Великая Раневская

С детства Фаина была робкой, от неуверенности заикалась (это осталось до старости и проявлялось в минуты волнения, но только в обычной жизни и никогда — на сцене). Она тяжело сходилась с детьми и неважно училась. Гимназию так ненавидела, что родителям пришлось ее забрать. Она получила домашнее образование и сдала гимназический курс экстерном. Как такая стеснительная девушка могла вбить себе в голову, что ее призвание — театр, непонятно! Семья до поры до времени относилась к увлечению дочери спокойно, но, когда та заявила, что пойдет в актрисы, Герш Хаимович высказался резко: «Посмотри на себя в зеркало и увидишь, что ты за актриса!» Однако легче было бы остановить поезд на полном ходу, и в девятнадцать лет Фаина ушла в самостоятельную жизнь.

В Москве она несколько раз держала экзамены в театральные школы, но так заикалась от волнения, что ей сказали: «Деточка, это профессиональная непригодность». Но судьба — дама с чувствами, она часто милостива к тем, кто, не сворачивая, идет к своей цели. Так что знакомство с известной провинциальной примой Павлой Вульф можно было бы считать счастливым даром судьбы, если бы не та настырность, с которой Фаина его добивалась.

К Вульф Раневская попала абсолютно неумелой актрисой. Павла Леонтьевна после отыгранного накануне спектакля мучалась мигренью и никого не принимала. Но когда ей доложили, что какая-то странная заикающаяся девица настаивает, чтобы ее впустили, почему-то согласилась. Навязчивая гостья оказалась неуклюжей порывистой девушкой с большими испуганными глазами. Заикаться она перестала, как только прошел первый страх. Девушка сказала, что мечтает работать с Павлой Леонтьевной и согласна на любые роли. Вульф указала на стопку пьес, лежащих на столике, — пусть выберет, что хочет, и подготовит отрывок. Девушка явилась спустя несколько дней, и опытная Вульф поняла, что отпустить ее она не может. Взять ее в театр она тоже не могла, но дала ей большее: взяла в свою семью и помогла ей стать Актрисой. Их дружба продолжалась много лет, до самой смерти Павлы Леонтьевны.

Раневская была любима и вождями, и публикой, и критикой. Рузвельт отзывался о ней, как о самой выдающейся актрисе ХХ века. А Сталин говорил: «Вот товарищ Жаров — хороший актер: понаклеит усики, бакенбарды или нацепит бороду, все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская ничего не наклеивает — и все равно всегда разная». Этот отзыв ей пересказал Сергей Эйзенштейн, для чего разбудил ее ночью, вернувшись с одного из просмотров у Сталина. После звонка, Раневской надо было разделить с кем-то свои чувства, и она надела поверх рубашки пальто и пошла во двор будить дворника, с которым они и распили на радостях бутылочку.

В театре Красной Армии Раневская сыграла пять ролей, из них одну колоссальную: Вассу Железнову. Хозяйку жизни, бизнес-вумен, как сказали бы сейчас, подавившую в себе все чувства. Васса принесла ей всеобщее признание и звание заслуженной артистки.

Однако она довольно многим мешала — и своим талантом, и тяжелым характером. Подолгу в театрах не служила. «В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части» — такой итог подвела она, сменив дюжину театров. Однажды театральный критик Наталья Крымова спросила уже старую Раневскую, зачем она столько кочевала по театрам? — Искала святое искусство, — ответила та. — Нашли? — Да. — Где? — В Третьяковской галерее.

С годами она становилась все более едкой, от ее замечаний, от сарказма страдали не только артисты, но и режиссеры. Начинающему композитору, сочинившему колыбельную, она сказала: «Уважаемый, даже колыбельную нужно писать так, чтобы люди не засыпали от скуки».

С Любовью Орловой они были, можно сказать, приятельницами, но и в ее адрес Раневская позволяла себе шуточки: «Шкаф Любови Петровны так забит нарядами, что моль, живущая в нем, никак не может научиться летать»

Однажды Юрий Завадский, худрук Театра им. Моссовета, где работала Фаина Георгиевна Раневская (и с которым у нее были далеко не безоблачные отношения), крикнул в запале актрисе: "Фаина Георгиевна, вы своей игрой сожрали весь мой режиссерский замысел!" "То-то у меня ощущение, что я наелась дерьма!" - парировала Раневская.

