Прометей:
Мои слова, Родная?

Земля:
                                    Да, твои.

Прометей:
Уж каюсь, ведь скоры` и зряшны были.
Гнев ослепил меня на миг, так вышло.
Я не желаю, чтоб страдал живой.

Земля:
О, горе! Плачу я скорбя!
Теперь Юпитер победил тебя.
Ревите громче, Поле с Океаном:
Земля в ответ отверзла грудей раны.
Вы, Духи, войте по живым и мёртвым:
убежище, защита ваша пала и покорна.

Первый всхлип Эха:
             Зашита пала и покорна!

Второй вслип Эха:
                   Пала и покорна!

Иона:
Не бойтесь, холост был порыв;
Титан пока не побеждён.
Погляньте за голу`б-обрыв,
что снегом вдаль загромождён:
оттуда ,с вихрями вприпрыг,
в сандалиях да золотых,
что ясным пурпуром горят,
к нам Некий Дух летит сюда,
он будто розовый сандал
благоухает, бел с лица,
в деснице кадуцей зажал,
похож на горнего гонца.

Пантея:
Меркурий то, герольд Юпитера.

Иона:
А кто за ним? Орава змеевласок,
железные крыла` звенят,-- вот Богу
докука,-- что туманы стекают
посланцу вслед, вопящая толпа.

Пантея:
Юпитера громилы-суки бродят;
поит он их то воплями, то кровью
когда на колеснице серный облак
сам прорывает на кордоне Неба.

Иона:
То ли ведо`мы те сюда, поскольку
там вышли мертвецы, а тут есть скорби?

Пантея:
Титан пока спокоен, пусть не горд.

Первая фурия:
Живым запахло, а!

Вторая фурия:
                            Позволь мне лишь
в лицо ему вглянуть!

Третья фурия:
                          Мне вожделенье
терзать его столь сладостно, как куча
трупья на поле битвы-- стервецам.

Первая фурия:
Ещё ты мнёшься, о Герольд! фас, Суки
из Ада! вот бы сын Майи дал нам
и пищи, и забавы: может кто
Всесильному угодным быть надолго?

Меркурий:
Назад к железным башням вашим!
Зубами скрежещите у потоков
огня и причитаний, нет вам пищи.
Ты, Герион, восстань! Горгона вместе
с Химерой, Сфинксом, доки-хитрецы,
что Фивам угораздили отраву
в вино Небес, извратную любовь,
а ненависть того похуже дали:
пускай они исполнят ваше дело.

Первая фурия:
О, сжалься, сжалься! Умираем в жажде--
не прогоняй нас!

Меркурий: 
                   Значит, сядьте смирно.
Страдалец страшный! я невольно,
ведом велением великого Отца,
по твоему желанию спустился
чтоб новой мести пытку совершить.
Увы! Мне жаль тебя, я ненавистен
себе, но что поделать: как покину
тебя на время-- Небо мне что Ад:
преследует меня твой вид побитый
с улыбкой вызова. Ты мудр и твёрд,
ты добрый, что зря упорствуешь в борьбе,
один, супротив Всемогущего?
Те яркие светила, что делили
и мерили года лихие, видишь--
от них не скрыться, долго же учили
тебя, и долго им учить. И ныне
Мучитель твой ниспосылает
с престранной мощью невообразимо
карательные силы, что питают
агонии погибели в Аду.
Мой долг таков: привесть сюда их,
а именно-- ораву вражьей дичи,
мразь преисподней -- с тем оставить их.
Не быть тому! ты знаешь тайну, что
способна власть переменить на Небе,
она страшна Верховному, сокрой же
её в словах-- пусть Трон осадит в просьбе,
ты ж душу преклонённую пошли--
паломницу в высокий храм отправь,
пусть твоя воля преломит колени
в груди постылой, ибо приношенья
и кроткая податливость смягчают
ужаснейших и премогучих даже.

Прометей:
Ум добрый злые разумы меняют
своей природе в лад. Я отдал всё
ему, за что он приковал меня здесь
на годы и века, на дни и ночи:
то Солнце сушит моей кожи ре`мни,
то по ночам лёд в волосах звенит,
в то время как любимый род людской мой
стал, обмельчав, прислугою бездумной.
Вот какова тиранова отдача,
и поделом: кто зол, добру не внемлет.
Мир, дар друга бывшего ему,
он ненавидит лишь страшась, стыдясь,
добром не возместив, он всё пеняет
мне за свой собственный проступок.
Ему приятельство что вызов-- обрывает
приятный Мести Сон горчащей болью.
К покорности, так знай, я не готов:
она --лишь слово судьбоносное,
клеймо смертельное, народу плен,
мечу сицилианскому подобна,
на волоске подвешен что дрожит
поверх его короны: то ль он примет
поклон мой? Нет, ему не уступлю.
Иные пусть потворствуют Злодейству:
там, где сидит оно на троне в кратком
Всесилии, не тронет подлых; Право,
в своём триумфе плачет, унывает
не прибегая к каре, сожалея
о кривдах собственных блудцу. Я жду
терпя, поры возмездья, та грядёт,
пока мы говорим... но чу! собаки
залаяли. Не медли, видишь: Небо
приблизилось --Отец твой хмур.

