Приснились сыну моему

                             Две стоечки с колбас.

                             Отец сказал: «Ого! Сынок

                             Наш будет ловелас!»

                             Приснились крошке дрындюли

                             И лапотапотяк.

                             Отец – восторг: «Еду неси!

                             Растёт бесстрашный хряк!» 

Пора сказать, но я молчу,               |        Несу еду. Отрава в ней.

Укрыв пелёнкой срам.                     |       «Пускай накормит сам…» 

В семье породистых свиней           |        В семье породистых свиней

Растёт...  гиппопотам.                      |        Издох  гиппопотам. 

В преддверии Нового Года всегда появляется особое настроение – хочется начать что-нибудь новое. Если не жизнь, то хотя бы серию рассказов :))

Подозреваю, это будут странные рассказы, объединённые темой "недоумения

после прочтения". 

А посему так их и назову: "СТРАННЫЕ РАССКАЗЫ". 

   №1.  ЗНАК

   – Сегодня не мой день, – стараюсь говорить как можно тише, приблизив губы к микрофонной лунке мобильного телефона. – На меня... насрал голубь!!

Вышло негодующе. Несколько человек, стоявших поблизости, обернулись и метнули хищные взгляды в мою сторону.

Зрелища захотели? Х-ха! Все улики птичьего святотатства были тщательно стёрты минуту назад – теперь я стою в незапятнанно-чёрном пальто, гордо запрокинув голову.

– По-моему, это к деньгам, – утешает голос из телефонной трубки. – Кто-то составлял завещание в твою пользу? Нет? Значит премия. Или грант – на исследование психической активности высшего млекопитающего в ситуации ниже его достоинства.

Дальше речь не разобрать: из динамика вырывается музыка – аки дикая лошадь из ненавистной узды. Через несколько секунд собеседнику удаётся её усмирить.

– Прости, я работаю... Но ты не ответила на вопрос, – слышу после короткого молчания, – как всё произошло?

–  Прямо у входа в метро. Нечто серое взвилось в воздух, испустив молочно белую диагональ вслед за коричневым тетраэдром.

– Это знак! – голос смеётся. – Точно знак! Почему бы тебе не сыграть в лотерею?

– Издеваешься, – сержусь, и клавиша сброса нажимается сама собой.

Поезд подан на станцию. Я усаживаюсь в самом центре длинного сиденья с коричневой обивкой. Рядом плюхается холёный представитель расы женоподобных мужчин. Смотрит на меня.

– Скверный инцидент, – наконец произносит он, шевеля тонкими дужками губ. – Простите, но я всё слышал.

«Простить его?» Молчу.

– С другой стороны, это гораздо лучше, чем… кхм… чем если бы кто-то из людей сделал то же самое… В переносном смысле, разумеется, – торопится добавить он.

Небольшая фермата, во время которой змеиные глазки бегают по моему лицу.

– Хорошее начало для знакомства, – отзываюсь на удивление дружелюбно. – Меня зовут... Нейтири.

Протягиваю руку. Двоякий жест... Ага, всё-таки рукопожатие – потное скольжение по моей ладони, лёгкий нажим и интенсивное потряхивание вверх-вниз. Его зовут Киборг Виталий.

«Отлично! – думаю про себя. – Чувство юмора подтопит глетчер общественно-этических норм».

– Вы самая красивая женщина, которую я сегодня видел.

Каждый слог отполирован до блеска. Ну что на такое ответишь?

– Значит, в своей постели вы просыпаетесь не один, – смеюсь.

Он выдерживает паузу, затем продолжает:

– По утрам предпочитаю глядеть наощупь. По сторонам смотрю ближе к вечеру.

Странная реплика. Хотя кто из нас не упаковывал совершенно конкретные мысли в туманные формулировки?

Монитор, привинченный к потолку вагона, показывает время. Я сверяю часы.

– Сейчас десять двадцать восемь утра. Вы изменили себе! – отвечаю почти машинально, мыслями находясь в ближайшем будущем.

