Аще не Господь созиждет дом

Один из старейших насельников и духовников Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Илия (Рейзмир) принадлежит к уходящему поколению монахов, переживших еще хрущевские гонения на Церковь. Он не просто очевидец, он участник того подвига верующих — монахов, священников, мирян, которым укрепилась и выстояла Церковь. О своем духовном становлении, о тех трудностях, которые пришлось испытать в эти тяжелые для верующих времена, об особенностях церковной жизни двух эпох — прошедшей и настоящей — архимандрит Илия рассказал нашему корреспонденту.

 На нашу долю выпало непростое время: военное и послевоенное. Я родился в Винницкой области, в 1944 году. У нас в семье было семеро детей: четыре мальчика и три девочки. Отец участник войны, астматик, скончался в возрасте 35 лет в 1955 году. Мать, 1919 года рождения, была верующей и с восьми лет пела в церковном хоре. С нами жила бабушка, мамина мама, тоже верующая, и дедушка, мамин отец, очень верующий, скончался во время войны.

Как у меня запечатлелось в сердце, в те годы была очень крепкая вера у людей. В 1935 году мои родители пешком шли 65 км — тогда в Винницкой области всего один храм остался действующий, — и вот они шли до него 65 км, чтобы повенчаться, и обратно столько же, а через неделю узнали, что и этот последний храм закрылся.

У нас дома очень много было духовных книг, мама даже раздавала их желающим. Мы всей семьей жили церковной жизнью: ходили в храм на все праздники, причащались, исповедовались. Бабушка была очень начитанная, хотя закончила до революции приходскую трехлетнюю школу. А мама успела только две недели в школу проходить: такая царила нищета, что ее отец, наш дедушка, велел ей бросить учебу. Она сама научилась читать, писать, потом уже стала петь, читать Псалтирь на клиросе.

Я был третьим среди детей по старшинству, а после меня появились еще три сестры и брат. Но мы жили в такой простоте, никто не знал детских колясок, я младших детей — Таню, Галю, Надю и Павлушу — на руках баюкал, был за старшего: пока мама на работе, я с ними.

Из детства помню сильный голод в 1947 году, мне три годика было. Помню, как мама укладывала нас спать, а сама читала акафист Покрову Божией Матери наизусть, читала и плакала. Кругом была бедность, мы не знали ни конфет, ни печенья, только на большие праздники мама что-нибудь испечет, купят нам рубашечки новенькие, а так мы трое старших братьев — Ваня, Володя и я — одежду донашивали друг после друга. Помню, однажды мама где-то достала мне красный бархатный костюмчик — шаровары с рубахой, — ох, как я сразу на улицу побежал, чтобы похвастаться ребятам!

Так мы и жили, мама никому не отказывала, пускала бездомных, нищенок ночевать. Атмосфера в доме была духовной. Многим родителям я сейчас говорю: если не будет примерной христианской жизни в семье, то трудно воспитать ребенка в вере, он должен видеть наглядный пример. Если с детства зерно посеяно, оно не пропадет: придет время, хоть даже под конец жизни, и оно даст свой благодатный росток. Главное, чтобы на душе не было тяжелого греха, открытого, сознательного, чтобы человек не погубил в себе это зерно…

Когда я учился в школе, началась очередная волна гонений на Церковь, предыдущие гонения были перед войной. Родителей тогда пытались тягать по инстанциям, ко мне приступали с расспросами: «Николай (так меня звали в миру), что тебе нравится в этой Церкви? Поп, дьяк, певчий?». А я отвечал: «И поп, и дьяк, и певчий — все нравится». Вот так было. Старший брат мой Ваня в детстве пономарил и по просьбе матери научил меня Псалтирь читать. Они потом со вторым братом Володей отошли на время от Церкви, Ваня стал военным летчиком, коммунистом, прошел и Вьетнам, и Афганистан. Володя служил долго в ГДР, в возрасте 50 лет скончался…

