Ну здравствуйте, грабли! Я скучала.

(кстати, чтобы не наступать на одни и те же грабли - пронумеруйте их.)

Ты веришь в любовь с первого взгляда?… Или мне надо еще раз пройти мимо?…

Друзей не бывает много! Особенно настоящих. И пусть нелегка дорога, Ведёт она, всё же, к счастью. Пусть слёзы и сожаленья Скрывают на небе солнце, Но ярким лучом, без сомненья, Улыбка друга пробьётся.

И улетят все невзгоды  От слов правдивых и добрых, Ведь с другом не только в горы, А вместе по жизни дорога. Все радости, все печали – Всегда пополам, без остатка. Пусть разделяют дали И прошлого отпечатки... Пусть годы порой проходят, А встречи на день, не больше. Друзей не бывает много. Друзей может быть только больше!!! (с)

Жила-была Гусеница. Она была такой же, как все. Питалась листьями, ее никто не любил и она никого не любила. Она жила для себя, как и все вокруг, и мечтала о том, как станет куколкой, а потом из кокона выйдет невероятно красивая бабочка. По вечерам, когда все засыпали, она выходила в сад и долго смотрела на Луну, предаваясь своим ослепляющим мечтам о будущей жизни. Но однажды заметила в саду Принца. Принц был грустен и одинок. Он выходил в сад каждый вечер и тоже подолгу смотрел на небо, на котором переливались серебристые звезды. И она очень сильно его полюбила, но он ее не замечал. В один из теплых вечеров она решила заговорить с ним о своей любви, потому что совсем скоро должна была превратиться в неподвижный бесчувственный кокон. Но Принц испугался ее и брезгливо убежал… Потом прошло время. Куколка превратилась в изумительно красивую Бабочку.

Однажды Принц увидел ее в саду на цветке и был поражен ее красотой. Но она его не помнила. Она порхала под солнечными лучами, ударяя по теплому душистому воздуху двумя парами бархатных крыльев, пила сочный ароматный нектар и наслаждалась новой жизнью, о которой так долго мечтала. Вскоре она умерла, так и не вспомнив о Принце, не любившем ее той, которой он был так нужен…(с)

Нельзя смотреться в зеркало когда ешь - счастье своё проешь. И когда пьёшь – пропьёшь. А в туалете зеркало вообще лучше не вешать…

Прямо сейчас. Вот возьми и неси в мусор.

Запиленный диск, от которого больше муки, чем радости. И вообще, поглядывай вокруг, интересуйся — скоро диски как факт отомрут, превратятся в файлы на домашнем сервере.

Тапочки, в которых ты спотыкаешься, неудобно в них — в топку!

Уронит ли ветер в ладони сережку ольховую,  начнет ли кукушка сквозь крик поездов куковать, задумаюсь вновь, и, как нанятый, жизнь истолковываю  и вновь прихожу к невозможности истолковать. Себя низвести до пылиночки в звездной туманности, конечно, старо, но поддельных величий умней,  и нет униженья в осознанной собственной малости - величие жизни печально осознанно в ней. Сережка ольховая, легкая, будто пуховая, но сдунешь ее - все окажется в мире не так,  а, видимо, жизнь не такая уж вещь пустяковая, когда в ней ничто не похоже на просто пустяк. 

Сережка ольховая выше любого пророчества. Тот станет другим, кто тихонько ее разломил.  Пусть нам не дано изменить все немедля, как хочется,- когда изменяемся мы, изменяется мир. И мы переходим в какое-то новое качество и вдаль отплываем к неведомой новой земле, и не замечаем, что начали странно покачиваться на новой воде и совсем на другом корабле. Когда возникает беззвездное чувство отчаленности от тех берегов, где рассветы с надеждой встречал, мой милый товарищ, ей-богу, не надо отчаиваться - поверь в неизвестный, пугающе черный причал. Не страшно вблизи то, что часто пугает нас издали.  Там тоже глаза, голоса, огоньки сигарет.

Немножко обвыкнешь, и скрип этой призрачной пристани расскажет тебе, что единственной пристани нет. Яснеет душа, переменами неозлобимая. Друзей, не понявших и даже предавших,- прости. Прости и пойми, если даже разлюбит любимая,  сережкой ольховой с ладони ее отпусти. И пристани новой не верь, если станет прилипчивой. Призванье твое - беспричальная дальняя даль. С шурупов сорвись, если станешь привычно привинченный, и снова отчаль и плыви по другую печаль. Пускай говорят: «Ну когда он и впрямь образумится!» А ты не волнуйся - всех сразу нельзя ублажить.  Презренный резон: «Все уляжется, все образуется...» Когда образуется все - то и незачем жить. 

И необъяснимое - это совсем не бессмыслица. Все переоценки нимало смущать не должны,- ведь жизни цена не понизится и не повысится - она неизменна тому, чему нету цены. С чего это я? Да с того, что одна бестолковая кукушка-болтушка мне долгую жизнь ворожит. С чего это я? Да с того, что сережка ольховая лежит на ладони и, словно живая, дрожит... (1975, Евгений Евтушенко)