Одиннадцать. На мне нет ничего, кроме обуви. Огромный хобот вариообъектива заслоняет лицо мужчины, пожирающего мою плоть сквозь линзы и серебристую плеву просветляющего слоя. Обласканная лучами рисующего света, я изо всех сил изображаю страсть. Мужчина недоволен – страсть у меня выходит ни к чёрту...

Голос перебивает мои мысли. Виталий говорит. Торжественно, с расстановкой:

– Я бы попытался... наощупь... Но ваша верхняя одежда, пусть даже без видимых следов экскрементов, будет неприятно щекотать подушечки моих пальцев.

Пристальный взгляд с пляшущим чёртиком внутри. Смотрит не отводя глаз. Ещё и ещё. Дурацкая бесконечность!

«Это знак», – вдруг вспоминаю слова, услышанные по телефону. «Это к деньгам», – добавляю про себя.

– Пятьсот, – говорю.

– ?

– Пять сотен. Сейчас. И я исполню… твоё желание.

Не знаю, что на меня нашло. До сих пор не знаю.

Виталий лезет в карман. Он невозмутим. Быть может, он привык платить за всё и всегда? За улыбку кассира в супермаркете, за диагноз врача в онкодиспансере, за «доброе утро» каждый божий рассвет, вот уже пятнадцать лет подряд…

Пять смятых бумажек оказываются у меня в руке.

«Так просто?!»

Я встаю. В вагоне кроме нас всего два человека. Оба сидят, уставившись в газету. От неуравновешенной девушки и похотливого самца их отделяют приблизительно восемь метров неказистого пространства.

Я в наглухо застёгнутом пальто, оканчивающемся в районе коленной чашечки. Ниже эстафету сокрытия плоти перенимают чёрные кожаные ботфорты на высоком каблуке. В них я чувствую себя настоящей Тринити. К тому же, это принципиально важная деталь того образа, который мне придётся изобразить ровно через полчаса в фотостудии. Что ж, есть время порепетировать.

Расстёгиваю верхнюю пуговицу. Их всего пять – больших, глянцевых, чёрных. Виталий улыбается – он ещё не понял.

Вторая пуговица. Начинает просматриваться зона декольте. Она полностью обнажена, но подозрения не вызывает. Третья пуговица. Виталий бледнеет – что-то заметил. Его глаза бегают справа налево, слева направо. Возможно, он воскрешает в памяти набившие оскомину модные женские наряды и не может найти соответствия. Быть может, он прокручивает в уме сюжеты всех когда-либо увиденных порнофильмов и понимает, что режиссёры упустили важную съёмочную локацию – вагон метрополитена.

Четвёртая и пятая расстёгиваются почти одновременно. Пальто распахивает фалды – Виталий судорожно оглядывается по сторонам, вдавливаясь в сиденье. Его руки производят странные жесты.

Я поднимаю ногу, сгибаю её в коленном суставе и ставлю носок в опасной близости с его промежностью.

– Ты… ты что делаешь?! – шепчет он.

Его шёпот похож на шипение змеи.

– Исполняю желание, – отчётливо произношу я. – Безотлагательно. Новый Год на носу. Хотел наощупь?

Мне почти не холодно. В любом случае, это будет продолжаться не дольше десяти секунд.

Поезд тормозит. Сейчас войдут люди. Я, может быть, вынырну из вагона, а может, доеду до нужной мне станции. Плевать на этого ублюдка. Он, делает вид, что не имеет ко мне никакого отношения. 

– Ну что, не умерла от стыда? – слышу в динамике своего мобильного несколько часов спустя.

– Уже похоронили.

– Везёшь фотографии?

– Да.

Молчание.

– Скажи, почему бы тебе не фотографировать меня голую? Почему это должен делать незнакомый мужчина?

– Он профессионал.

Треск. Через мгновение связь восстанавливается.

– Знаешь, я  выиграла в лотерее.

– Что-что?

– Голубь принёс мне удачу.

– Голубь…Ах да! Голубь! – рассеянность сменяется задорной бесшабашностью.

– Го-о-лубь, – смех пробирается на поверхность. – Ну и почём нынче грамм птичьего помёта?

Кофе эспрессо. Сыра кукиш.

Водки бы мне, да с закуской!

