Отдаленное эхо истории

Из  отчета  о прощальной аудиенции у Его Величества русского Императора. 3 октября 1895 г.

Я выехал в Царское Село из Петербурга 3 октября в десять часов так называемым придворным поездом, где для меня был зарезервирован вагон. Снова — как при первой моей аудиенции — когда я прибыл в Александровский дворец, граф Бенкендорф провёл меня в приёмную Его Величества, и обо мне было немедля доложено Государю. В приёмной я застал министра внутренних дел 2 и нескольких генералов, вызванных для доклада, которым граф Бенкендорф представил меня. — Через несколько минут меня пригласили к Его Величеству.

Император встретил меня чрезвычайно любезно 3, пожал мне руку и спросил, как мне понравился Петербург. Потом Император спросил, как поживает Ваше Величество, и попросил меня рассказать о жизни Вашей Высочайшей Особы в Роминтене.

На некоторое время беседа зашла об охоте, а потом я улучил возможность сообщить Его Величеству, что был вчера в Петропавловском соборе и по поручению Вашего Величества возложил венок на гробницу усопшего Императора Александра III, чем Его Величество, казалось, был приятно тронут.

Потом Император, прибегнув к французскому языку, тогда как до этого он использовал немецкий, сказал: «Maintenant, j'ai encore quelques mots a vous dire, mais il me faut parler francais, parce que en allemand je ne peux pas exprimer ce que j'ai a vous dire» 4. После этого Его Величество уселся за письменный стол своего рабочего кабинета и пригласил меня занять место на стуле рядом с ним.

Далее Император сказал приблизительно следующее, и сразу же по завершении аудиенции я это записал: «Его Величество тревожится в связи с пребыванием моего министра Лобанова 5 во Франции. Последний настойчиво просил отпустить его в отпуск на воды и оттуда телеграфировал мне, прося дозволения присутствовать на военном смотре, который очень интересует его. Я ответил, что возражений у меня нет. При его отъезде я поручил ему влиять на французов в успокоительном духе. Увидев же, а также узнав из письма Его Величества, что французский шовинизм, напротив, пришёл в возбуждение, я телеграммой ещё раз велел Лобанову (при последних словах Его Величество энергично постучал по столешнице указательным пальцем) не только воздерживаться от всякого демонстративного поведения, но и охлаждать французский шовинизм повсюду, где будет с ним сталкиваться. Кроме того, я приказал ему ходатайствовать на обратном пути об аудиенции у Его Величества, и это уж как будет угодно Императору — соизволит ли он принять Лобанова 6. Если примет, он услышит из уст моего министра то же самое, что я говорю сейчас вам. До сих пор я недостаточно представлял себе, насколько легко загораются французы. Если бы я мог это знать и предвидеть, я не позволил бы ни Лобанову, ни Драгомирову 7 ехать в отпуск во Францию, и впредь буду осмотрительнее со своими людьми».

Далее Его Величество заговорил о французской прессе, высказавшись в том духе, что она уже причинила в мире немало зла, и продолжил примерно так: «Я подозреваю, что Его Величество Императора в тиши охотничьих угодий, где при нём нет ни одного министра, взволновало чтение газетных подборок, и прекрасно могу это понять. Если новости из Франции получать лишь в такой форме, могу себе представить, насколько тревожно они должны выглядеть. Лично я запретил делать для себя газетные подборки, которые мне тоже поначалу пытались подсовывать, — из опасения черпать из них сведения лишь определённой направленности, определять которую будет тот, кто выбирает и готовит подборки. Вместо этого я читаю одну немецкую (полагаю, это „Kolnische Zeitung", которую я, во всяком случае, видел в покоях Его Величества), одну французскую („Temps"), одну английскую и одну русскую газету — последнюю неохотно, ведь все они никуда не годятся, — и, слушая таким образом различные голоса, пытаюсь составить своё суждение сам. Но я не придаю газетам слишком много значения — ведь я знаю, как они делаются. Сидит там какой-нибудь еврей, который греет руки на том, что натравливает народы друг на друга, а народ — как правило, не имеющий собственного мнения о политике, — обманывается звонкой фразой. Поэтому я, покуда жив, ни в коем случае не освобожу русскую печать. Пусть русская печать пишет только то, что хочу я (и при этих словах Его Величество снова постучал указательным пальцем по столу), и во всей стране должна царить лишь моя воля».

