Поджарый и Лысик

Его называли худым, тощим, бывало, что и доходягой, но он предпочитал называть себя Поджарым. На свиданиях (не таких частых, как ему хотелось бы), повернувшись к своей пассии левым, менее облезлым боком, он словно торговка в базарный день рекламировал себя: «Никакого сала, только мускулы». Впрочем, на счет мускулов он явно преувеличивал: мышцы, как водится у котов, у него были, но рельефность его телу придавали скорее мослы. Его друг, а точнее будет сказать приятель, ибо друзья это нечто большее, нежели совместное ожидание выноса пищевых отходов из столовой, был, напротив, увесист, гладок боками и лоснист шерстью. Он часто посмеивался над Поджарым и говорил одну и ту же надоевшую до харканья комочком шерсти фразу: пока толстый сохнет, тонкий сдохнет, а еще раз за разом рассказывал околонаучную байку о том, что его большое тело более полезное, потому что лучше принимает радиосигналы. Поджарый всегда в этом месте представлял некую шарообразную шерстяную антенну и думал, зачем нужно принимать радиосигналы, если ты всего лишь подстоловый кот, приученный к трехразовому питанию пищей, прошедшей тепловую обработку?!

В целом и общем, они были командой, живописной, не спорю, но настоящей командой, в которой в час-пик один прикрывал собою будущее содержимое желудка, а второй совершенно шалел в драке, отчего считался бешеным. Слаженность их действий и несдержанность характеров, соединенные с непомерным аппетитом, привели к тому, что котами из окрестностей, которые тоже были не прочь перейти на рекомендованное Минздравом Украины питание, было принято единодушное решение, что с ними связываться себе дороже даже из-за гуляша с картофельным пюре или сметаны из-под блинчиков, к тому же, никто точно не знал, где раньше гулял гуляш, тогда как всякий уважающий себя гуляш обязательно где-то должен был прогуливаться до встречи с картофельным пюре, как и не знали, что такое эти блинчики, возможно, те резиновые на вкус и по консистенции круглые штуки, с которых они слизывали сметану, но это было только лишь предположение, точно этого не знал никто.

Вроде все для полного счастья: и тебе еда, и вкусные запахи между приемами пищи, и тепло, и какие-никакие победы как в драках, так и на межполовом фронте, а Поджарому не сиделось на месте.

Еще будучи совсем юным, он жил чуть выше по склону возле помещения, от которого пахло стиральным порошком и одеждой, в общем, невкусно, то есть несъедобно пахло. Однако же, ему было не лень взбираться туда каждый день по лестнице с несчисленым количеством ступенек (впрочем, для Поджарого любое количество свыше одного было несчисленым, потому что он не умел считать), чтобы поймать, словно мышку, знакомый запах и играться с ним, прикрывая то левую, то правую ноздрю, дожидаясь, когда выйдет лысое, точнее почти лысое существо, передвигающееся на задних лапах как если бы кот, не уважая самого себя, постоянно ловил высоко летающую птичку или бабочку, и скажет ему что-нибудь. Существо и говорило не так как коты, его голос напоминал какой-то духовой инструмент, название которого Поджарый забыл, а может и не знал никогда, но слушать который мог часами. Он любил себе повторять: бродяга, бродягой, а душа прям через уши тянется к прекрасному. Поразмыслив, он решил, что где-то среди его предков была какая-нибудь приятная во всех отношениях домашняя персидская кошечка, от которой ему и передалась эта любовь к духовой музыке. Существо же, возможно, было не таким уж больным, потому что периодически опускалось ближе к земле как все нормальные коты и терлось лапами об его шерсть, видимо, из зависти, так как даже те клочки, что остались от шкуры Поджарого были и то гуще, чем редкие островки шерстистости Лысика. Еще существо иногда приносило ему рыбку, наверное воровало где-то, по крайней мере, не похоже было на то, чтобы оно само было способно поймать хоть что-то. Поджарый всегда съедал половину, не потому что был голоден, а потому что не хотел обижать Лысика, а половину оставлял ему: пусть тоже поест, юродивый.

Зачем он возился с Лысиком, он и сам себе толком не мог объяснить, возможно, это было разыгравшееся в нем родительство, так как он опекал лысоватого несмышленыша, возможно, требующий реализации талант дрессировщика, ведь ему удалось-таки приучить существо выходить в одно и то же время и говорить-петь-говорить-трубить, возможно, действительно тяга к прекрасному, но здесь наверху, на своем котовьем Олимпе он отдыхал как маленький котенок, у которого всего-то забот охота за солнечным зайчиком, поскольку все остальное за него думают, добывают, отвоевывают и решают родители. Пожалуй, самое главное, что здесь не нужно было рвать чужие морды и сухожилия, не нужно было ничего доказывать со свирепым выражением глаз и пасти, здесь можно было быть самим собой: добрым, внимательным, чутким, заботливым…

И знаете, не думаю, что кто-то из котов мог бы поверить или хотя бы представить, что Поджарый может с кем-то делиться и даже делать подарки без какого-либо расчета, умеет любить и способен чувствовать нечто большее, чем голод и агрессия, что он нуждается в нежности не меньше, чем любой из них и готов подчиняться чему-то добровольно без намека на закон силы… Однако же, на Олимпе Поджарый больше похож на себя, чем возле столовой. Что тут скажешь, не объедками едиными жив кот…

;-)