Ты о Париже взахлёб говоришь,

Я же с фамилией русской.

Ранний сентябрь щиплет соски,

Ветром за пазухой шаря.

Водки, скорей! Вопиет от тоски

Выпуклость двух полушарий.

Лобных извилин серый паштет

Сбрызнут душевным покоем.

Встреча бессмысленна. Искорки нет.

Водкою лечат такое!

Водки нет тоже? Эка беда!

Я поднимаюсь со стула:

­– Что говоришь?

– …

– Ни за что! Никогда!

Я для тебя… утонула.

                                                       Когда Вы пьёте чёрный кофе,

                                                         ответьте мне, забавы ради,

                                                                        о чём вы думаете?..

 

 

От пелены седого ливня

мир занавесился зонтами.

Потоп! Вселенское унынье

всё расточительней с годами…

 

В пустом кафе привычный столик

слегка шатается со стуком, –

за ним смеялась я до колик,

за ним оплакала разлуку.

Официант – премилый мальчик –

подсел ко мне, едва кивнула.

Он уморительный рассказчик:

с десяток фраз – и грусть минула.

 

Мой взгляд нащупал чашку кофе –

промозглой осени отраду.

О тонизирующий профи!

Нектар царей, богов услада!

 

Я засмотрелась: сколько лоска!

Как гладь зеркальная дымится!

Тончайших струек отголоски

могли бы пластикой сравниться 

 

с круженьем томным балерины,

с игрою в прятки двух влюблённых…  

Обрывки давнишней картины

задели нерв мой оголённый.

 

Волнующие параллели

с бездонным озерцом в фарфоре 

щемящим дежа вю воспели

глаза, чей сумрак был в фаворе

отнюдь не у одной девицы –

интриг плетенья мастерицы…

 

Я поглядела вновь на кофе.

Дымится адская поверхность!

Глоток подобен катастрофе:

сквозь тёрпкость прорастает ревность.

 

Она, из недр тоски глубинной

взмывая к поднебесью жизни,

накроет огненной лавиной...

и сердце застучит капризней,

 

вернуть былую страсть захочет –

пускай от этого сгорает!

Я не уймусь: себя пороча,

приду туда, где Он играет!

 

По невесомости ступенек,

сосчитанных давно – их двадцать,

спущусь в разгул столов, скамеек...

Заставлю криво улыбаться

уста тяжеловесной двери,

укрыв себя от взглядов колких,

и стану наблюдать, немее

столпа cодомского. 

Что толку! 

 

Ты в полумрак отпустишь соло,

сосредоточенность истает...

(пассажи грубого помола

тебя нисколько не смущают)

... и засквозит диагональю

всё недосказанное нами.

Глаза, как четвертные ноты,

продлённые одной педалью, 

прольются звуком мне навстречу –

от полупрофиля к анфасу.

О как заставить этот вечер

не открывать все карты сразу? 

Не ставить точек в окончаньи,

прочь отметая все вопросы? 

Увы, чудовищною данью

отделаться придётся грёзам.

 

В обмен на искреннюю радость,

на откровенное признанье

я получаю – жалко, мерзко! –

обкуренное мирозданье, 

лишённое былого блеска

ума, эмоции и слова.

Абсурд мгновенья грубо, с треском

моих артерий вскрыл остовы…

 

Припомнит ли ту чашку кофе

мой друг – читатель увлечённый?

Её изящной ручки профиль –

соблазна абрис золочёный?  

А кружевную поволоку

над чёрной меткой сладострастья? 

Всё это изжито убого –

ушла пора, пропито счастье.

 

Ты нищим стал – пусть не в буквальном,

но в непростительном значеньи:

сломив таланта меч сакральный

под наркотическим знаменьем.

 

Твои глаза досель прелестной

отравой душу пеленают,

но вместо дымки – смог отвесный

тебя у мира отнимает.

 

Как мало – Богу лишь известно –

для наших горьких встреч осталось.

Истратить жизнь так легковесно!

Она на волоске…

                          Смеркалась.

