Украина помнит своих героев

Киевские легенды


Гвардии старшина Никифор Шолуденко похоронен в парке Славы, на входе в аллею — первая плита справа. Но до 1957 года его легендарная могила, посещаемая киевлянами без даты и повода, часто потому, что положить цветы на холодный камень бывает нужно и сердцу, находилась в маленькой боковой аллее, ведшей от Европейской площади к кинотеатру "Днепр", за библиотекой — совсем недалеко от места, где он погиб.

5 ноября 1943 года, когда центр Киева был забит немецкими войсками, когда все вокруг грохотало, взрывалось и рушилось, а люди существовали вполне внутри апокалипсиса, на Крещатик выскочил один-единственный танк с красной звездой на башне. Разумеется, его тут же подбили — танкам нечего искать счастья в уличных боях, но имя его командира киевляне каким-то образом узнали и запомнили. Он был для них больше, чем "героически погибший в боях за столицу Украины", больше, чем просто свой, вернувшийся спасать и освобождать. Во-первых, он один воплощал всю рвущуюся в город советскую армию, его уже ждали — вероятно, так и ждут вестников истинного чуда; и он пришел, не обманул, и заплатил за это жизнью. Во-вторых, как же это несправедливо и дико — уцелеть в кровавой мясорубке последних трех недель и погибнуть в самом центре, на Крещатике. В-третьих, все понимали, что он знал, на что шел; что кто-то должен быть первым, смертником — и он принял эту обязанность на себя. Конечно, были смерти и до него, были и после, и все были трагическими. Но эта оказалась особенной.


Судьба, распределяя житейские роли, поручила Никифору Шолуденко показать гражданским, как это бывает, как умирают на войне их отцы, братья, мужья и сыновья. Каждый видел на его месте кого-то другого, своего, и вместе с его смертью переживал еще чью-то; и, наверное, поэтому 24-летний танкист стал для всех горожан родным по крови и сделался первой, самой любимой легендой послевоенного Киева.

Со временем меняется любое прошлое: какие-то события уходят в небытие, и Лета поглощает их с той же безразличной неотвратимостью, с какой серая вода ноябрьского Днепра поглощала тысячи советских солдат, штурмовавших его правый берег. Какие-то вещи остаются истории, как наследство щедрого, но склонного к мотовству дальнего родственника: знаешь, что и в этой шкатулке хранилось что-то ценное, но что? Самое важное и значимое становится легендой и переходит в ведение и зону ответственности не одного и даже не ста людей, а всех, народа, который — что бы ни выкаблучивали отдельные его представители — величествен и бесконечен, и каким-то образом умудряется его сохранить.

Легенды — это строительный материал вечности. Пока мы их помним и передаем своим потомкам, мы, как боги, владеем секретом бытия и можем на равных спорить со смертью.

Как бы ни жаловались все на ухудшение генофонда, измельчание нации и оскудение культуры, а все же в преддверии 6-го ноября во многих киевских домах вспоминали войну, взятие Киева и плакали по своим и чужим, ставшим спустя столько лет тоже своими и ушедшими в наши легенды, как в вечность.

В принципе, 5-го всё уже было взвешено и всё решено. В сером небе над Днепром и над городскими окраинами шли жестокие воздушные бои. Это в них за десять предыдущих дней будущий лучший пилот-истребитель Кореи, маршал авиации Советского Союза и по совместительству ангел смерти Иван Кожедуб, которому в 1943 исполнилось двадцать три, сбил одиннадцать вражеских "мессеров". Ко дню освобождения Киева на его личном счету было 26 уничтоженных самолетов. И разве не легенды достойно, что здесь воевали с немецкими асами летчики подполковника Летучего? Историки говорят, что в один только день 3-го ноября в 36 воздушных боях был уничтожен 31 немецкий летчик, а легенда гласит, что киевское небо хранило своих.

В тех же числах в штаб фронта прибыл представитель миссии союзников, 26-летний британский офицер Моше Даян с черной "пиратской" повязкой на глазу — и успела уже состояться еще одна потрясающая до неправдоподобия киевская легенда. Будущий командующий Армии обороны Израиля и бывший слушатель советской Академии Генштаба учился едва не за одной партой с Гудерианом, воевал с 1940 года, потерял глаз при Дюнкерке и гитлеровцев ненавидел отчаянно. Отправленный в Москву в составе британской военной миссии, долгое время он просился на передовую и, наконец, ему предоставили такую возможность во время битвы за Киев, отправив сюда в качестве наблюдателя. Генерал Черняховский, отвлекавший на себя силы противника на северном краю Лютежского плацдарма, полагал, что нашел для представителя союзников наименее опасное место в этом кровавом кошмаре. И именно там Моше Даян, один из немногих выживших, яростно отстреливался из пулемета от наступающих немцев и заработал орден Боевого Красного Знамени.