Меркурий:
Он обойдётся: хватит мне карать,
тебе страдать! Ещё раз, ты ответь-ка,
когда Юпитер выцарит свой срок?

Прометей:
Я знаю лишь, что час конца настанет.

Меркурий:
Увы! а ты не в силах перечесть,
сколь лет тебе ещё страдать?

Прометей:
                                                      Им длиться
пока Юпитеру царить, вот сколько,
как не желал бы я, как не боялся.

Меркурий:
Тогда помедли ты, заройся в Вечность,
где памятное время, век на век
сдаётся точкой, а упорный разум
истрёпан в нескончаемой борьбе,
(пока его не сникли клочья в прахе)
слепой, пропащий, бесприютный.
Быть может, он счёт не ведёт летам,
которые тебе грядут в мученьях?

Прометей:
Бесчисленны, быть может, но --минают.

Меркурий:
Ты б жил среди Богов в роскошной неге?
                                 
Прометей:
Я не покину этот мрачный лог,
мученья эти нестерпимые,
о чём не сожалею.

Меркурий:                          
                                    Увы! Дивлюсь,
и всё ж мне жаль тебя.

Прометей:
                                 Рабов Небес,
себя презревших слуг жалей-- мой ум
в миру с собой, что свет на солнце
царит он... суетна беседа наша!
Зови вражи`н!

Иона:
Сестра, гляди! Огнь белый напополам
рассёк тот кедр, что был навьючен снегом.
О, сколь ужасен бури Божьей вой!

Меркурий:
Я должен быть словам твоим, его
покорен... увы! груз покаянья тяжек
на сердце у меня.

Пантея:
Глянь, там вдали дитя Небес, крылаты
сандалии его, сбегает вниз он
косым лучом зари.

Иона:
Сестра любимая, ты перьями
глаза укрой, не то умрёшь увидев,
как те идут, грядут, чернящие
рожденье дня несчётными крыла`ми,
под ними-- пустота подобна смерти.

Первая фурия:
Вот Прометей!

Вторая фурия:
                           Титан бессмертный!

Третья фурия:
                                                                Он
оплот рабов Юпитера!

Прометей:
К кому ужасный оклик обращён,
тот здесь, Титан прикованный. А кто вы,
создания чудовищные? Прежде
не ползали в Аду , в кубле чудовищ,
столь гадкие создания мозгов
всеизвращающих Юпитера.
На мерзость несравненную взирая,
то ль сам уподобляюсь ей, смеюсь
симпатиею гадкою пленён.

Первая фурия:
Мы --слуги боли, страха, ненависти,
обмана, недоверья и разбоя
открытого; так, отощав, собаки
по лесу, заводям израненную лань
травя`т; мы нагоняем все, что плачет,
живёт и кровоточит, что Царь-вели`к
изволит указать нам.

Прометей:
О ,множество ужасных тварей, что
зовутся одинаково, вас знаю,
и тьму, и посвист ваших крыльев --тоже.
И всё же кто, померзче он, из глыби
науськал легион ваш?

Вторая фурия:
                                       Мы не знаем.
Жируйте, сёстры, наслаждайтесь вы!

Прометей:
Возможен ли экстаз в уродстве?

Вторая фурия:
                                                         Глядя
на дружку друг, влюблённые довольны
уж тем, что предвкушают, так и мы.
Как розы, жрицей бледной на коленях
вплетаемой во храмовый венок,
эфирный отблеск воспаляет щёки,
так жертвы нашей тени мук перед смертью
нас облекают в лучшие тела,
иначе мы бесформенны подобно
родительнице нашей, Ночи.

                           
перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

С плоскогорий, из лесов
идём, идём;
с дельт умытых островов,
волны буйны нЕмы где
слышат лад моих погУдок.
И ветер в камышах, на плёсах,
и пчёлы на тмин-бубенцах,
и птицы во миртовых кУщах,
и цикады в повыше лимонных садах,
и ящерки ниже в траве
стихали, как только мог Тмолос старинный умолкнуть
внимая медовым погУдам моим.

Сонный Пеней струился,
а дол Темпейский лежал
в тени Пелиона густея
под зарево гибели дня,
погудкой моею сластимой.
И Силены, и Сильваны и Фавны,
и Нимфы лесов да потоков--
на кра`й брегов зЕленых-мокрых,
к отворам росистых пещер,
да только внимали, молчали,
тихи` от любви, Аполлон, ты-то знаешь,
завидуя сладости песни моей.

Я пел о танцующих звёздах,
я пел о дедаловой тверди,
о небе, о войнах гигантов,
о смерти, любви, о рожденьи.
затем я менял свою повесть
пея ,как долиной Менала
преследовал деву... --тростинку обнял:
Боги и люди, дружны мы с обманом:
он вр(рв)ёт нам нутро-- после кровью исходим.
Оплака(аче)но... (думаю, вы не минуете ныне того же,
коль старость и зависть вам кровь не хладят)
Все плакали сладостям скорби внимая.

перевод с английского Терджимана Кырымлы    (см. также перевод В.Левика, он сберёг рифмы во второй и третьей строфах, но какой ценой! Погуглите "С холмов, из темных лесов За мной, за мной!")

