Есть мнение

Есть категория «художников», присвоивших себе право распространять клевету и злонамеренные домыслы, порочащие наше советское прошлое. Этих ненавистников невозможно усовестить, прижать к стенке неопровержимыми фактами. Они всегда готовы оправдаться «свободой творчества», правом на фантазию и прочими привилегиями «таланта». Главное для них — любым способом привести людей в смятение и при этом сделать вид, что намерения были самые лучшие: мол, у каждого своя правда. Когда не хватает ума, знаний и художественных средств для выражения подлинной правды, в ход идут приемы «художественного свиста», то есть самого беспардонного вранья.

К 66-Й ГОДОВЩИНЕ Великой Победы вышел на экраны фильм «Цитадель», завершающий трилогию Н. Михалкова «Утомленные солнцем». Это вторая часть михалковского блокбастера, якобы посвященного Великой Отечественной войне. Напомним, что первая часть — «Предстояние», вышедшая год назад, была отвергнута зрителями, возмущенными предвзятостью автора, представившего священную народную войну как исторический абсурд, а воина-освободителя как заведомую жертву. Не вызвал одобрения и пещерный антисталинизм: зрителей самых разных политических убеждений возмутило глумление над крупнейшей исторической личностью. Фильм проиграл и в общественном, и в профессиональном мнении и, естественно, провалился в прокате. («Правда» трижды писала об этом моральном и творческом провале в №№ 41, 50, 54 за 2010 год).

Фильм «Цитадель» начинается с крупных планов насекомого — комара, пьющего кровь. В кинематографе каждый кадр — по сути образ, а потому невольно задумываешься, что хотел сказать режиссер этим планом. Понятно, комар свободно перелетает через линию укреплений: только что пил кровь фашиста, а сейчас присосался к нашему солдату, выбравшему минутку подремать в окопе на передовой. И там, и тут — человеческая биомасса. Эту биомассу бросают в бой по приказу тупого, жирного генерала, с перепоя приказавшего своим подчиненным немедленно взять приступом вражескую цитадель. И те, протрезвев от идиотизма происходящего, бросают в бой штрафников.

Ну, конечно, если верить Н. Михалкову, на передовой воюют только штрафники, которых подпирают сзади заградительные отряды, готовые встретить пулеметным огнем всякого, кто повернет назад. Здесь, в кромешном аду наступления, режиссер сводит своих героев — «заклятых друзей»: бывшего комдива, а теперь штрафника Котова и особиста Арсентьева. Всё, что происходит в фильмах этой серии, совершается не по логике вещей, а по авторскому произволу.

Действие фильма происходит осенью 1943 года. Вспомним, что это год окончательного перелома в ходе освободительной войны, отмеченный крупными победами нашей армии на Курской дуге, в Белоруссии, на Украине. В ходе наступательных операций были освобождены от фашистских захватчиков Курск, Орёл, Белгород, Смоленск, наши войска вошли в Белоруссию, закрепились на Днепре, освободили Киев. Каких неимоверных трудов и потерь стоили эти победы! А что мы видим в фильме? Некую безымянную, невесть где расположенную высоту, на которой высится вражеская цитадель. Режиссер явно не озабочен достоверностью событий и в своем пренебрежении к исторической правде доходит до абсурда. Неприступную крепость, в конце концов, штурмуют даже не штрафники, а уголовники, доставленные на передовую прямо из пересыльных тюрем. И на штурм они идут с дубинками, да, да, самыми настоящими дубинками, против немецких пулеметов, приводя в смятение до зубов вооруженного врага. Как вы догадываетесь, это «психическая атака». И возглавляет ее генерал Котов, только что получивший от Сталина реабилитацию, а вместе с ней и свои ордена, и прежнее звание, и благословение на новый ратный подвиг. Тут и кульминация, и развязка действия: обходя минное поле со своей уголовной ратью, Котов узнает в отчаянной санитарке, бегущей ему наперерез, чуть ли не прямо по минам, свою дочь Надю, которую считал погибшей.

Это, что называется, момент истины — и режиссер готов поставить точку. Но ему необходим катарсис, и потому раздается громовой взрыв, черной тучей вздымается земля, гаснет экран. Режиссер как бы говорит: ребята, я мог бы сейчас закончить фильм, но вам нужен хэппи-энд — пусть будет по-вашему. И вот уже отец с дочерью плечом к плечу восседают на броне танка, которому потерявший рассудок после ранения немецкий солдат указывает путь — на «фатерланд», на Берлин. Бедолагу, нашедшему приют в разоренной деревне, опекает старуха (И. Чурикова), которая примирительным монологом в сущности подводит итог фильму, как и полагается нынче с «общечеловеческих» позиций.

