ПОПРОШАЙКА (С)

В переходе возле станции метро сидит женщина неопределенного возраста.
Ей можно дать с ходу и тридцать, и двадцать три, и сорок два. Волосы у
женщины спутаны и грязны, голова опущена в скорби.

Перед женщиной на заплеванном полу перехода лежит кулек. В кулек
сердобольные граждане бросают деньги. И не бросали бы, да на руках
женщина держит весомый «аргумент» в пользу того, что ей деньги просто
необходимы. На руках у женщины спит ребенок лет двух. Он в грязной
шапочке, бывшей когда-то белой, в спортивном костюмчике. Переход – место
достаточно оживленное. И течет нескончаемым потоком людская толпа, и
звенит мелочь в кульке, и шуршат купюры.

Я ходил мимо женщины около месяца. Я догадывался, кому уходят деньги,
жертвуемые многочисленными прохожими. Уж сколько говорено, сколько
написано, но народ наш такой – жалостливый. Жалостливый, до слез. Готов
народ наш отдать последнюю рубашку свою, последние копейки из кармана
вытряхнуть. Подал такому «несчастному» – и чувствуешь, что у тебя все
еще не так плохо. Помог, вроде бы как. Хорошее дело сделал…

Я ходил мимо попрошайки месяц. Не подавал, так как не хотел, чтобы на
мои деньги какой-нибудь негодяй купил себе кирпича одну штуку, да
вставил в стену нового дома-дворца своего. Пускай будет дыра у него в
стене, у негодяя этого. Не будет кирпича от меня. Но, судя по тому, как
попрошайке подавали, хозяин ее имел уже несколько домов-дворцов.

Ну и попрошайке что-то перепадает, конечно. Бутылка водки на вечер, да
шаурма. Хозяева таких «точек» попрошайничества имеют немало, но
отличаются жадностью. И жестокостью. На том и держится их супердоходный
бизнес. На деньгах да на страхе. Никто из опускающих монетку в кулечек
не знает, что «встать» на место возле Владимирского собора невозможно, а
хождение по вагонам метро с уныло-тягучим «простите, что я до вас
обращаюся» стоит от 20 долларов в день. Или – знает? В таком случае –
знает, но подает?

Никто из добряков, жертвующих «мадонне с младенцем», не задумывается над
еще одним вопросом. Над одним несоответствием, буквально бросающимся в
глаза. Спустя месяц хождения мимо попрошайки меня вдруг как током
ударило, и я, остановившись в многолюдном переходе, уставился на малыша,
одетого в неизменно-грязный спортивный костюмчик. Я понял, что именно
казалось мне «неправильным», если можно назвать «правильным» уже само
нахождение ребенка в грязном подземном переходе с утра до вечера.
Ребенок спал. Ни всхлипа, ни вскрика. Спал, уткнувшись личиком в колено
той, кто представлялась его мамой. Попрошайка подняла на меня глаза.
Наши взгляды встретились. Бьюсь об заклад, она поняла то, что понял я…

У кого из вас, уважаемые читатели, есть дети? Вспомните, как часто они
спали в возрасте 13-х
лет? Час, два, максимум три (не подряд) дневного сна, и снова –
движение. За весь месяц каждодневного моего хождения по переходу я НИ
РАЗУ не видел ребенка бодрствующим! Я смотрел на маленького человечка,
уткнувшегося в колено «мамы», и страшное мое подозрение постепенно
формировалось в твердую уверенность.
– Почему он спит все время? – спросил я, уставившись на ребенка.
Попрошайка сделала вид, что не расслышала. Она опустила глаза и
закуталась в воротник потертой куртки. Я повторил вопрос. Женщина вновь
подняла глаза. Она посмотрела куда-то за мою спину. Во взгляде ее
явственно читалось усталое раздражение вперемешку с полнейшей
отрешенностью. Я впервые видел подобный взгляд. Взгляд существа с другой
планеты.
- Пошел на… – произнесла она одними губами.
– Почему он спит?! – я почти кричал…

Сзади кто-то положил руку мне на плечо. Я оглянулся. Мужчина с типичным
лицом рабочего с близлежащего завода неодобрительно хмурил седые брови:
– Ты чего к ней пристал? Видишь – и так жизнь у нее… Эх… На вот, дочка, –
мужик вытряхнул из своей огромной пятерни монетки.
Попрошайка перекрестилась, изобразив на лице смирение и вселенскую
скорбь. Мужик убрал ручищу с моего плеча, побрел к выходу из перехода.
Дома он расскажет, как защитил угнетенную, несчастную, обездоленную
женщину от негодяя в дорогой дубленке.Милиционер, подошедший ко мне в
переходе на следующий день, выразился почти так же, как и его
«подопечная» попрошайка. И на свой вопрос я получил исчерпывающее:
– Пошел в…
А ребенок спал…

