Игорь Кобзев Падение Перуна Казнь

Над престольным городом гром гремел: Плаху ставили для разбойников. Князь Владимир-свет на крыльце сидел В окруженьи бояр да стольников. А над Русью шли облака, легки, Будто лебеди в небе реяли. И, как в прежние ласковые деньки, На полях яровые сеяли. И была осужденным не смерть страшна Храбрецы мечей не чураются! - Было тяжко знать, что весна пришла, А они - с землей разлучаются... Первым в круг Могутушка выходил. Он не стал ни молить, ни кланяться. Зря епископ киевский Михаил Призывал молодца раскаяться. Говорил ему поп таковы слова: - Тебе смерть грозит неминучая. Ох, и жгуча в адских котлах смола, Неотвязная да липучая. Повинись, Могута, за свой разбой, Тяжкий грех от души отвалится, Вещий пастырь над блудной своей овцой Попечалится да и сжалится!.. Отвечал Могута: - Довольно врать! Баб пугайте смолой кипучею. Бог ваш слабые души скликает в рай, А, чай, мы - молодцы могучие! Что мне ваши дьявольские котлы? Вот уж, право, чудны нелепости! Реки той смолы на меня текли, Когда брали мы вражьи крепости! Ради Родины, ради народных благ Я бы вмиг с головой расстался бы! В бурю рубят мачты на кораблях - Лишь бы целым корабль остался бы! Пусть по мне красавицы слезы льют, Рукавом цветным утираются, Молодцы-удальцы пускай меч куют, За свой край на бой собираются!.. Князь Владимир молча рукой махнул: Дескать, что вора переучивать? Сотский издали палачу мигнул. Стал палач рукава засучивать. И головушка с буйной копной кудрей Покатилась из-под топорика. Довелось на колу закачаться ей Посреди теремного дворика. За Могутой последовал Ратибор, А за ним Лучезар и Всеволод... Не помиловал жадный упырь-топор Славных витязей войска смелого. Целый день оттоль в придорожный ров Выволакивали покойников: Удалых охотников да волхвов, Да иных бунтарей-разбойников. Князь одну Забавушку «пожалел»: Не отдал казнить смертью лютою, В голубом Днепре утопить велел, Навсегда разлучил с Могутою. Лишь Бояна князь отпустил живым, Не из милости, не из жалости: Понимал, чай, люди придут за ним, Побоялся народной ярости. О ту пору в небе взошла заря, Будто хлынули реки алые! И во стольном граде, мои друзья, Начались дела небывалые... До сих пор об этом твердит молва, Диво дивное приключилося: Атаманова мертвая голова Княжьей дочери полюбилася. И ушла из терема навсегда Озорная княжна-девчоночка, В вешней роще выкрала из гнезда Чернокрылого вороненочка; Стал над нею ворон круги кружить, Стал прельщать колдовскою силою, Службу верную обещал служить, Лишь бы взять назад птаху милую. Не спешила девица дар принять, Сжала птаху рукою твердою, Повелела ворону вдаль слетать За водою «живою» и «мертвою». Вмиг от той воды атаман воскрес, И туманной весенней ночкою - Убежал разбойник в дремучий лес Вместе с шустрой княжою дочкою. От волшебных струек «живой» воды Поднялись бунтари удалые, Распрямились, выстроились в ряды, Зашумели густой дубравою. Да не зря и Забаву хвалил народ: Всем брала - умом и осанкою! - Потому у владыки днепровских вод Обернулась она русалкою... А Боян пошел по Руси гулять, Молодцов из домов выманивать, В свете чуда чудные вызнавать Да на гуслях о них вызванивать.