Точка-тире

Я поднялась на девятый этаж. Ноги вспомнили путь, голова подсказала всё остальное.

Впереди – незапертая дверь, сквозь которую сочится музыка. Меня ждут, но я всё равно стучусь. Шагов не слышно. Вхожу. Минуя коридор и замирая на пороге комнаты, понимаю: секса не будет.

Спокойные глаза ловят меня в проёме двери.

– Привет, – говорю. – Три с половиной года как один день.

– Здравствуй... – глаза встречаются с моими и переводят фокус на единственно важный в данную минуту предмет – компьютерный монитор. Кардиограмма звуковой волны растянулась на матрице пикселей, как скелет отдыхающего – на зернах пляжных песков. Логично. Предо мной звукорежиссёр.

Работа, позволяющая видеть звук лучше, чем слышать; кромсать синусоиды, что дрова рубить, отвлекает мужчину от меня. Я сажусь на кровать.

– Как жизнь?

Вопрос, не имеющий смысла, задан. Не важно, кто спросил.

– Горчит потихоньку.

Кто ответил? Не знаю. Мы оба отравились жизнью три года назад. Мыслить в унисон для нас не проблема.

Он смотрит в экран, отдавая на экспертизу свой профиль. Я же оцениваю фигуру. «Двадцать или двадцать пять?» – думаю. Не о возрасте. О килограммах соединительной ткани, проложившей сдобный тоннель из прошлого в будущее.

Он разворачивается ко мне и уже не отводит глаз.

– Поставь чайник, – заполняю паузу.

Кивает. Мы переходим на кухню. Там ничего не изменилось: стол, за которым сидела я, подоконник, с которого свешивал ноги он… Пронзительный взгляд, некогда витавший в воздухе, оставил борозды в пространстве. Они невидимы для других. Я надеваю очки памяти и ловлю руками застывшие стрелы. Когда-то мы послали их навстречу друг другу. Они до сих пор здесь…

– Я не пью чёрный!

– Я тоже, но другого нет.

– Тогда кофе.

Два кофе и одна сигарета. Он как прежде курит. 

Балкон скупится на новый вид, к тому же, не помнит меня. С коротко остриженными волосами и разорванным сердцем я стояла здесь ночью. Сейчас день, надорваны лишь облака на горизонте, а мои волосы достигли нужной длины. 

Разговор похищает внимание: мой собеседник говорит с охотой, о себе. Я слушаю –  покорно и вдумчиво. За белым шумом озвученных слов ловлю странные вибрации. Три точки... три тире... снова три точки... Сигнал SOS?!

– Ты-то как? – спрашивает он наконец.

Я молча улыбаюсь. Мой ответ не имеет значения: утопающему неинтересны чужие истории. Двадцать четыре – возраст спонтанной перепланировки сознания. Жизнь, уподобившись праздной горничной, переставляет предметы с места на место. Ты ищешь, но не можешь найти: себя, работу, любовь, предназначение…

Я переминаюсь с ноги на ногу.

– Тени удлиняются, мне пора…

Он задерживает меня: очередным рассказом, пустячной новостью, глупым анекдотом... Я смеюсь. «Три с половиной года как один день…» За это время можно взрастить ребёнка.

Беру сумку и направляюсь к выходу. Переступив порог, оборачиваюсь – мы застываем лицом к лицу. Голова ложится мне на плечо. Мужские объятия властно окутывают.

– Можно начистоту? – слышу я на ухо.

– Говори.

К чему возражения?

– Не хочется тебя отпускать… так… не хочется…

Я не вижу его лица. Его глаза спрятались в моих волосах, моя шея слилась с его щекой (мы приблизительно одного роста)… Он находит ложбинку на моём плече – в прикосновении губ нет ни капельки эротизма, ни грамма страсти. Я чувствую его всем телом и думаю, что единожды пережитая близость позволяет людям – годы спустя –  вот так, по-человечески искренне обняться.

– Пусть тебе повезёт, – говорю.

Слеза блестит на щеке. Рухнувший мир проплывает в памяти… Окружённая теплом самых тёплых – из всех, что мне доводилось знать, – рук, я погружаюсь в спокойствие.

Златокудрый Амур кружит над нашими головами. Забирая обратно все свои стрелы, он проклинает людей, отвергших его вдохновенный труд. Два миллиарда философов утомили его до смерти...