HYMN OF PAN

From the forests and highlands
We come, we come;
From the river-girt islands,
Where loud waves are dumb,
Listening to my sweet pipings.
The wind in the reeds and the rushes,
The bees on the bells of thyme,
The birds on the myrtle bushes,
The cicale above in the lime,
And the lizards below in the grass,
Were as silent as ever old Tmolus was,
Listening to my sweet pipings.
 
Liquid Peneus was flowing,
And all dark Tempe lay
In Pelion's shadow, outgrowing
The light of the dying day,
Speeded by my sweet pipings.
The Sileni and Sylvans and Fauns,
And the Nymphs of the woods and the waves,
To the edge of the moist river-lawns,
And the brink of the dewy caves,
And all that did then attend and follow,
Were silent with love, as you know, Apollo,
With envy of my sweet pipings.
 
I sang of the dancing stars,
I sang of the daedal earth,
And of heaven, and the giant wars,
And love, and death, and birth.
And then I changed my pipings--
Singing how down the vale of Maenalus
I pursued a maiden, and clasp'd a reed:
Gods and men, we are all deluded thus;
It breaks in our bosom, and then we bleed.
All wept -- as I think both ye now would,
If envy or age had not frozen your blood--
At the sorrow of my sweet pipings.

by: Percy Bysshe Shelly (1792-1822)

Долой! тьма блата, вереск под луной;
обла`ки впрыть испили луч зари последний...
долой! ветры, сбираясь, обрастают тьмой,
а полночь саваном окутывает окутывает благость неба.
Не прерывайся! вышел час! Отвсюду крик "долой!"
Слезой на посошок свиданье не тяни:
любимый хладен взгляд, ему ли твой постой?
Долг с переменой дня влекут тебя за нить.

Прочь, прочь! в свой грустный, тихий дом;
плачь горько на очаг его остывший;
гляди, как копошатся тени-"гости" в нём,
тки сети грусти миртовые мышля.
Взовьётся хворый листопад вкруг твоего чела,
Весенний луг в росе оцве`тит твои стопы,
но прежде, чем рассвет прогонит горе зла,
то ль ты, то ль этот мир уйдут вслед за усопшей.

Обла`ки полунощные устроили бивак:
устав, ветры молчат, то ли луна на дне;
и трудный океан щадит подчас каяк:
что б ни бурлило век, то спит в урочный день.
В могиле отдых твой... пока летают бесы,
та, чьим ты домом, садом и здравьем дорожил
всё в памяти твоей, всё вяжут разум тесно
два голоса, что в лад, одной улыбки жизнь.

перевод с английского (по-моему, впервые на русский) Терджимана Кырымлы   
 

REMORSE

Away! the moor is dark beneath the moon,
Rapid clouds have drunk the last pale beam of even:
Away! the gathering winds will call the darkness soon,
And profoundest midnight shroud the serene lights of heaven.
Pause not! the time is past! Every voice cries 'Away!'
Tempt not with one last tear thy friend's ungentle mood:
Thy lover's eye, so glazed and cold, dares not entreat thy stay:
Duty and dereliction guide thee back to solitude.
 
Away, away! to thy sad and silent home;
Pour bitter tears on its desolated hearth;
Watch the dim shades as like ghosts they go and come,
And complicate strange webs of melancholy mirth.
The leaves of wasted autumn woods shall float around thine head,
The blooms of dewy Spring shall gleam beneath thy feet:
But thy soul or this world must fade in the frost that binds the dead,
Ere midnight's frown and morning's smile, ere thou and peace, may meet.
 
The cloud shadows of midnight possess their own repose,
For the weary winds are silent, or the moon is in the deep;
Some respite to its turbulence unresting ocean knows;
Whatever moves or toils or grieves hath its appointed sleep.
Thou in the grave shall rest:--yet, till the phantoms flee,
Which that house and heath and garden made dear to thee erewhile,
Thy remembrance and repentance and deep musings are not free
From the music of two voices, and the light of one sweet smile.

by: Percy Bysshe Shelly (1792-1822)

Прометей:
Кто смеет мне вернуть проклятья возглас?
Ах! что за страшный шёпот восстаёт?!
Не голос ведь, бросает тело в дрожь,
что молния, пока не вдарит жертву.
Молвь, Дух! по тону твоему, что странен,
я знаю лишь, что ты вблизи меня,
с добром. Как проклял я его?

Земля:                                     
                                                     Расслышишь?
Ты речи мертвецов не понимаешь.

Прометей:
Ты --дух живой. Скажи мне, как они.

Земля:
Не смею я "живьём", ведь Царь Небесный
услышит, колесует он меня,
а я и так верчусь до боли нестерпимой.
Ты проницателен и добр, и Боги пусть
тебя не слышат, ты повыше Бога,
поскольку мудр и незлобив, ну, слушай.

Прометей:
Сквозь мозг мой будто тени пролетают,
приятные и страшные задумки,
проворно, густо. Ощущаю я
слабинку, словно тающий влюблённый.
Но в том довольства нет.

Земля:
                         Да, не услышишь:
бессмертен ты, а эта речь понятна
лишь смертным.

Прометей:
                          Пусть. Но кто же ты тогда,
о, Голос невесёлый?

