке, я побрел в одиночестве в сгущающуюся лесную чащу.

На просторном майдане за околицей деревни собирался простой люд. Со стороны изб полукругом становились мастеровые вместе со своими многочисленным семействами, доживающий свой век старики и старухи, да служивые с постоялого двора. Посреди площадки немногочисленной кучкой сгрудились испуганные молодицы, по сторонам переругиваясь толпились две группы вызревших отроков нетерпеливо ожидающих начала брачных игрищ, к одной из этих групп мимикрировав незаметно присоединился и я. Позади толпившихся зрителей задористо наигрывали на архаичных инструментах местные музыканты, внешний край майдана огораживал вечный лес. Вдруг хаотичный людской шум и гам был прерван тремя пронзительными взрывами из пищалей и над площадью повисла зыбкая тишина. Выскочивший перед публикой скоморох-глошатый зычно прокричал о начале традиционного обряда и призвал музык затянуть мелодию цепенения для убаюкивания ритуальных девиц. Инструменталисты вступили в миноре и из их психотропных орудий полилась русская колыбельная песня под которую девицы посреди майдана сначала поникли головами, а после сморенные сном опустились в сидя-лежачую позицию на покрытую редкой травой землю. Медитационная музыка стихла и после недолгой паузы фольклерный ансамбль взорвал жестким мажором тему инициации. Парни с разных концов праздной площадки ринулись к ее центру навстречу друг другу и вскоре смешались в бурлящий энергией клубок из человечесеких тел. Находясь в этом хаосе изнутри я в тот момент очетливо остро ощущал чувство людского единения и общечеловеческого братства.

Войдя в противофазу движению общественности я побежал по стерне, надеясь достигнуть мест обитаемых и там быстро ассимилироваться. Кончилась стерна, оборвался луг, впереди простиралась бесконечная степь, лишь изредка разбиваемая лесополосами, а людские конгломерации все не попадались мне на пути. Огромный простор и нет пределов для ищущего признаки урбанизации взгляда, лишь травы, то практически вытоптанные, то колыхающиеся по пояс сопровождают мой гуманитарный поиск. А время шло, ноги бежали, уже стали попадаться небольшие кустарники, дальше - рощицы низкорослых деревьев, а ближе к вечеру начался полноценный лиственный лес из берез да дубов. Выбившись из сил я практически замертво упал на границе леса и злакового поля, потерявши ориентацию во времени и пространстве сознание покинуло меня и я забылся в беспамятстве. Первое, что было осознано моим слухом после продолжительного сна - дребезжащее треньканье балалайки да нестройный перебор баяна. С севера потянуло холодом.

И все бы продолжалось не изменяясь, если б в один из летних дней не появилась на моей проселочной дороге девушка, стройная как лань, красивая как звездная ночь с глазами подобными бесконечному в своей голубизне небу. И я вспомнил былое, заманил девчушку в свое жилище и уже никуда от туда не выпускал. Дни доброго семейного счастья сменялись неделями склок и ненависти, огонь любви тушил лед своенравия и эгоцентричности, эмоции то бушевали океанской бурей, но в конце концов укладывались с тихой радостью на лежанке. Но вот в один из ненастных вечеров я в сердцах схватил юную красавицу за руку и поволок в дальнюю рощицу, там под липой в последний раз занялся с нею любовью и кончив тешить плоть принялся тешить свою гордыню - привязал молодицу к дереву желейными ремешками, назидательно высек ее травяным веником, обматерил как следует поминая ей загубленный покой, да и пошел себе прочь куда глаза глядят, пока недолгие путы удерживающие полюбовницу не растаяли под накрапывающим дождем. Не нужна мне была больше ее липовая любовь, которая кроме душевных страданий да телесных утех ничего боле мне не дала. Брел я сначала по поросшей дороге, после свернул и углубился в луг высокой сочной травы, да так и заночевал на лугу укрывшись от моросящего дождичка в одиноко стоящем снопе. На утро меня разбудило горластое пение косящих траву мужиков.