 

                                                            

                                                                 Тринити

2007 год

Попробуй отделить кота от шерсти и усов,

А старой деве втолковать, что снятие трусов

Весьма полезно иногда – на то есть ряд причин…

Попробуй геев обделить презрением мужчин.

Попробуй возвести в квадрат округлого ежа,

Свинью зарезать на шашлык отсутствием ножа,

Задайся целью прочитать за жизнь весь Интернет,

А лесбиянку совратить хоть на один минет.

Мой друг, сегодня я пошла! (не в смысле «ухожу»)

Меня задел сепаратизм – понятно и ужу.

Как жаль, что правила Игры спустились в унитаз…

Сегодня грустно стало мне. Пинаю медный таз.

 

Закрывается лето на ржавый засов...

Не ходить нам теперь без стыда и трусов

по траве, выжигаемой плазмой жары,

не считать волдыри, не стенать: «комары!»

Новый вечер темнит – видно, есть что скрывать.

Вдоль тропинок стрекочет сверчковая рать,

заглушая закат и раскаты тоски...

В ожиданьи дождя мы наденем носки.

Градус попран. В столбце понижается ртуть.

Ты позволишь душе от страстей отдохнуть,

заслоняясь зонтом на обочине дня.

– Август, милый, звони!  Если вспомнишь меня…

---

Я поднялась на девятый этаж. Ноги вспомнили путь, голова подсказала всё остальное.

Впереди – незапертая дверь, сквозь которую сочится музыка. Меня ждут, но я всё равно стучусь. Шагов не слышно. Вхожу. Минуя коридор и замирая на пороге комнаты, понимаю: секса не будет.

Спокойные глаза ловят меня в проёме двери.

– Привет, – говорю. – Три с половиной года как один день.

– Здравствуй... – глаза встречаются с моими и переводят фокус на единственно важный в данную минуту предмет – компьютерный монитор. Кардиограмма звуковой волны растянулась на матрице пикселей, как скелет отдыхающего – на зернах пляжных песков. Логично. Предо мной звукорежиссёр.

Работа, позволяющая видеть звук лучше, чем слышать; кромсать синусоиды, что дрова рубить, отвлекает мужчину от меня. Я сажусь на кровать.

– Как жизнь?

Вопрос, не имеющий смысла, задан. Не важно, кто спросил.

– Горчит потихоньку.

Кто ответил? Не знаю. Мы оба отравились жизнью три года назад. Мыслить в унисон для нас не проблема.

Он смотрит в экран, отдавая на экспертизу свой профиль. Я же оцениваю фигуру. «Двадцать или двадцать пять?» – думаю. Не о возрасте. О килограммах соединительной ткани, проложившей сдобный тоннель из прошлого в будущее.

Он разворачивается ко мне и уже не отводит глаз.

– Поставь чайник, – заполняю паузу.

Кивает. Мы переходим на кухню. Там ничего не изменилось: стол, за которым сидела я, подоконник, с которого свешивал ноги он… Пронзительный взгляд, некогда витавший в воздухе, оставил борозды в пространстве. Они невидимы для других. Я надеваю очки памяти и ловлю руками застывшие стрелы. Когда-то мы послали их навстречу друг другу. Они до сих пор здесь…

– Я не пью чёрный!

– Я тоже, но другого нет.

– Тогда кофе.

Два кофе и одна сигарета. Он как прежде курит. 

Балкон скупится на новый вид, к тому же, не помнит меня. С коротко остриженными волосами и разорванным сердцем я стояла здесь ночью. Сейчас день, надорваны лишь облака на горизонте, а мои волосы достигли нужной длины. 

Разговор похищает внимание: мой собеседник говорит с охотой, о себе. Я слушаю –  покорно и вдумчиво. За белым шумом озвученных слов ловлю странные вибрации. Три точки... три тире... снова три точки... Сигнал SOS?!

– Ты-то как? – спрашивает он наконец.

Я молча улыбаюсь. Мой ответ не имеет значения: утопающему неинтересны чужие истории. Двадцать четыре – возраст спонтанной перепланировки сознания. Жизнь, уподобившись праздной горничной, переставляет предметы с места на место. Ты ищешь, но не можешь найти: себя, работу, любовь, предназначение…

Я переминаюсь с ноги на ногу.

