Полоз и несчастье

 1

Композитору Николаю Григорьевичу Полозу не везло. Перед публичным исполнением его симфоний непременно творилась какая-то чертовщина. То валторнист спрячет валторну, дабы не сыскать, то маримбофонист отпилит ножки у маримбы, дабы не сыграть. Тщательно спланированное композитором соло всякий раз терпело сокрушительное фиаско пред лицом оркестрантской изобретательности.

«Рождённый Полоз летать не в силах» – спорхнувшая неведомо с чьих уст фраза витала в воздухе по сей день. Умудрившись отпраздновать своё совершеннолетие, она стала «крылатой» апологией мэтра.

2

Василий Петрович Нещастье с детства ненавидел музыку. Всякий раз, когда родители приводили его в музыкальную школу, он отчаянно отбивался. Маленькие ручонки швыряли трубу в дальний угол класса, слабенький ротик издавал один и тот же протяжный вопль «Нихацу-у!!!» Полгода таких воплей, и мир будущих импровизаций отказался от истерически настроенного трубача.

Как ни странно, сила искусства «Радио-Шарманка» растопила лёд ненависти, навязав Василию вполне конкретные музыкальные пристрастия. Безродный дух апатичного электрика обрёл наконец землю обетованную. Теперь, работая кусачками и плоскогубцами, Вася напевал «Владимирский централ», проявляя, скажу я вам, настоящие чудеса интонирования.

3

Полоз не верил в злой рок. Он привык кроить судьбу сам, и оттого свято презирал молодых дирижёров. Имея кой-какие связи в Верховном совете, маэстро добивался финансирования своих премьер. Добиться от оркестрантов пристойной игры было куда сложнее. Вот и сейчас первая репетиция Симфонии №9 – сочинения, которому композитор Полоз Н.Г. отдал бесценный год творческой жизни, – скандально сорвалась.

Зловещий рок любовался Василием. Цветные залежи проводов, срывая с Васиных уст поистине философский мотив «Я убью тебя, лодочник!», довели-таки провидение до гомерических колик. Фортуна трахнула мастера со всей своей 220-вольтовой страстью, после чего отправилась в закусочную – ухнуть стопарик за Васино здоровье…

4

Две трудночитаемые петиции с уханьем шлёпнулась на стол вице-президента ассоциации музыкальных коллективов. Первая оказалась объяснительной запиской, которая – вкратце – гласила:

«Шановний Олександре Олександровичу! Я, тромбоніст симфонічного оркестру Хвостоплюй М.Я., свідомо зірвав репетицію Симфонії №9 М.Полоза. […] На моє глибоке переконання, музика вищезгаданого композитора занадто шкодить психічному здоров’ю всього колективу. […] Було б вельми корисно виключити цей твір з концертної програми сезону».

Вторая бумага, именуемая заявлением, содержала следующие строки:

 «Уважаимый Александр Александравич! Я – электрик первой катигории Василий Нещастье прошу дасрочной выплаты премеальных всвязи с производственой травмой, полученой мной 15 числа этого месяца».

5

Хрупкая девушка за дирижёрским пультом глядела в партитуру широко закрытыми глазами. О концепции произведения она не имела ни малейшего представления. Свалка нотных головок, бултыхавшихся на 160 страницах формата А3, не говорила ни о чём. Нужно было интерпретировать. Опыта не хватало, знаний тоже. Желание растворилось ещё на прошлой неделе, перед окошечком зарплатной кассы. Формально насилуемая симфония сопротивлялась. Она требовала деликатности и уважения. Жаждала любви и сочувствия. Её распинали грубо и брутально целых два часа.

Третья репетиция подходила к концу...

6

Николай Григорьевич устал. Ему, как-никак, исполнилось 75. Служение авангарду давно сформировало его стиль. Он писал смелыми мазками и ругал крепкими выражениями. Оркестранты цедили ответные проклятия.

Василий Петрович ликовал – ему выплатили премиальные. Эйфория усилилась, когда хмурый господин с сияющей железякой в руке подтвердил недавнюю договорённость. Аванс прикарманился с неимоверной лёгкостью. Задача была проста до безобразия.

7

В день премьеры всё шло относительно гладко. Зрители расположились в своих гнёздах. Квочка-ведущая наспех огласила спонсоров. Автор симфонии распетушился в приветственном слове. Закукарекали аплодисменты. Оркестр вступил.

Полоз не верил своему счастью: три минуты задумчивых унисонов отзвучали безукоризненно. Великие упования на следующие полчаса возрождались в душе увлечённого маэстро. Мысль о кульминации дразнила его истерзанное воображение – торжеству чистого духа предстояло обрушиться на толпу прихожан громогласной патетикой меди.

Внезапно погас свет... Стало неимоверно темно... Так, что чёрта не разглядеть! Со сцены спрыгнула гробовая тишина и тут же сделала маэстро подножку. Чёрная кошка оркестрантской изобретательности скрылась в неизвестном направлении. Вызвался следователь, но его быстро угомонили.

«Ка-а-а-к???», оправившись от шока, прокатилось по всему залу.

– А вот так! – съязвил про себя тромбонист Хвостоплюй, помянув всех композиторов-авангардистов, в разное время затруднявших его блестящую, попсово-диксилендовую карьеру.

8

Василий ел огурец и запивал будоражащей жидкостью. Миссия была виртуозно выпонена, аванс – полностью истрачен. Битый час в ожидании гонца не принёс осязаемой награды. Нарастающее беспокойство по поводу тела гонорара, разливаясь в мутных зрачках, вынудило его крючковатую фигуру покинуть наконец подвальное помещение.

Преодолев эскаладу мраморных ступеней, сорок пятый размер подошв взрыхлил потёмки зрительного зала. Щёлкнул фонарь – ручная фара направилась изучать периметр крушения. Зигзаг вымученного света, стыдясь покинутых подмосток, долго скользил по безжизненным креслам партера, пока не набрёл на седую тень...

Две рухнувшие надежды, два обманутых ожидания встретились – хмуро, без рукопожатий. Отразившись  друг в друге – анонимно-кривозеркально, они углубились в ожесточённые раздумья. Мысли Василия были просты, как хлебный мякиш на горбушке снега. Обрывки полозовской экстраполяции не поддавались образному сравнению.

Мэтр, словно никчемная статуя посреди садово-паркового уныния, продолжал сидеть в двадцать втором кресле на третьем ряду. Ему незачем было уходить.

Это был ЕГО юбилей.

Николай Григорьевич поклялся провести этот вечер как и подобает Маэстро – В КОНЦЕРТНОМ ЗАЛЕ.