Земля:
                                   Твоя Земля,
я Мать, в чьих жилах каменистых
в мельчайших фибрах статных тополей,
трепеущих под ветром декабря,
стремится радость, словно телом-- кровь;
давно от этой груди ты, что облак
во славе воспарил, согласья дух!
И с голосом твоим мои сыны,
униженные, лбы в грязи подняли--
и наш Тиран всесильный в страхе злобном
притих, пока его молонья тут тебя
не приковала. Взгляни ещё на это:
горят, вращаются миров мильоны
вкруг нас, чьи жители внимали
сиянью моему, что меркло; море
подня`ла буря странная; огонь
неведомый восстал из недр вершин
в снегах блистающих, и тряс своей
власатой бородой под гневным Небом;
Пожар с Потопом бросились в долины;
в чертополохе скрылись города;
в чертогах пышных жабы голодали,
когда чума постигла человека,
и звери, черви, Голод; урожай
поела чёрная пыльца; на нивах,
на виноградниках и на лугах
сорняк неистребимый вырос,
что ядовит был; в гневе грудь моя
иссохла; вздох мой тонкий отравился
из мести моему детоцбийце;
слыхала я твоё проклятье, да,
а коль его запамятовал ты,
всё же, мои озёра без числа,
мои потоки,  горы, и пещеры,
и тот простор воздушный, да и тьма
людей погибших сохранили звук.
Мы медитируем, тая веселье,
мы на проклятье уповаем вечно,
но вымолвить его не смеем.

Прометей:
                                                Мать
досточтимая моя! Ведь все, кто жив,
кто мучится, те и уюта малость
находят у тебя: цветы, ветры,
любовь, пусть беглая, веселья звуки,--
всё то, что не моё. Мои слова лишь.
Молю тебя, не отвергай меня.

Земля:
Они ответят. Вавилон был цел;
маг Зороастр, мой сын погибший,
в саду блуждая, встретил образ свой,
не человека, но всего виденье.
Так знай же, есть два мира: жизнь и смерть:
один ты видишь, а второй сокрыт
в могилах преисподних, населённых
теня`ми разными, что мыслят и живут
покуда смерть не примет их согласно,
да снами и мечтаньями людей,
да всем, что дух творит, любовь желает:
ужасным, странным и высоким, милым.
Тут ,скрючен, тень, и ты повис
средь заселённых бурями вершин;
и боги здесь, им нет числа, и силы
неназванных миров , фантомы
при жезлах, люди, звери и герои;
Демогоргон-- чудовищная тьма;
и он, Тиран верховный, на престоле
из золота горящего. Мой сын,
один из них да вымолвит проклятье,
что помнят все. Коль будет те угодно,
свою` тень позови, а то-- Юпитера,
Гадеса иль Тифона, иль любого
из сонма премогучих бо`гов,
властителей всепроникающего Зла,
что развелось с поры той, как настала
твоя погибель, сыновьям моим
на головы их бедные. Спроси--
должны ответить боги, дабы месть
Всевышнего провеялась сквозь тени,
что вихрь с дождём во праздные ворота
дворца развалин.

Прометей:
Мать, не позволь, чтоб
зло снова миновало мои губы,
иль рты тех, что похожи на меня.
Фантом Юпитера, восстань, явись!

Иона:
Свила я крылья на глаза,
и уши скрыла ими я,
но сквозь их серебро вползла
тень духа, перьями звеня:
сумбура звуков не боясь;
о, пусть тебе не заболит,
ты столько ран доселе снёс!
С сестрой дежурим мы вблизи
тебя, не спим ночей от слёз.

Пантея:
Подземный смерч звучит вблизи,
грунты трясутся, горы врознь;
Ужасен Дух ,что из грязи`
в пурпурной тоге, что из звёзд.
Он держит скипетр золотой
шагает важен сам собой,
и гонит обла`ки рукой.
Жесток на вид, но тих, силён,
карать горазд, не му`чим он.
 
Призрак Юпитера:
Почто стремленье тайных сил от мира
сего неясного, меня, фантом пустой,
меня сюда подвигло злою бурей?
И что за непривычных звук уста
мои волнует, непохож на голос,
которым раса бледная толкует
промеж собой во тьме? А ты, гордец--
--страдалец, кто есть?

Прометей:
                                        Ужасный Образ,
должно быть, ты и есть Тирана тень.
Я враг его, Титан. Молвь то, что мне услышать,
пусть мысль не осенит твой глас пустой.

Земля:
Чу! Эху не не давать потачки,
седые горы, древние леса,
ручьи-волхвы, пророчицы-пещеры
и вы, потоки мимо островов,
тому внемли`те, что сказать не смели.

Призрак Юпитера:
Дух взял меня, речёт то ль из нутра,
он рвёт меня что тучу гром-моло`нья.

Пантея:
Чу! по`днял он свой взор могучий; Небо
темнеет там.

Иона:
                         Речёт! Меня храните!

Прометей:
Проклятье вижу в жестах хладных, гордых,
во взгляде с вызовом лихим и лютым;
отчаянье самоотверженной улыбки--
на свитке, что ль... скажи! да, повтори!

Призрак:
Враг! будь готов в рассудке хладном слить
всё, что скопил, гнилой Тиран Богов
и Поросли людской, я уступить
Тебе, один из сущих, не готов.
Хлынь ливнем мора, гнева, язв-- здесь я,
шли хвори страшные, добавь огня.
И пусть попеременно жар с морозом
в меня вгрызаются, а взгляд твой грозный
молоньи, град секущий, легионы
всех фурий бурями сюда погонит.