– Тени удлиняются, мне пора…

Он задерживает меня: очередным рассказом, пустячной новостью, глупым анекдотом... Я смеюсь. «Три с половиной года как один день…» За это время можно взрастить ребёнка.

Беру сумку и направляюсь к выходу. Переступив порог, оборачиваюсь – мы застываем лицом к лицу. Голова ложится мне на плечо. Мужские объятия властно окутывают.

– Можно начистоту? – слышу я на ухо.

– Говори.

К чему возражения?

– Не хочется тебя отпускать… так… не хочется…

Я не вижу его лица. Его глаза спрятались в моих волосах, моя шея слилась с его щекой (мы приблизительно одного роста)… Он находит ложбинку на моём плече – в прикосновении губ нет ни капельки эротизма, ни грамма страсти. Я чувствую его всем телом и думаю, что единожды пережитая близость позволяет людям – годы спустя –  вот так, по-человечески искренне обняться.

– Пусть тебе повезёт, – говорю.

Слеза блестит на щеке. Рухнувший мир проплывает в памяти… Окружённая теплом самых тёплых – из всех, что мне доводилось знать, – рук, я погружаюсь в спокойствие.

Златокудрый Амур кружит над нашими головами. Забирая обратно все свои стрелы, он проклинает людей, отвергших его вдохновенный труд. Два миллиарда философов утомили его до смерти...

  

---

Посмотри на меня под нескромным углом

эдак градусов в сто. Ну, сто десять – предел.

Высокосно-ребристый ступенек излом –

и короткая юбка уже не у дел.

Хм, вчера дерзкий тип на перроне метро

так за задницу больно меня укусил!

«Вы сверкаете жопой, как Мэрлин Монро…»

Я заржала. На гнев не хватило бы сил.

Мальчик-бог, мальчик-призрак из мусора снов,

не пиши мне письмо! Буквы станут не так.

То, что чувствовал в полночь – мой редкий улов.

Или маленький, хрупкий, но всё-таки Знак.

 1

Композитору Николаю Григорьевичу Полозу не везло. Перед публичным исполнением его симфоний непременно творилась какая-то чертовщина. То валторнист спрячет валторну, дабы не сыскать, то маримбофонист отпилит ножки у маримбы, дабы не сыграть. Тщательно спланированное композитором соло всякий раз терпело сокрушительное фиаско пред лицом оркестрантской изобретательности.

«Рождённый Полоз летать не в силах» – спорхнувшая неведомо с чьих уст фраза витала в воздухе по сей день. Умудрившись отпраздновать своё совершеннолетие, она стала «крылатой» апологией мэтра.

2

Василий Петрович Нещастье с детства ненавидел музыку. Всякий раз, когда родители приводили его в музыкальную школу, он отчаянно отбивался. Маленькие ручонки швыряли трубу в дальний угол класса, слабенький ротик издавал один и тот же протяжный вопль «Нихацу-у!!!» Полгода таких воплей, и мир будущих импровизаций отказался от истерически настроенного трубача.

Как ни странно, сила искусства «Радио-Шарманка» растопила лёд ненависти, навязав Василию вполне конкретные музыкальные пристрастия. Безродный дух апатичного электрика обрёл наконец землю обетованную. Теперь, работая кусачками и плоскогубцами, Вася напевал «Владимирский централ», проявляя, скажу я вам, настоящие чудеса интонирования.

3

Полоз не верил в злой рок. Он привык кроить судьбу сам, и оттого свято презирал молодых дирижёров. Имея кой-какие связи в Верховном совете, маэстро добивался финансирования своих премьер. Добиться от оркестрантов пристойной игры было куда сложнее. Вот и сейчас первая репетиция Симфонии №9 – сочинения, которому композитор Полоз Н.Г. отдал бесценный год творческой жизни, – скандально сорвалась.