Я позвонил знакомому. Это веселый и смешливый человек с
глазами-маслинами. Он с горем пополам окончил три класса, и читает с
трудом. Полное отсутствие образования не мешает ему передвигаться по
улицам города на очень дорогих иномарках и жить в домике с бесчисленным
количеством окон, башенок и балкончиков. Знакомый был весьма удивлен
моей уверенностью в том, что весь без исключения подобный бизнес
контролируют представители его национальности. Я узнал, что в Киеве
попрошаек «держат» и молдаване, и украинцы. Причем, первые
специализируются, в основном, на «инвалидах войны». Мы часто видим их на
переходах и светофорах, снующими буквально под колесами машин. Мнимые
афганцы «работают» также и в метрополитене.

Всевозможными «больными», хромыми и «приехавшими делать операцию»
заведуют с равным успехом как украинцы, так и цыгане. Бизнес этот,
несмотря на кажущуюся стихийность, четко организован. Курируется
попрошайничество организованными преступными группировками, и деньги,
брошенные полунищими прохожими в кулечек «обездоленного инвалида»,
уходят «наверх». Детей берут в «аренду» у семей алкоголиков, или
попросту воруют. Но это все, что говорится, цветочки.
Мне нужно было получить ответ на вопрос – почему спит ребенок? И я его
получил. Причем, мой знакомый цыган произнес фразу, повергнувшую меня в
шок, вполне обыденно, спокойным голосом. Как о погоде сказал:
– Или под героином, или под водкой…
Я остолбенел. «Кто под героином? Кто – под водкой?!»
– Ребенок. Чтобы не кричал, не мешал. Ей с ним целый день сидеть,
представляешь, как он надоесть может?

Для того чтобы ребенок спал весь день, его накачивают водкой. Или –
наркотиками. Разумеется, что детский организм не способен справляться с
таким шоком. И дети часто умирают. Самое страшное – иногда умирают днем,
среди «рабочего дня». И мнимая мать должна досидеть с мертвым ребенком
на руках до вечера. Таковы правила. И идут мимо прохожие, и бросают
мелочь в кулек, и считают, что поступают благородно. Помогают
«матери-одиночке»…

… На следующий день я стоял в переходе возле станции метро Л.
Милиционера, ответившего мне вчера ругательством, не было видно. Я
запасся журналистским удостоверением, и был готов к серьезному
разговору. Но разговора не получилось. А получилось следующее…
У женщины на руках лежал ДРУГОЙ ребенок. Мои вопросы попрошайка попросту
игнорировала с отрешенным лицом. Меня интересовали документы на
ребенка, и, самое главное – где вчерашний малыш?

Попрошайка вопросы игнорировала, зато их не игнорировали торговки,
стоявшие рядом. От женщины, торгующей трусиками, я узнал, что мне
следует, мягко говоря, удалиться из перехода. К возгласам торговки
подключились ее негодующие соседки по ремеслу. Следом за ними – прохожие
преклонных лет. В общем, я был с позором выдворен из перехода.
Оставалось одно – звонить 02 или искать милицейский патруль. Но милиция
нашла меня сама. Сержант, любитель посылать в…, подошел ко мне и спросил
документы. Я документы предоставил, и высказал свое мнение по поводу
нахождения женщины с ребенком в переходе. Сержант со мною согласился, и…
отправился звонить кому-то. Я стоял перед переходом, с полным ощущением
того, что пытаюсь бороться с ветряными мельницами. Спустя несколько
минут в переходе не было уже ни торговок, ни попрошайки со спящим
ребенком…

Когда вы видите в метро ли, на улице ли женщин с детьми, просящих
милостыню, задумайтесь, прежде чем ваша рука полезет за деньгами.
Подумайте о том, что не будь вашего и сотен тысяч подаяний, и бизнес
этот умер бы. Умер бы бизнес, а не дети, накачанные водкой или
наркотиками. Не смотрите на спящего ребенка с умилением. Смотрите с
ужасом. Ибо вы, прочитавшие эту статью, знаете теперь – почему спит
ребенок...