А! делай худшее. Ты же всесилен.
Над всем и вся опричь себя даю
тебе кураж. Нашли проворных гнилей
губить людей, останься на краю.
Нашли свой мерзкий дух на тех,
кто люб мне, действуй в темноте:
меня и близких обреки
на истязания с руки,
на корчи смертные без сна:
мне, непреклонному, дай силу знать.

Но ты, кто Бог и Царь, о ты,
кто полнит душу мировую му`кой,
кому всё сущее во страхе суеты
поклоны бьёт! -- враг многорукий!
Будь проклят! пусть проклятие страдальца
тебя, мучителя, удушит за "сознаться"--
и станет нескончаемость твоя
агониею, саваном бытья,
а всё твоё Всесилие венцом из боли,
горя, мозги да стиснет тьмой иголок.

Храни в душе Проклятья благомощи
со злом своим ,пропащий, до поры,
и-- бесконечность ,и вселенной кощи,
себя, отшельника, в безумии игры.
Ужасный лик покойного всесилья,
цари`, пока из нутряного изобилья,
не клюнутся проклятья семена--
тебя нам явится иная сторона;
и после тьмы пустых, бесплодных злодеяний
презренье станет спутником твоим в изгнаньи.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml

1.
Часы бессонные глядят меня на ложе
да кутают во занавесь из звёзд,
луны сияньем распростёртым --тоже,
сметая с век остатки су`ет-грёз--
и будят, только Мать-Заря седая
прогонит прочь их покрывала краем.
2.
Тогда я, встав, взбираюсь в купол Неба,
гуляю по волна`м и по гора`м,
свой плащ оставив океанной пене;
мои шаги паля`т обла`ки, тьма
пещер наполнена моим присутствьем;
ветры руками по нагой Земле несутся.
3.
Лучи суть стрелы, ими убиваю
я Ложь, что любит ночь, а дня бежит;
злотворцам всем, и кто воображает,
несносен полыхания зажим,
что добрым, честным силы добавляет.
покуда Ночь его не умаляет.
4.
Кормлю обла`ки, радуги, цветы
эфирными оттенками; круг лунный
и звёзды ,в вечных хуторах чисты
облечены моей суть мощью бурной;
и лампы все земные ль, в поднебесье
в моём сияют властном интересе.
5.
Я к полдню подымаюсь в высь Зенита--
затем же, медля, странствую в закат
в обла`ки Атлантического скита,
что во кручине плачут и скорбят:
что выглядит милее, чем улыбка
моя, что простираю им с убытка?
6.
Я --глаз, которым Мир обозревает
себя как есть, божественность свою;
гармонию стихосложенья знаю,
пророчества целебные даю,
весь свет искусства и природы; с пеньем
моим Победный гимн-- на удивленье.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

                                    Гимн Аполлона

                                                   I
                    Пока я, звездным пологом сокрыт,
                       Простерся спящий, сонм бессонных Ор
                    За мною с неба лунного следит,
                       Но ото сна освободит мой взор,
                    Чуть повелит Заря, седая мать,
                    Что время и Луне и снам бежать.

                                                  II
                    Взбираюсь я на купол голубой;
                       Я шествую по волнам и горам,
                    Отбросив плащ на пенистый прибой;
                       Я тучи зажигаю; даже там,
                    Где тьма пещер, зрим свет моих лучей,
                    И снова Гея ласки ждет моей.

                                                 III
                    Я стрелами-лучами поражу
                       Обман, что, Ночь любя, страшится Дня;
                    Я злым делам и помыслам грожу;
                       В сиянье, исходящем от меня,
                    Любовь и честь по-новому жива,
                    Пока не вступит Ночь в свои права.

                                                 IV
                    Несу для туч, для радуг, для цветов
                       Я краски нежные; мой ярый жар,
                    Как ризой, мощью облачить готов
                       И звезды чистые, и лунный шар;
                    И все лампады Неба и Земли,
                    Подвластны мне, огни свои зажгли.

                                                  V
                    В полдневный час достигну я высот,
                       И к горизонту нехотя сойду,
                    И, покидая темный небосвод,
                      Повергну в плач вечерних туч гряду -
                    Но что со взором ласковым моим
                    Сравнится, если улыбаюсь им?

                                                 VI
                     Я - Мирозданья око; им оно
                       Узрит свою бессмертную красу;
                    Искусство с жизнью мною рождено,
                       Целенье и прозренье я несу;
                    Вам песнь моя гармонию лила,
                    За это ей - победа и хвала.

                     перевод В. Рогова

Hymn Of Apollo

1.
The sleepless Hours who watch me as I lie,
Curtained with star-inwoven tapestries
From the broad moonlight of the sky,
Fanning the busy dreams from my dim eyes,--
Waken me when their Mother, the gray Dawn,
Tells them that dreams and that the moon is gone.

2.
Then I arise, and climbing Heaven's blue dome,
I walk over the mountains and the waves,
Leaving my robe upon the ocean foam;
My footsteps pave the clouds with fire; the caves
Are filled with my bright presence, and the air
Leaves the green Earth to my embraces bare.