Зловещий рок любовался Василием. Цветные залежи проводов, срывая с Васиных уст поистине философский мотив «Я убью тебя, лодочник!», довели-таки провидение до гомерических колик. Фортуна трахнула мастера со всей своей 220-вольтовой страстью, после чего отправилась в закусочную – ухнуть стопарик за Васино здоровье…

4

Две трудночитаемые петиции с уханьем шлёпнулась на стол вице-президента ассоциации музыкальных коллективов. Первая оказалась объяснительной запиской, которая – вкратце – гласила:

«Шановний Олександре Олександровичу! Я, тромбоніст симфонічного оркестру Хвостоплюй М.Я., свідомо зірвав репетицію Симфонії №9 М.Полоза. […] На моє глибоке переконання, музика вищезгаданого композитора занадто шкодить психічному здоров’ю всього колективу. […] Було б вельми корисно виключити цей твір з концертної програми сезону».

Вторая бумага, именуемая заявлением, содержала следующие строки:

 «Уважаимый Александр Александравич! Я – электрик первой катигории Василий Нещастье прошу дасрочной выплаты премеальных всвязи с производственой травмой, полученой мной 15 числа этого месяца».

5

Хрупкая девушка за дирижёрским пультом глядела в партитуру широко закрытыми глазами. О концепции произведения она не имела ни малейшего представления. Свалка нотных головок, бултыхавшихся на 160 страницах формата А3, не говорила ни о чём. Нужно было интерпретировать. Опыта не хватало, знаний тоже. Желание растворилось ещё на прошлой неделе, перед окошечком зарплатной кассы. Формально насилуемая симфония сопротивлялась. Она требовала деликатности и уважения. Жаждала любви и сочувствия. Её распинали грубо и брутально целых два часа.

Третья репетиция подходила к концу...

6

Николай Григорьевич устал. Ему, как-никак, исполнилось 75. Служение авангарду давно сформировало его стиль. Он писал смелыми мазками и ругал крепкими выражениями. Оркестранты цедили ответные проклятия.

Василий Петрович ликовал – ему выплатили премиальные. Эйфория усилилась, когда хмурый господин с сияющей железякой в руке подтвердил недавнюю договорённость. Аванс прикарманился с неимоверной лёгкостью. Задача была проста до безобразия.

7

В день премьеры всё шло относительно гладко. Зрители расположились в своих гнёздах. Квочка-ведущая наспех огласила спонсоров. Автор симфонии распетушился в приветственном слове. Закукарекали аплодисменты. Оркестр вступил.

Полоз не верил своему счастью: три минуты задумчивых унисонов отзвучали безукоризненно. Великие упования на следующие полчаса возрождались в душе увлечённого маэстро. Мысль о кульминации дразнила его истерзанное воображение – торжеству чистого духа предстояло обрушиться на толпу прихожан громогласной патетикой меди.

Внезапно погас свет... Стало неимоверно темно... Так, что чёрта не разглядеть! Со сцены спрыгнула гробовая тишина и тут же сделала маэстро подножку. Чёрная кошка оркестрантской изобретательности скрылась в неизвестном направлении. Вызвался следователь, но его быстро угомонили.

«Ка-а-а-к???», оправившись от шока, прокатилось по всему залу.

– А вот так! – съязвил про себя тромбонист Хвостоплюй, помянув всех композиторов-авангардистов, в разное время затруднявших его блестящую, попсово-диксилендовую карьеру.

8

Василий ел огурец и запивал будоражащей жидкостью. Миссия была виртуозно выпонена, аванс – полностью истрачен. Битый час в ожидании гонца не принёс осязаемой награды. Нарастающее беспокойство по поводу тела гонорара, разливаясь в мутных зрачках, вынудило его крючковатую фигуру покинуть наконец подвальное помещение.

Преодолев эскаладу мраморных ступеней, сорок пятый размер подошв взрыхлил потёмки зрительного зала. Щёлкнул фонарь – ручная фара направилась изучать периметр крушения. Зигзаг вымученного света, стыдясь покинутых подмосток, долго скользил по безжизненным креслам партера, пока не набрёл на седую тень...

Две рухнувшие надежды, два обманутых ожидания встретились – хмуро, без рукопожатий. Отразившись  друг в друге – анонимно-кривозеркально, они углубились в ожесточённые раздумья. Мысли Василия были просты, как хлебный мякиш на горбушке снега. Обрывки полозовской экстраполяции не поддавались образному сравнению.