Сегодня на ужин были макароны. К этому времени голод успел уже окончательно меня измотать и поэтому, когда я сел за стол перед алюминиевой миской, сил начать потребление пищи у меня совсем не было. Заметив это, соседний шлёма предвинул ко мне бутылку с густым томатным соусом и, заговорщически подмигнув, посыпал еду серой пылью извлеченной из грязного кармана робы. Некоторое количество мелкодисперсного порошка таки попало мне внос и вяло чихнув во мне пробудился аппетит. Съев несколько мучных шнурков я весьма приободрился и входя во вкус полил макаронные изделия красной пастой из бутылки. Растекшаяся по макарошам томатная субстанция вдруг озорно улыбнулась мне и стала весело что-то напевать. Песня кетчупа, сначала непонятная и невнятная, вскоре зазвучала вполне уверенно и осмысленно. В ней пелось о бескрайних таврических степях, о щедром южном солнце и о богатстве родной земли. О вольной жизни, о свободе выбора и отсутствии каких-либо преград. И я выбрал житие на просторе, моя глинобитная хатка крытая соломой стояла особняком от удаленного от села хутора, в котором кроме нескольких стариков, давно уже никто не жил. А я тихо сам по себе встречал рассветы, устраивал в полдень сиесту и провожал закатное солнце гранчаком самодельного пшеничного вина. Казалось время снова замерло навсегда.

Я держал в руках изогнутый штопором полимерный обрубок, из правого кармана своих штанов я вытянул похожий предмет, но отсвечивающий металлическим блеском, соединив две детали получил подобие цилиндрической клетки, полученную конструкцию подбросил повыше и та, упав на мраморный пол, разлетелась на множество звенящих пружинок, которые весело подскакивая по ровной поверхности дрожащей волной разбежались в разные стороны. Однако в воздухе передо мной осталось висеть золотоватое свечение и мне требовалось сделать определение на его счет. Тогда я решил, что этот животворящий комочек обязательно должен стать счастливым, поэтому я аккуратно сгреб его ладонями, укрепил наподобие снежного комка и искренне нежно поцеловав запустил его по вытянутой параболе за пределы моего поля зрения с напутственной фразой: будь ты проклят! Что ждало эту новую жизнь скоро мне пришлось испытать на собственной шкуре, так как вылетев огненно-желтой кометой я немедленно оказался в мучительной телесной агонии и, следовательно, в дальнейшем меня ожидало только облегчение участи.

Утвердившись в намерении я был готов к встречи с новыми формами, желая лишь одного - лишь бы они были нежными, дабы мой деликатнейший рецептор получал только приятные ощущения от контакта без травматизма и дискомфорта. И судьба отблагодарила сполна, одарив мощнейшим приливом чувственного экстаза смывшим меня из извергающего воплощения в поглощающее. Оказавшись в плотном потоке устремляющихся к цели участников соревнования, я с радостью принял вызов и постарался занять лидирующую позицию в конкурентной борьбе. Через некоторое время усилий необъятный объект вожделения показался на горизонте и приободрившийся сонм с удвоенной энергией принялся выискивать изъян в идеальной сфере, через который можно было прорваться на церемонию награждения. Осуществляя уже седьмой орбитальный облет, я на периферии чувств заметил стереометрическую аномалию в районе пересечения тропика рака с нулевым меридианом - над глобальной поверхностью выделялся воронкообразный канал циркуляционных возмущений, который и привел меня к желанной цели. В торжественно-желтом, оббитом тяжелым велюром зальном помещении, аморфный рефери вручил мне заслуженный трофей - брызжущий вседостатком рог изобилия - аппарат для преобразования идеального в материальное.

Вид блестящего нагого женского тела, запах увлажненной промежности и срамные обволакивающие движения вогнали меня в полное смущение. Веришь ли ты в стыд? Доверяешь ли любви? Нет, я не имею ввиду заманивающий флирт или зов плоти, но напротив нечто такое одновременно целомудренное и совокупительное, когда легкое свербление сначала зарождается где-то внутри груди, а потом плавно опускается вниз живота. Это как оргазм без эрекции чисто на ментальном плане - происходит замещение чувственного возвышенным, сладострастного просветленным и похотливого одухотворенным. В таком положении для близости уже не нужны орудия любви - в дело вступает сама любовь в своем чистом рафинированном виде, когда два субъекта сливаются на миг в одно целое, чтобы тут же разъединиться и опять слиться в экстазе и снова распаться и воссоедениться, два в одно, туда-сюда - вечный двигатель мироздания без трения и затрат энергии существующий в виде идеи, точнее постулата. На глянцевом атласе простыней широкой кровати я принимаю на себя надвигающиеся округлые формы - жизнь продолжается!