Демократия

Насколько может судить философия, «демократия» — слово спорное. Вызывающее противоречия. Несколько примеров таких противоречий: для греков демократия — это либо место (ассамблея магистратов), либо, главным образом, особая форма принятия военных решений, которые находились тогда в центре проблем, для решения которых собирали народ. Великие якобинцы почти не употребляют это слово, их лозунги — республиканские, субъективность, воодушевляющая их, есть добродетель. В предложениях либералов «демократия» означает прежде всего юридические и правовые свободы (свобода слова, прессы, собраний, предприятий…). В «классической» революционной традиции делается упор на демократические ситуации, общие собрания, демократию масс, а также на переходные организационные формы: клубы, советы, профсоюзные комитеты и т. д. В нынешней пропаганде «демократией» называют в основном определенную форму государственного устройства, парламентское «представительство», основным признаком которого являются выборы, а местом воплощения — система многопартийного государства, которая противопоставляется системе однопартийного государства. Заметим, что такая система не была бы признана демократической, например, Руссо, который считал, что организованное разделение общей воли создает систему группировок, и что назначение «представителей» означает конец всех субъективных требований, а стало быть всякой политики.

Поскольку царит путаница, нужно определиться со словами. То, что называют «демократией» и чей триумф всемирно празднуется, на самом деле должно быть обозначено как парламентаризм. Парламентаризм — это не только объективная институциональная форма (выборы, исполнительная власть, зависящая, впрочем, в очень разных степенях, от законодательной и т. д.). Это также особая политическая субъективность, обязательство, для которого «демократия» — это термин, приносящий одобрение, пропагандистское наименование. Это обязательство обладает двумя характеристиками:

— оно определяет политике единственное место для воплощения: государство (единственный «коллективный» политический акт — это назначение государственного персонала) и, таким образом, фактически аннулирует политику как мысль. Отсюда получается, что действующими лицами парламентаризма являются не те, кто мыслит политику, а политиканы (как сегодня говорят, «политические деятели»);

— оно требует в качестве регулирующих условий автономию капитала, наличие собственников и рынка.

Назовем нашу демократию для большей точности ее описания капитало-парламентаризмом.

Тогда гипотеза, скрытая за лозунгами о победе демократии будет звучать следующим образом: в политическом смысле, мы живем в режиме Единого, а не множества. По своей тенденции, капитало-парламентаризм — уникальная модель политики, единственная, способная сочетать экономическую эффективность (а значит, прибыли собственников) и народный консенсус.

Если принять всерьез эту гипотезу, необходимо будет признать, что отныне — или, по крайней мере, на протяжении нынешнего временного отрезка — капитало-парламентаризм служит политическим определением для всего человечества.

И если довольствоваться этой гипотезой, если возрадоваться при мысли, что капитало-парламентаризм — есть та, наконец-то найденая политическая модель, в которой может разумно реализоваться все человечество, это означает прежде всего, что мы считаем этот мир, мир, где мы, люди «Запада», живем, исключительным в том смысле, что он достоин всего человечества. Или, что капитало-парламентаризм может быть соотнесен с Идеей человечества.

Это именно то, с чем философ не может согласиться.