Тяжелое время

Все наебнулось в 87-м.

Наверное Киев опустел годом раньше, сразу после аварии в Чернобыле, но я в тот год в Киеве не попал из-за радиационной боязни родителей.  Я же никогда не верил в радиацию, в ее какой-то там безумный вред, но поскольку вес моего слова тогда соизмерялся с весом электромагнитного поля, я поневоле остался "дома": в гнусном, хронически грязном и неуютном, сраном восточно-украинском городишке, который только по историческому недоразумению разросся раковой опухолью на карте Украины, и также как эта опасная болезнь,  периодически напоминает о себе вонью непосредственно перед комуняцкими праздниками.

В 87 город поразил меня практически полным отсутсвием людей. Мало того, что все друзья куда-то уехали. Людей не было и на улицах. Можно было пройти по всему Крещатику и не встретить ни одного прохожего. Только мокрый асфальт проезжей части, тоже пустой, без машин. Наверное тогда и возникла традиция перекрывать Крещатик для пешеходов, поскольку ездить было некому.

По улицам ездили соершенно пустые троллейбусы, автобусы, трамваи. Заходи - садись. Выбирай самые удобные места - однушки у окна, никакая сраная бабка тебя не сгонит: пассажиров нет - ситуация совершенно немыслимая двумя годами ранее, когда общественный траспорт был всегда битком набитым. 

Потом, в году 89, город стал медленно оживать. Сначала появились люди на улицах. Потом тротуары перестали мыть и ремонтировать. Потом появились дети во дворах. Потом вокруг Почтамта поставили зеленый забор. На нем появились первые руховские листовки. Потом фасад Почтамта обвалился и привалил нескольких обывателей. Это было летом. Тогда пошел дождь и люди спрятались от воды под навесом. Жертв было не очень много, поскольку город все-таки был пустоватым. В 90 начались первые полититческие демонстрации. Примерно тогда же перед Киевсоветом повесили сине-желтый флаг.

В 91 с января объявили рынок. Снега тогда зимой уже не было и я шел по совершенно пустой улице Авиации (тогда уже Антонов помер и улицу переименовали, но мы упорно называли ее по-старому) в хлебный на площади Космонавтов. В хлебном я обнаружил, что спички стоят теперь не копейку а 10 копеек за коробку, а целый украинский что-то вроде 30 вместо вчерашних 20 копеек. Обыватель негодовал, но в меру.

Летом на площади Космонавтов появились странные личности, предлагавшие зарегистрироваться "Громадянами УНР". Громадянам выдавался клочок небольшой бумаги, размноженний на ксероксе, где шариковой ручкой, сидящий на пластмассовом ящике жлоб, вписывал ФИО на русском, почему-то, языке. "Реєстрація" проводилась некоторое время, и один хмырь из нашего класса даже предъявил оное удостоверение нашему учитель истории. Историк справился насчет новых ощущений новоявленного громадянина и не получив вразумительного ответа продолжил свой спич о поганых поляках (мы проходили как раз войну Совка с Польшей в 1920 году).

По правде говоря, политические баталии меня мало тогда интересовали. У наших классных девчонок к 90 году сформировались вполне уже себе симпатичные задницы, а у некоторых даже и разумных размеров сиськи. Настало время поезии, ночных прогулок над Днепром и практикума по расстегиванию этих несносных бюстгалтерных крючков (тогда сиськи носились в лифчике, а не в бюстгалтере прим. авт.). Слава богу, что я быстро понял, что вселенная стихов и вселенная сисек практически не пересекаются, и вовремя бросил рифмоплетство.

Потом произошла катастрофа. По воле собак, вечно готовых загрызть друг друга из-за кучи на хуй им не  нужного сена, я покидал город, как казалось тогда, навсегда. Была осень. В парке в Бабьем Яру вовсю желтели несброшенные еще листья. Над дорогой стояли издевалельские синие дорожные знаки: в твою сраную дыру ехать нужно ТУДА и киломеров ВОТ СКОЛЬКО. Мне было настолько хуево, как наверное бывает только у человека вышедшего из онкоцентра со страшным диагнозом. Я и сейчас помню те листья и эти деревья, которые, как мне тогда казалось, я видел в последний раз. Что-то ныло в груди. Я решил, что это болит сердце и что скоро мне конец. Грусти по этому поводу я не испытал никакой...

...Я вернулся в свой город осенью 94-го. Был дождливый бессолнечный октябрь. Город заметно постарел и осунулся, а из неухоженных газонов лилась на тротуар темно-серая жижа. Возле универмага "Украина" шныряли валютчики и скупщики ваучеров. Я бегал по городу как рыщущий волк в поисках заработка. Рацион был примерно такой: батон 1 шт на 2 дня. Песня Чайфа о бутылке кефира к полбатону - полное говно. Я попробовал это съесть однажды, зайдя в один из переулков на Крещатике, что рядом с Центральным гастрономом. Състь мякоть хлеба напитанную молочной кислотой не легче чем лимон. В добавок от это изжога. Потом где-то достал брошурку Брегга о здоровье и прочей хуете. Там Брегг говорил, что голодать нужно начинать с недельного срока, чтобы "шлаки вышли". Попробовал посидеть на воде неделю, тем более, что бюджет к этому располагал. Легкость в теле образовалась несусветная - беда только сделать особо ничего не можешь. А работать надо было.

К тому времени я уже работал. Сначала охранником, где по ночам открывал кабинет начальства и включал копм тройку. Мое серьезное знакомство с компьютерной технологией началось с игрушки про викингов. Я даже сумел слизать ее себе на дискету, чтобы после увольнения поиграть где-нибудь еще. Потом еще работал у одного мудака на должности "куда пошлют". Потом еще что-то и т.д. Жизнь вроде как налаживалась, хотя говна кругом было более чем достаточно. Это говно стало частью пейзажа, наверное как терриконы в Донецке, и казалось что так здесь уже будет всегда. С друзьями виделся редко - все время занимала работа, а жрать Амстердам Максиматор - 18- градусный ерш, мне как-то не хотелось. Впрочем однажды на Выставке хлебали мы втроем из горла за неимением стаканов бутылку Столичной. Водка была охрененная, сказал кто-то из нас, хотя на самом деле такого ацетона давно уже не продают.

Как-то лежа на койке в общаге один тип предложил мне почитать Пелевина. Не посоветовал, а именно предложил, дав книгу. Это был "Чапаев и Пустота" в черной твердой обложке. Сам я до этого никогда не покупал художку, только сугубо по делу - мануалы издательских программ. А тут дают. Я почитал и мне понравилось. Жизнь моя действительно тогда напоминала смесь буддизма и прочей эзотерической хрени. Но Чапаев это все-равно не про меня. С тех пор я читаю у Пелевина практически все, что можно достать. А потом взял и купил Generation "П".

Лежа на продавленной койке в общаге, в которой если залезть на телку сверху, она практически сидит, а ты изгибаешься как короткий монгольский лук, а читал и охреневал. Это про меня было написано. Не в деталях конечно, но мысли и переживания схвачены были очень точно. Я к тому времени уже несколько лет работал в полиграфии и с рекламой и рекламодателями сталкивался постоянно. Книга пролетела практически мгновенно, как пролетает всегда хороший задорный текст, а вот тяжелого чувства расставания не возникло. Это очень характерно для Пелевина, его тексты они как-бы всегда с тобой что ли. Банально, но лучше не скажешь.

И вот возникает вопрос, а с чего это вдруг я все это пишу. Просто вышел фильм Generation "П". Фильм я посмотрел. Мне он понравился. Ну и вспомнил былое. Я ведь тоже из поколения Пэ.