Ну а как же цитадель? Чем кончилась «психическая атака»? Да полным успехом. Деморализованные фашисты, кажется, так и не успели открыть огонь — комендант отказался дать приказ стрелять в безоружных (!!!) Нашелся, правда, один, готовый исполнить свой солдатский долг, но перед его оптическим прицелом появился паучок (снова — насекомое!) Пулеметчик потянулся за паучком, невольно обнаружил себя и получил пулю в лоб от притаившегося на дереве узкоглазого снайпера, видимо, бившего у себя в сибирской тайге белку в глаз. А дальше кадры замелькали с калейдоскопической быстротой: от упавшей сигареты неосторожного пулеметчика занялся пожар. Пламя охватило крепость, и мощный взрыв разнес ее вдребезги — всё в духе комедии «Бабетта идет на войну».

Наверное, такая буффонада имеет право на существование. Можно поставить фарс, черную комедию, фильм ужасов на драматическом и даже трагическом материале. Не исключено и смешение жанров. Примеров тому в наше время предостаточно, но все они говорят о том, что в таком случае художник производит своего рода ревизию исходного материала. Он хочет посмотреть на этот материал под другим углом зрения и чаще всего просто опровергнуть его: мол, драма — не драма, и трагедия — не трагедия, а скорее фарс, и кровь — клюквенная, и слезы глицериновые. Но уж если режиссер, заявив о своих глобальных целях, поиграв в «большой кинематограф» чуть ли не государственной важности, сводит всё к анекдоту про цитадель, исчезнувшую как некий фантом, то он просто выламывается из темы, видимо, совершенно ему чуждой и противопоказанной.

А рядом с анекдотом существует «жестокая мелодрама», во имя которой и задумана вся трилогия. «Утомленные солнцем» Котов и Арсентьев «рвут страсти в клочья»: вместе им тесно, а врозь скучно.

Собственно, весь смертоносный жизненный поединок между ними разворачивался из-за того, что один отнял у другого женщину. Вся эта история сведения счетов во имя «основного инстинкта» в сущности не стоила бы выеденного яйца, но Н. Михалков со своей командой драмоделов постарался увязать её сперва с репрессиями конца 30-х годов (за что и удостоился заокеанского «Оскара»), а потом с событиями военного времени. Но главным для него оставались вовсе не война, не исторический подвиг нашего народа, а всё тот же треугольник, герои которого связаны какими-то противоестественными отношениями любви-ненависти.

История этих взаимоотношений вполне может иметь успех у зарубежного зрителя, который объяснит все нелепости и противоречия сюжета «достоевщиной» и «загадкой русской души». И война тут ни при чем. «Сердца трех» бьются явно не в унисон со всей воюющей страной, а потому намерения режиссера поставить своих героев в контекст истории далеки от осуществления: не тот масштаб личности. Брутальный Котов (Н. Михалков), эстетствующий Арсентьев (О. Меньшиков) — характеры однозначные, плоские, в особенности Котов, сыгранный на одной истерической ноте.

Особенно «выразителен» он в сцене привокзальной свадьбы, когда, окончательно расставшись с бывшей женой, пускается во все тяжкие. Почему люди играют свадьбу на вокзале — не вопрос. Так нужно режиссеру. Вопрос в том, насколько эта сцена выражает авторское отношение к своему народу. Перед нами пляшущая, пьющая, орущая толпа, и герой — тоже часть этой толпы: тоже пьет, пляшет, тискает какую-то женщину.

А ведь он не просто генерал: по сюжету он старый друг и соратник Сталина, который принимает его в своем рабочем кабинете, так сказать, в неформальной обстановке, перед тем, как отправить на фронт уже в генеральском звании. Верховный «утомляет» Котова изложением своей военной стратегии. Оказывается, это он придумал «психическую атаку» с дубинками и теперь, щелкая орешки и попивая грузинский чаек, разъясняет подавленному Котову, что 15 тысяч безоружных людей, брошенных под пулеметы, — ничто в масштабах войны. К тому же это уголовники, человеческое отребье — нечего их жалеть! Зато если акция состоится и пройдет успешно, Котов получит Золотую Звезду и очередное звание.

Ну как не согласиться на такое «заманчивое предложение». Вот и выходит по Михалкову, что главное для его героя — любой ценой выжить и сделать карьеру.

Как всё это киноварево можно коротко определить? Пожалуй, как русофобский бред. Бред — потому что эта стряпня не имеет ничего общего не то что с исторической, а даже и с бытовой логикой, здравым смыслом. А русофобия здесь выражена в своей самой циничной форме — как надругательство над великим подвигом народа, над торжеством его национального духа, над огромными и тяжелыми жертвами, принесенными на алтарь величайшей в истории битвы сил добра и зла.