3.
The sunbeams are my shafts, with which I kill
Deceit, that loves the night and fears the day;
All men who do or even imagine ill
Fly me, and from the glory of my ray
Good minds and open actions take new might,
Until diminished by the reign of Night.

4.
I feed the clouds, the rainbows and the flowers
With their aethereal colours; the moon's globe
And the pure stars in their eternal bowers
Are cinctured with my power as with a robe;
Whatever lamps on Earth or Heaven may shine
Are portions of one power, which is mine.

5.
I stand at noon upon the peak of Heaven,
Then with unwilling steps I wander down
Into the clouds of the Atlantic even;
For grief that I depart they weep and frown:
What look is more delightful than the smile
With which I soothe them from the western isle?

6.
I am the eye with which the Universe
Beholds itself and knows itself divine;
All harmony of instrument or verse,
All prophecy, all medicine is mine,
All light of art or nature;--to my song
Victory and praise in its own right belong.

Percy Bysshe Shelley

Я не дружил с твоей братвой, смехач.
Тишь, одиночество, и штиль, и шторм,
к живым взыващий надежды плач,
что с тризной схож, и радужный убор

сознания твой оголтелый двор
не принял на престол; страсть горних сил,
что скрасила мне месяцы тоски
тебе не выпала. Уйди как вор!

Тебе претят великий глаз луны,
укор улыбки ангела-дитя,
краса, добро. Вы, шалуны, шутя
над Правдой и Невинностью, слышны.

Бесстыдно, одинок, поплачусь наконец
над грудой вами скомканных сердец.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
(Кажется, этот сонет Шелли впервые на русский перевёл я ;"To Laughter", погулите "Thy friends were never mine, thou heartless friend...",-- прим. Т.К.)

I.
When passion's trance is overpast,
If tenderness and truth could last,
Or live, whilst all wild feelings keep
Some mortal slumber, dark and deep,
I should not weep, I should not weep!

II.
It were enough to feel, to see,
Thy soft eyes gazing tenderly,
And dream the rest--and burn and be
The secret food of fires unseen,
Couldst thou but be as thou hast been.

III.
After the slumber of the year
The woodland violets reappear;
All things revive in field or grove,
And sky and sea, but two, which move
And form all others, life and love.

  Percy Bysshe Shelley

1.
Как страсти транс давно погас,
коль правды с лаской есть припас,
живи, пусть чувств благая дичь
уснула намертво, поди,
я не опла`чу быль годин!
2.
Довольно мне глядеть в твои
глаза, где нежности мотив,
чтоб грёзам волю дав, сгореть
в огне невидимом: тебе
во мне быть прежней впредь.
3.
Не году впрок зимы укор:
фиалок стелется ковёр;
всё живо в семени своём;
А небо с морем, лишь вдвоём,
любовью полнят окоём.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

                       I.
                       Пусть отошли в былое страсти -
                       Еще покуда в нашей власти
                       Их след в сознанье сохранять -
                       Так сон и явь нельзя разнять.
                       К чему рыдать? К чему рыдать?

                       II.
                       Один твой взгляд, одно движенье
                       Едва поймав, воображенье
                       Мир воссоздаст в одно мгновенье.
                       Сжигай меня - я рад сгореть -
                       Лишь нынешней останься впредь.

                       III.
                       Смотри, упали сна оковы,
                       Цветы опять свежи и новы,
                       И роща дивно зелена.
                       Мир движут небо и волна,
                       А нам любовь и жизнь дана.

                       перевод А.Шараповой

О, Море-глыбь, чьи волны вековечны,
Год-Океан, глубины чьи печали
осолонили слёзы человечьи!
Твои, Небрежный, всё кроят приливы
морали мели, и, сыты убойно,
добавки жаждя, воют;
обломками брег чуждый посевали
валы твои; в штиль вероломно,
ужасно в шторм, верно кому ль едва ли
ты, о Неведомое Море!

(первый вариант)

О, Море-глыбь, чьи волны вековечны,
Год-Океан, глубины чьи печали
осолонили слёзы человечьи!
Поток безбрежный, чьи приливы валят
устои люда, и сыты по горло,
ещё добычи вымогают воем,
ты изблеваешь лом своим изгоям;
Ужасно вероломством,
то бурей гонишь, то ласкаешь штилем,
кто на тебя сумеет положиться,
Неведомое Море?

(второй вариант)
перевод с английского Терджимана Кырымлы

Time

Unfathomable Sea! whose waves are years,
Ocean of Time, whose waters of deep woe
Are brackish with the salt of human tears!
Thou shoreless flood, which in thy ebb and flow
Claspest the limits of mortality,
And sick of prey, yet howling on for more,
Vomitest thy wrecks on its inhospitable shore;
Treacherous in calm, and terrible in storm,
Who shall put forth on thee,
Unfathomable Sea?

Percy Bysshe Shelley

                     Безбрежный океан земной печали,
                     О Время, Время, кто тебя постиг?
                     Чьих огорчений волны не качали,
                     Померкшие от вечных слез людских?
                     Потом, наскучив жалкою добычей,
                     Ужасен в шторм и вероломен в штиль,
                     Объемля человеческую боль,
                     Вдруг исторгает то бугшприт, то киль
                     Пучины сокрушительный обычай!
                     О Времени безжалостный прибой,
                     Еще кто будет поглощен тобой?