В 38 лет она начала сниматься. Сначала «Пышка» Михаила Ромма, а потом и «Подкидыш», и «Золушка». Эйзенштейн хотел снять ее в роли Ефросиньи в «Иване Грозном», но министр кинематографии Большаков не позволил: «Семитские черты Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах».

Щедро наделив Фаину Раневскую талантом, Господь, видно, решил сэкономить на другом — и недодал ей любви. Друзья у нее были, поклонники тоже (во время гастролей Театра имени Моссовета в Одессе кассирша говорила: «Когда Раневская идет по городу, вся Одесса делает ей апофеоз»), а своей семьи не было. 

Однажды ее спросили, была ли она когда-нибудь влюблена. - А как же - сказала Раневская - вот было мне девятнадцать лет, поступила я в провинциальную труппу - сразу же и влюбилась. В первого героя-любовника! Уж такой красавец был! А я-то, в правду сказать, страшна была, как смертный грех… Но очень любила ходить вокруг, глаза на него таращила, он конечно, ноль внимания… А однажды вдруг подходит и говорит шикарным своим баритоном: "Деточка, вы ведь возле театра комнату снимаете? Так ждите сегодня вечером: буду к вам в семь часов". Я побежала к антрепренеру, денег в счет жалования взяла, вина купила, еды всякой, оделась, накрасилась — сижу жду. В семь нету, в восемь нету, в девятом часу приходит… Пьяный и с бабой! "Деточка, — говорит, — погуляйте где-нибудь пару часиков, дорогая моя!" С тех пор не то что влюбляться — смотреть на них не могу: гады и мерзавцы! 

Так и прожила она в одиночестве после похорон сестры. Единственно близкой душой для великой актрисы был лишь подобранный на улице пес.

Комната, в которой она жила в Старопименовском переулке, была кишка без окон, так что ее можно было уподобить гробу. «Живу, как Диоген, — говорила она, — днем с огнем». Много курила, и, когда известный художник-карикатурист Иосиф Игин пришел, чтобы нарисовать ее, она так и вышла — погруженной в клубы дыма на темном фоне. Врачи удивлялись ее легким: — Чем же вы дышите? — Пушкиным, — отвечала она.

Раневская продолжала играть, даже когда ей это было уже трудно физически. Вся театральная и нетеатральная Москва ходила в Театр Моссовета, чтобы увидеть ее в спектаклях «Странная миссис Сэвидж» и «Дальше — тишина». В «Тишине» они с Пляттом играли старых супругов, которых разлучают дети, потому что никто из них не хочет забирать к себе сразу двоих родителей. Зал рыдал…

Незадолго до смерти Раневской режиссер-документалист Марианна Таврог решила снять великую актрису в своей серии «Старые мастера» (в серию вошли кинопортреты Марка Прудкина, Верико Анджапаридзе и еще нескольких титанов из «уходящей натуры»). Фаина Георгиевна наотрез отказалась рассказывать перед камерой о том, как работала над ролями, и вообще сниматься. 

Марианна Таврог ходила к ней день за днем целый месяц и наконец решила схитрить. Сказала, что снимет только фотографии на стенах (а у Раневской в доме их было много, и она общалась с ними — это был ее мир). Фаина Георгиевна согласилась рассказать про тех, кто там запечатлен, и тогда в доме появились кинооператор с камерой, осветитель и критик Наталья Крымова. Крымова в кадре задавала свои вопросы, а Раневская отвечала, забыв про съемку…

То была последняя встреча зрителя с ней. За год до своей смерти Раневская отказалась играть на сцене. «Старость, - сказала она, - вещь страшная. Болят все мои косточки. Очень устала, очень. Восемьдесят семь лет! Я не Яблочкина, чтобы играть до 100 лет. Нет, больше на сцену не выйду!»

Умерла Фаина Георгиевна 20 июля 1984 года, после перенесенных инфаркта и пневмонии…Она похоронена на Новом Донском кладбище в Москве.

Эта статья написана с помощью материалов из интернета.