Зэ Иванова Вера

Он всегда распечатывал написанное, чтоб немного погодя, когда рана памяти подсохнет и покроется корочкой новых впечатлений, вычитать уже сторонним читателем, а нетворцом.

Да какойтам творец?! - досадливо отмахнулся он, – и печально уставился на текст. Еще и  мигрень подбирался: строчки разлетались брызгами радуг и кривились, словно водная гладь, тронутая ветром.

Иван помотал головой, потер виски и снова взялся за правку, но, подчеркнув корявую строку красным корректорским карандашом, услышал  в голове на нижнем регистре «до», нырнувшее большой красной рыбой под нотный стан сознания, и бросил в порыве досады всю пачку, разлетевшуюся с удивительно приятным шелестом осенних листьев.

- Плохо написано, что скрывать, плохо, но что делать, если те волнующие и проникновенные сочетания слов и эмоций, которые создают у читателя ощущения наблюдателя или даже участника,  являются скорее случайным совпадением, чем закономерностью? Были бы они подвластны законам и правилам… Нет, определенно, просто случайность, иначе бы четкое следование инструкции (а это Иван умел) было бы залогом успеха любого его труда. А так… Эх…

- Еще и имя этой случайности придумали, - ворчал Иван, - гением зовут. Пушкин, скажем, или Шекспир – ясен пень, гении, а какой-нибудь Иван Бездомый, что? Так, писарь? Да если разобрать, то ведь и разницы между ними почти никакой нет: говорить, жонглировать словами так и эдак, каждый может. Но только гении служат секретарями- машинистками у истинного творца - Случая, а все остальные так, вяжут свои строчки по кем-тоуже сочиненным схемам, старательно копируя узор из вкладыша журнала «Вяжем крючком».

- Гениальность есть везение и ничего более – обреченно вздохнул Иван, которому до крайности не везло: писательская случайность вертела перед ним упругим задом, строила глазки, но не давалась как та девчонка-одноклассница, что буквально доводилаего до исступления в десятом классе, соблазняя, но не подпуская к себе. Вот они муки творчества, когда хочешь, а не с кем.

- Эх, - Иван уже давно и безнадежно самоудовлетворялся тем, что сочинял рассказики в альманах современной прозы. Гнуснейшие, надо признать, рассказики, да это и ссамого начало было ясно, ведь искусство, оно не имеет ничего общего с искусственным, так, бурда, вроде напитка цикория вместо черного кофе.

- Нет,Случай нельзя ничем заменить, это предельно ясно.

Разыгравшийся мигрень буянил красками, подкатывала тошнота и Иван уже ясно видел, как голова у него отвратительно раскалывается, как если бы кто-то уронил спелый арбуз. И в этом зловонном разломе (во время приступа мигрени его всегда донимали запахи) идет человек в белых осиянных одеждах и по всему видно, что он несет с собой что-то хорошее и если не избавление от мучавшей его головной боли, то, во всяком случае, благо, или даже благодать. Сам не зная почему, он не испугался разыгравшегося воображения (или то было не воображение вовсе, а правда к нему шел человек в белых длинных одеждах), как не удивился и тому, что тот заговорил с ним как со старым знакомым и ему было очень приятно и спокойно слушать его тихий голос, которым тот говорил о чем-то сложном, но так все объяснял, не упрощая предмета, но и не усложняя рассказа сложными оборотами, как это водится в науке, что было очень понятно, словно Ивану все это уже давно было известно, но он почему-то забыл… А говорил он о Гении. Говорил, что гения на самом деле никакого нет и что все это вздор, что Иван насочинял про Случай и совпадение слов и эмоций, а что на самом деле все дело в нем, в этом человеке,  а имя ему Гармония и что ему стало жаль Ивана, отчего он и пришел к нему, чтоб все это разъяснить.

- Эге ж, -подумал Иван – всякий кулик свое болото хвалит, еще и имя какое-то женское, ктому же больше напоминает гармонь, чем ту, настоящую гармонию, которая странным образом дарит одновременно спокойствием и возбуждением - но скепсис его очень быстро развеялся,  может от простых и ладных поясненийч еловека, может от белого цвета его одежд, которому сразу хотелось верить, и Иван более не сопротивлялся.

- Да, Иван, всем руководит гармония, может ты замечал, как прекрасно складываются семь цветов в коромысло радуги, подчиняясь отнюдь не чуждым им, как ты полагал,закономерностям и правилам: красный через оранжевый переходит в желтый и даже замыкающий фиолетовый цвет есть ничто иное, как соединение синего и красного. В эту песню слова не добавишь, да и вряд ли уберешь. Вот что значит гармония! Она,по-другому, единство, при том единственно возможное, а значит правильное, и, вто же время, состоятельность, даже самостоятельность, всех составляющих это единство частей, ведь, согласись, каждый цвет по-своему прекрасен и способен рассказать об оранжевых пряных осенних листьях, о голубом полупрозрачном море,о фиолетовых грозных тучах или упругих баклажанах, но только все вместе и именно в этом порядке они составляют радугу…

Он много что еще говорил, красиво и складно, но проснувшись Иван мало что помнил, про радугу вот помнил, про баклажаны эти… И тут в его прояснившуюся и легкую той легкостью, которая бывает лишь когда отпускает ужаснейшая  боль, голову пришла мысль, что пожалуй этот в белых одеждах был прав, прав на  счет гармонии. Он вспомнил как в самом начале «до» показалось ему красной рыбой и подумал, что она как первая из семи нот, пожалуй, действительно совпадает с красным цветом радуги. Вспомнил что-то про Пушкина с его Болдинской осенью, посчитал, и вышло, что если весь алфавит переложить на радугу: а – красный, б –оранжевый, в – желтый и т.д., то слово осень и даже  болдинская начинаются с букв, соответствующих оранжевому цвету радуги…

-  Вот она, гармония! - радостно ухватился заидею Иван, - Вот он путь к созданию наконец-то чего-то стоящего, - он с воодушевлением принялся за работу, на всякий случай, обойдя стул, на котором сидел,семь раз (гармонии, по всей видимости, приглянулась цифра семь). Иван старательно подбирал слова, чтоб они соответствовали цвету, который ближе всего отображает их смысл, работа кипела, Иван писал, коряво, как всегда, но теперь вкорявости был хоть какой-то смысл...

Что ж, оставим его в его расчетах и радугах, не будем его беспокоить. Опасаюсь едино того, что вряд ли успех Ивану принесет кратное семи число абзацев на странице, первые буквы, соответствующие по порядку названиям цветов радуги, не в том же, право, дело, ведь есть семь нот, всего семь, но с их помощью Шуберт заставляет нас кружить в вальсе, а вот мальчишка из соседнего подъезда, орудуя теми же семью нотами, побуждает разве что к мечтам о тишине. Если и выйдет толк из ивановых стараний, то едино из-за веры его, веры в себя, а вера, известно, способна творить чудеса… Не теряйте веры!

З.Ы. С днем рождения!