                    Перевод А. Голембы

ОСВОБОЖДЁННЫЙ  ПРОМЕТЕЙ

Лирическая драма в пяти действиях

Действующие лица:

Прометей;
Демогоргон;
Юпитер;
Земля;
Океан;
Аполлон;
Меркурий;
Азия, Пантея, Иона-- океаниды;
Геркулес;
Дух Юпитера;
Дух Земли;
Дух Луны;
Духи Часов;
духи, отзвуки эха, фавны, фурии.

                              Действие первое

 Сцена:  скалистое обледенелое ущелье на Индийском Кавказе. Прометей, это видно, прикован к отвесной стене пропасти. Пантея с Ионой сидят у его ног. Ночь. По мере действия медленно светает.

                                  Прометей:

Монарх Богов, и Демонов, и Духов всех
опричь Того, полня'щего миры-вертушки,
ему и Ты, и я, одни средь всех живущих
бессонными очами внемлем! Взглянь,
Земля полна рабами,-- чем им платишь
за послушанье, гимны и моленья,
за подъяремный труд, за гекатомбы
сердец ущербных в страхе и в надеждах
самоотверженных, пустых? А мне,
врагу, ты, слеп во гневе, даровал
нет, кость швырнул мне: триумфальный трон
над болью, да, моей, ещё-- над гневом
твоим суе`тным. Три`десят веков
отрада снов не крыла казни срам,
стирала боль мгновения в песок
так, что казались мне они годами
мучений на дыбе` отчаянья-- они
моя империя, богаче той, которой
ты-- надзиратель с трона довольства.
Всесилен ты, Могучий Бог?! Коль так,
то я бы удостоился делить
с тобою стыд убогой тирании
и не висел бы здесь, к орлиной
стене прикован, к чёрной, мёртвой
бескрайней, на ветру, ни кустика,
ни зверя, мотылька, ни звука,
ни образа живого. Горе мне!
Увы! боль вековечная! увы мне!

Ни смены, ни надежды! Всё ж держусь.
Земля, я вопрошаю, чуют кручи?
Вы, Небо, всесвидетель Солнце,
заметили что ль? Море тишины
и бурь, Небес зерцало зыбкое,
слыхали стон глухие волны мой?
Увы мне! боль навеки! горе мне!

Льды-ползуны меня берут на копья
кристаллов лунно-хладных; кандалы
въедаются горячей стужей в кости.
Небес крылатый пёс, он твой плевок,--
чужой во клюве яд,-- терзает сердце
моё, а мимоходом-- сновидений каша,
былой и мной надуманный народ,
с издёвками: обязаны шатать
в моих дрожащих ранах гвозди,
чтоб щели наново стискали плоть.
Меж тем из бездн стремятся духи бурь
задоря вихря раж, увеча градом
меня, поклонника дня, ночи. Пусть
приходит с инеем рассветным тот,
а та звездна`, смутна` крадётся
к востоку колера свинца: обое
влекут ползущие без крыл часы,
средь них-- так чёрный Жрец терзает дань,
тебя притянет, Царь жестокий: ты же
сцелуешь кровь с вот этих стоп, хотя
затем тебя они попрут, иль нет?
гнушаясь униженных рабом. О, нет!
Гнушаться? Мне жаль тебя! Что за разор
тебя, нагого, выгонит вдоль Неба!
Душа твоя, до дна пробита страхом,
разинется что ад внутри тебя!
В печали молвлю, без былых восторгов,
я ненависть утратил оттого,
что в муках помудрел. Проклятье,
что выдохнул в тебя, беру обратно.
Вы, Горы, Эхо-многогласка чья*,
сквозь водопадов мглу верните окрик!
Вы, Родники под кровом льда Мороза,
дрожали слыша зов мой, а затем
ползли, дрожа по Индии! Ты, Воздух
яснейший, по тебе гуляет Солнце
пылающее без лучей! Вы, Вихри
шальные, что на крыльях распростёртых
безмолвно и недвижимо повисли
над пастью пропасти в то время, как
гром, вас зычней он, Мир порушил!
Коль те мои слова сильны были, пусть
я изменился-- зло во мне мертво,
не помню уж что` значит ненависть,
не дайте им пропа`сть теперь! Что значит
проклятье то? ВЫ приняли его.

Первый голос, из гор:
Триджы триста тысяч лет
над трясилищем стоим;
людям страх-- нам спасу нет,
часто купно мы дрожим.

Второй голос, от источников:
Молнии кололи наши воды,
мы прогоркли надолго от крови,
мимо боен то`рили мы хо`ды,
городами, долами безмолвья.

Третий голос, из воздуха:
С первых дней Земли я облекал
воды ея в краски неземные;
часто отдых мой пронзал оскал
чей-то крик издалека надрывный.

Четвертый голос, от вихрей:
Мы порхали близ горных подножий
век за веком; ни громы
ни вулканов горящие до`жди,
да ничто выше нас, и пониже
не дало нам наказ быть потише.

Первый голос:
Глас не выгнул наш гребень снежный,
но прижмурились наши вежды.

Второй голос:
Раз лишь в Индию волны наши
крик подобный несли, страшный.
Лоцман спавший под вой бури
пробудился, взглянул хмуро,
крикнул "Горе мне!", враз умер
об безумья и волн дури.