Далее Его Величество пояснил, что русско-турецкая война обязана своим началом лишь подстрекательствам прессы и что теперь последняя отравляет также отношения между Германией и Россией, а также Германией и Францией и ожесточает умы, после чего сказал: «Между Германией и Россией сто пятьдесят лет не было войн. Германия воевала почти со всеми соседями, кроме нас, и мысль о войне между Германией и Россией вздорна, потому что у двух этих стран нет конфликтующих интересов»8

После этого Его Величество рассказал, что из германско-российских пограничных округов постоянно поступают сообщения, из которых он к своей радости узнаёт, что между войсками, стоящими по обе стороны границы, отношения отличные. Офицеры обмениваются визитами, приглашают друг друга в гости и относятся друг к другу как хорошие товарищи. Всем этим известиям он искренне рад. Во всяком случае, не заметно никакой враждебности, которая так часто встречается в прессе.

Я заметил: «С всемилостивейшего дозволения Вашего Величества отмечу ещё раз, что сообразно взглядам, изложенным Вашим Величеством, у нас, разумеется, нет никаких оснований опасаться чего- либо со стороны России. Что нас действительно тревожит — так это легко возбудимый темперамент французской нации, который, естественно, ещё больше раззадоривается от присутствия русских генералов и государственных мужей». Император возразил: «Я это знаю, но скажите Императору, что я смогу обеспечить спокойствие! Пока что на шее у французов висит Мадагаскар 9. Им ничего не остаётся, кроме как ради своей чести довести дело до конца. Им придётся просить всё новых кредитов и посылать всё новые войска. Это неминуемо займёт у них ещё год, и в это время они не смогут думать ни о чём другом. Когда этот год пройдёт, я также гарантирую Его Величеству, что они сохранят спокойствие и далее будут вести себя спокойно. Для меня чрезвычайно важно, чтобы мы (Германия и Россия) сохраняли хорошие отношения между собой. Мы от вас ещё значительно отстаём, у нас бесконечно много дел в своей стране. Мы производим в основном зерно, вы — промышленные товары, которые нам приходится выменивать. Война между нами принесла бы неисчислимые бедствия обоим народам».

Я сказал: «Вы, Ваше Величество, и сами достаточно хорошо знакомы с моим всемилостивейшим Государем, чтобы знать, что дело всей жизни он видит не в чём ином, как в создании возможности мирного развития для своего народа». Император ответил: «Я это знаю и могу вас уверить, что тоже не желаю ничего знать о войне и буду до конца жизни стремиться к сохранению мира. Я хочу продолжать мирную политику своего покойного отца». — Вернувшись к письму Вашего Величества, Император также сказал: «Его Величество полагает, что из-за годичного траура я был не в состоянии как следует вникнуть в дела. Как раз наоборот. Именно благодаря возможности жить в покое я мог вникнуть в дела своей империи и разобраться в политике и, надеюсь, сумею показать, что потрудился усердно и прежде всего стремился составить собственное, непредвзятое мнение. Я знаю, сколь многого нам ещё недостаёт, хочу мирного труда в стране и не хочу никакой войны — и никогда её не допущу! Всё это я изложил также в своём письме Его Величеству, но мне важно, чтобы вы повторили ему это и устно».

Я ответил, что после всего сказанного Его Величеством почту за счастье передать убеждения, выраженные Его Величеством, своему Императору и Повелителю.

После этого Его Величество поднялся и передал мне, вновь перейдя на немецкий язык, самые сердечные приветствия Вашему Величеству, а также приветствия от Императрицы Вашему и Её Величеству. На том Его Величество распрощался со мной, крепко пожав мне руку.

Аудиенция продлилась немногим более получаса.

Пребываю в глубочайшем почтении

Вашего Величества всеподданнейший слуга

флигель - адъютант

полковник фон Мольтке

Опубликовано в кн.: Мольтке X. Фон. Русские письма. Пер. с нем. М. Ю. Некрасова — СПб.: Издательство им. Н. И. Новикова, 2008. (Примечания к тексту даны по указанному изданию). с 45-53.

8. К. П. Победоносцев, чьи взгляды во многом определяли умонастроение Николая в этот период, писал: «Опыт показывает, что самые ничтожные люди — какой-нибудь бывший ростовщик, жид фактор, газетный разносчик, участник банды червонных валетов — могут основать газету, привлечь талантливых сотрудников и пустить своё изделие на рынок в качестве общественного мнения. <...> Мало ли было легкомысленных и бессовестных журналистов, по милости коих подготовлялись революции, закипало раздражение до ненависти между сословиями и народами, переходившее в опустошительную войну» («Московский сборник», 1896). Дневник Николая фиксирует беседу с Победоносцевым 18 сентября 1895 г. — Эти же мысли Николай, по-видимому, выразил в своём (не сохранившемся) письме, переданном с Мольтке Вильгельму, который в ответ на это замечает: «Твои идеи о печати в общем сходятся с моими. Она сделала и всё ещё продолжает делать массу зла, и нам приходится выносить огромное количество злобы, лжи и вздора» (письмо от 25 октября 1895 г.).

http://www.doc20vek.ru/node/2199