Я закончил на отлично семилетку, в 1959 году поступил в сельскохозяйственный техникум на специальность «агроном и механик широкого профиля». Это было в хрущевское время, когда храмы повсеместно закрывали. И вот там неподалеку от техникума я однажды неожиданно услышал колокольный звон. Пошел на него — пришел к деревянной церковке, где служил старенький иеромонах отец Иоасаф. Мы познакомились, мне подарили сразу растрепанную Следованную Псалтирь, я ее, как мог, склеил и по ней учился молиться. Где-то я тогда вычитал, что каждый православный христианин должен читать по четыре кафизмы в день. Я последовал этому совету. В том же храме я познакомился с будущим архимандритом Павлом (Кравцом), он стал потом келейником у покойного архиепископа Новосибирского Павла, там и монашество принял, а сейчас служит в Псково-Печерской епархии…

В то время, когда я учился в техникуме, случалось, что ребята тянули меня на танцы и в кино. Ну я с ребятами, чтобы их не обидеть, пойду сяду, а потом, как показ начнется, потихоньку удеру. У нас при техникуме был такой старый парк, где было очень хорошо читать и молиться. Я спрячусь там где-нибудь в уголке, поучу уроки, помолюсь — так и жил.

После техникума я еще немного проучился в Уманском сельскохозяйственном институте, но душа рвалась прочь оттуда. В техникуме все как-то мне было близко: и сельская молодежь, и парк, и красивая природа, а на институтскую жизнь я посмотрел-посмотрел — и ушел со второго курса.

Как-то раз довелось мне поехать в Одессу. Там была семинария, и меня начали приглашать: «Мы тебе поможем поступить». Но почему-то у меня душа туда не лежала. Только потом я уже разобрался, что это было не случайно. Если бы я в Одессу поступал, то меня бы не допустили, потому что как только узнали власти о моем намерении, так прислали в Одессу комиссию из четырех человек, которая искала меня там целую неделю. А я в это время уже находился в Москве…

Дело в том, что после сельскохозяйственного института я недолго работал агрономом, учился на курсах повышения квалификации при Институте зернового хозяйства в Днепропетровске, это было примерно в 1965 году. Там я попросился на квартиру к одному прихожанину, и вот этот человек рассказал мне, что в Почаевском монастыре очень красиво поют, а в Загорске, в Троице-Сергиевой Лавре — как на небесах… Так я впервые услышал о Сергиевом Посаде и преподобном Сергии.

И как только у меня выдались свободные дни, я поехал на недельку в Троице-Сергиеву Лавру и сразу попал на первую седмицу Великого поста: Прощеное воскресенье, канон Андрея Критского… Отец Матфей (Мормыль) так красиво пел «Помощник и покровитель», что я действительно ощутил себя, как на небесах. Позже меня познакомили с отцом Матфеем, на клирос взяли, повели к отцу Феодориту (Воробьеву) — был у нас такой благодатный благочинный, он сопровождал священномученика митрополита Петра (Полянского) в ссылку…

Прошел годик-другой после этого, и я стал узнавать, что нужно для поступления в семинарию, — сердце уже, конечно, загорелось. Помню, еще в детстве мать как-то принесла домой растрепанные листочки — жития святых, я их прочитал, и так захотелось быть монахом! Видно, благодать Господня призывала уже тогда…

Мне объяснили, как подготовить документы в семинарию, сказали: только тихонько, чтобы никто не знал, кроме мамы. Я так и сделал, сдал документы примерно в конце июля и поехал еще на две недели домой. Приезжаю домой — а меня там КГБ уже ищет. Я постарался побыстрее оттуда уехать, очень переживал, молился Господу, и Господь меня услышал: экзамен я сдал, и меня зачислили в первый класс Московской семинарии. А нужно сказать, что тогда было довольно сложно поступить, потому что набор учеников был очень маленький — 40 человек со всего Советского Союза.

Оглядываясь на свои детские годы, я теперь понимаю, что благодать Божия всегда с человеком. Господь всегда близко, нужно лишь идти за Господом сразу, как Господь откроет Свою волю. Те времена были такие тяжелые, но всех, кто шел за Господом, молился, Господь укреплял и направлял. Близкие, родственники говорили мне, что скоро все закончится — Церковь уничтожат. Мой родной брат Иван уговаривал меня: «Куда ты собрался? Забери документы». А я отвечал: «Нет, не заберу. Вот если не поступлю — тогда заберу». Покойный брат Володя тоже плакал и говорил мне: «Ты опозорил нас!». Хотя, слава Богу, незадолго до смерти покаялся, причастился.

Страницы: 1 2