Мэтр, словно никчемная статуя посреди садово-паркового уныния, продолжал сидеть в двадцать втором кресле на третьем ряду. Ему незачем было уходить.

Это был ЕГО юбилей.

Николай Григорьевич поклялся провести этот вечер как и подобает Маэстро – В КОНЦЕРТНОМ ЗАЛЕ.

---

1

Жила-была девушка. И всем она нравилась. В восемнадцать несколько больше, чем в… не-скажу-сколько, но на всякий возраст растут свои поклонники. На другом конце мира проживал юноша – благоразумный гражданин, Ищущий Рай. Он знал, что Рай – где-то там, за горизонтом, и только исшагав не одну вселенную, можно встретить гармонию Духа и Плоти.

Но шагать пешком – занятие слишком длительное, да и утомительное впридачу; к железнодорожным вояжам не располагала экономическая ситуация в стране, а к самолётным флаингам – участь Икара. 

Искать Рай вокруг себя – всё, что оставалось бедному юноше.

 2

Вселенная окольцевала себя проводами. К каждой из своих песчинок, поочерёдно подсоединяя штекеры, она приходила в образе подруг-щебетух и друзей-"не-глазей!" Песчинки марионеточно подёргивали плечиками, смеялись и плакали – эмоции стекали в провода, распирая жирную матрону во все четыре стороны.

– А почему бы не просканировать СЕТЬ на предмет Рая? – однажды воодушевился юноша и подставил затылок для совокупления с мини-джеком.

Хрящи скрипнули, череп хрустнул – контакт яркой вспышкой в глазах подал первые признаки жизни.

– Hello, World! – увидел юноша.

Приветствие тронуло, показавшись одушевлённым.

3

Девушка носила мини-джек в запястьи – это был талисман её вдохновения. Чураясь подруг-щебетух, щипая друзей-"не-глазей!", она держала себя в отличной форме. Status: hold не препятствовал ничему. Компромисс всех и вся достигал идеального равновесия! "Сумерки богов" – так называемые прятки с "богами" в сумеречный час – расслабляющим массажем ложились на плечи. Виртуальная жизнь согревала.

4

Ищущий Рай искал Гармонизированный Рай – реальный Рай, наделённый точкой пересечения Материальнофинансируемого Рая с Раем Духовнооблагораживающим. В этом – поистине крестовом – походе благородный идеализм виртуозно прикрывал циничную затею подсознания. Сознание же убаюкивало путника искренними заверениями, что Гармония отождествлена с одной лишь Духовностью.

5

Девушка разыскивала Осколок Рая – последнее его стёклышко, которого не доставало, чтобы склеить разноцветную мозаику её жизни. Стёклышко было крайне важным и дорогим, и она перебирала гальку Интернет-прибоя  усердно и торопливо. Она не знала, какого цвета должно быть стекло, однако не сомневалась, что на нём будут выбиты 7 пронумерованно-счастливых букв:  

1 – С

2 – Т

3 – Р

4 – А

5 – С

6 – Т

7 – Ь

Девушка спешила найти этот осколок ещё до того, как между второй и третьей буквами вклинится зловещая А – перекочевав с четвёртой позиции, откуда её вытолкнет пухлая очкаричка – литера О.

6

Читатель уже знает, что произойдёт дальше. Писатель – тем более. Не будем томить друг друга, перейдём к коде.

7

Звонок в дверь. Девушка спешно оторвалась от монитора.

– Это ты, Status: hold?

– Я, я, дорогая.

Замок щёлкнул. Ужин зашкварчал на сковородке...

P.S.

В невесомости кибернетического пространства все люди – ссылки. Но ссылки на конкретные города, улицы, дома и квартиры. Квартиры могут не принадлежать людям так же, как и их души. Душу легко выкрасть, остальное – никак. Рай требует инвестиций. Гармонии чужды компромиссы. Альтернативой Игре может стать только Безумие.

«Безумству храбрых мы поём эту песнь…»

 

---