Здесь, под Киевом, вообще случилось что-то вроде сотворения новой Вселенной, когда сотни тысяч судеб столкнулись, взорвались и разлетелись по разным концам галактик. В киевской земле лежат вперемешку кости и своих, и чужих — теперь не отличить. К тому же, столько лет спустя свои и чужие стали почти родными. Никто не поймет сражавшихся и умиравших на Восточном фронте так, как сражавшиеся и умиравшие на Восточном фронте солдаты армии противника. Они нынче гораздо ближе друг другу, чем своим внукам и правнукам, ради которых выжили в этой кровавой бойне. Впрочем, сколько их осталось? Времени свойственно не только лечить, но и убивать вернее, чем пуля снайпера. Но еще — время обучает науке прощать. Во многих киевских домах накануне 6-го ноября поминали всех погибших, без исключения.

5-го все уже встало на свои места, вопрос был только в цене. Никто никому ничего не говорил, но все и так всё знали — и немцы, даже рядовые, и горожане.

По Киеву уже две недели ходили слухи: и что наши завязли на переправе — а ведь правда завязли, и в отсутствии понтонов за семь дней через Днепр переправились всего восемь танков; и что это ничего, все будет хорошо, потому что нашим помогают рыбаки — а ведь помогали, не вылезая почти сутки из ледяной ноябрьской воды, чтобы обозначить брод, и 70 танков генерала Кравченко проскочили реку после непрерывного 300-километрового марша и ночью ударили в немецкий фланг, отрезав путь к отступлению. И что танки идут по Брест-Литовскому проспекту — а ведь как шли! Это пробивались в центр братья-чехи, отдельная Чехословацкая бригада полковника Людвига Свободы. И оттуда, снизу, на бульвар Шевченко первым прорвался экипаж Вайды, Героя Советского Союза и Героя Чехословакии — посмертно. Говорили, что идет кавалерия — и как раз 5-го ноября в бой бросили 1-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Баранова. Говорили, что потери огромные, а об этом можно было и не говорить: и наши, и немцы стреляли непрерывно, и от этого грохота можно было бы сойти с ума, когда бы не одно "но". Но! — говорят киевляне, если бы вы знали, какой музыкой для ушей звучат залпы своей артиллерии!

Небо гудело от рева бомбардировщиков — отбомбились немцы, прилетели наши, — и по обе стороны фронта били в него прямой наводкой советские зенитки и германские "Флакки".

Шум боя приближался, и в один киевский дом, еще полдня после того чудом простоявший нетронутым, пришли прощаться молодые немецкие офицеры-танкисты — Ганс, Курт и милый мальчик из интеллигентной берлинской семьи, имени которого теперь не узнать. Это была не их война и не их страна, они очень тосковали, что им придется умирать на чужбине и ни за что. Люди, которым они помогли выжить во время оккупации и с которыми теперь прощались, плакали одновременно от радости, что наконец вернулись наши, и от горя — потому что мальчиков было все-таки жалко. "Все правильно, — говорили мальчики. — Не плачьте. Все правильно". Старая киевская семейная легенда гласит, что они были очень хорошими, и наверняка погибли, потому что хорошие всегда гибнут первыми. Спустя 63 года, накануне 6 ноября, во всяком случае, в Киеве о них есть кому вспомнить.

5-го ноября случился долгожданный перелом в ходе этого бесконечно длинного сражения, главной целью которого было провести войска победным маршем по Крещатику в день октябрьской революции. И кто поймет нас, кто разделит эту боль — разве что немцы, исступленно защищавшие давно мертвый рейхстаг. Но никак не бедняги американцы со своим "самым длинным днем" "Д" и жестокой высадкой на пляже "Омаха": тут, по берегам Днепра таких пляжей — на каждом шагу и в порядке вещей. Не бывает таких смертей человеческих, чтобы одна главнее другой — во всяком случае, так говорить нельзя, а все же наше 5-е ноября страшнее и величественнее их 6-го июня, хотя бы потому, что намного дольше растянулось во времени и имело гораздо больше продолжений. Все же Киев — не какой-нибудь пустынный нормандский берег с белым песком.

История утверждает, что 6-го ноября войска 1-го Украинского фронта под командованием генерала Ватутина освободили Киев от немцев, а 7-го случился тот самый парад, ради которого было погублено столько человеческих жизней — и потому 6-е ноября мы теперь и празднуем. Городская легенда негромко шепчет, что по-настоящему все случилось на день раньше…

Это потом будет, что проведут по улицам украинской столицы пленных и отправят часть из них валить лес в Сибирь, а часть — строить Дарницу; и эти добротные, аккуратные розовые домики с колонками и балкончиками всегда будут напоминать о германских городах, взятых с боями теми, кто выжил под Киевом, на Букринском, на Лютежском, на территории завода "Большевик", на Брест-Литовском и бульваре Шевченко…

Это потом уже, 3-го июня 1944 года гвардии старшине Шолуденко присвоят посмертно звание Героя Советского Союза и наградят орденом Ленина.

Это в том же сорок четвертом на Крещатике, на перекрестке семи дорог, у Главпочтамта, там, где прежде был фонтан, повесят пятерых пленных немцев, старших офицеров — и младшеклассницы из женской школы на Ирининской будут сбегать с уроков, чтобы подергать их за ноги.

Это потом уже случится, пожалуй в первый и последний раз в истории, что величайшая армия победителей, вернувшись домой, сдастся без боя и пойдет по тюрьмам и лагерям.

Но все это будет позже. А тогда, 5-го ноября на Крещатике горел одинокий танк с красной звездой — но все уже понимали, что это Победа.