Третий голос:
Слова страшны с Земли до Неба
мой тихий край драли` до нервов,
а только шрам тот затянулся,
кровавой тьмой день обернулся.

Четвертый голос:
Отпрянули мы, ибо сны об уроне
до мёрзлых пещер нам задали погоню,
умолкнуть заставили... раз...
хоть тишь это пекло для нас.

Земля:
Пещеры безъязыкие обрывов
вопили: "Горе!" Пурпурные валы
карабкались на брег, ветрам секущим
вопили; бледный люд услышал "Горе!"

Прометей:
Я слышу гласов звук, не голос тот,
каким извергся. Мать, ты и сыновья
твои презрели крик мой, без чьего
веления всепобеждающего злобу
всесилия Юпитера, вам всем
давно б конец настал, вы бы исчезли
как дымка утром на ветру. Забыли
меня, Титана? Отреклись того,
агонией своей кто укротил
врага неодолимого по вас?
О, горные долины между скал
и снегом вскормленные реки,
что мне видны вдали сквозь хлад-туман,
сквозь чьи тень-щедрые леса гулял я
однажды с Азией, пия жизнь из ея
очес любимых, отчего тот дух,
что молвил вам тогда, не ищет
со мной беседы ныне? лишь со мной,
кто дал отпор врагу, кто в одиночку
обрезал колесницу, мощь, лицемерье
возни`чего, что властен надо всем
и стонами замученных рабов
ущелья мрачные и светлые долины
вам засыпает. Что, не отвечая,
молчите? Братья вы!

Земля:
                                     Они не смеют.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
(* * * * *, это вам вроде подарка по случаю вашей защиты диссертации!-- прим. перев.)
оригинальный текст драмы см. по сылке:  http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml
* у Шелли эхо во множ числе, но Эхо-то имя ОДНОЙ нимфы. В дальнейшем тексте учту это, и вы, читатели, заметьте,-- прим. перев.

Полно`чь. Она лежит, взгляд впе`рив в небо,
раскинулась на облачной горе;
внизу дрожит краёв далёких креп;
краса и ужас дивны девы-небыль:
Любезность, кажется, легла что тень
на эти брови и уста, что мечут
со зла и хлада по миру увечья,
страх и агонию, поход смерте`й.

Она не ужас, грация скорее,
что дух зеваки обращает в камень,
врезаясь постепенно в память,
где контуры лица её созреют
и, паразиты, скажутся втайне`;
напев красы, заброшенный во темень
и вспышку боли, отчего-- приемлем,
и напряженья прежнего уж нет.

А голова, её живьём кустится
(что водоросли под скалой):
волосья-змеи вьются, распуститься
не в мочи, порознь, да  гурьбой
всё изгибаясь, расточают вволю
наказ свой, словно смех шальной,
в нём смерть, убой, и колет
застывший воздух челюстей их зной.

А с камня рядом ядовит тритон
глядит лениво ей в глаза, Горгоне;
а в воздухе застыл безумья звон,
так удивленье всякий смысл хоронит:
зверь из пещеры выполз на поклон
да по лучу, что моль наружу гонит;
а небо полночи зарницами горит
ужасными, что пуще тьмы, смотри.

Очарованье страхом гром сулит:
пусть гадов чешуя блистает медью,
как ветер колтуны пошевелит,
зерцало отразит дыханье вредин,
неисправимый шевелюры вид,
и красоту, и ужасы вот эти:
терпенье девы в гадовом кубле
и взгляд её на смерть, да ложе на скале.

перевод (впервые на русский, это стихотворение не дописано автором) с английского Терджимана Кырымлы

 On the Medusa of Leonardo Da Vinci in the Florentine Gallery 
 
It lieth, gazing on the midnight sky,
  Upon the cloudy mountain peak supine; 
Below, far lands are seen tremblingly;
  Its horror and its beauty are divine.
Upon its lips and eyelids seems to lie
  Loveliness like a shadow, from which shrine, 
Fiery and lurid, struggling underneath, 
The agonies of anguish and of death.
 
Yet it is less the horror than the grace 
  Which turns the gazer's spirit into stone;
Whereon the lineaments of that dead face 
  Are graven, till the characters be grown 
Into itself, and thought no more can trace;
  'Tis the melodious hue of beauty thrown 
Athwart the darkness and the glare of pain,
Which humanize and harmonize the strain.
 
And from its head as from one body grow,
  As [   ] grass out of a watery rock,
Hairs which are vipers, and they curl and flow 
  And their long tangles in each other lock,
And with unending involutions shew 
  Their mailed radiance, as it were to mock 
The torture and the death within, and saw 
The solid air with many a ragged jaw.
 
And from a stone beside, a poisonous eft
  Peeps idly into those Gorgonian eyes;
Whilst in the air a ghastly bat, bereft 
  Of sense, has flitted with a mad surprise
  Out of the cave this hideous light had cleft,
  And he comes hastening like a moth that hies
After a taper; and the midnight sky 
Flares, a light more dread than obscurity.
 
'Tis the tempestuous loveliness of terror; 
  For from the serpents gleams a brazen glare 
Kindled by that inextricable error
  Which makes a thrilling vapour of the air 
Become a [ ] and ever-shifting mirror 
  Of all the beauty and the terror there—
A woman's countenance, with serpent locks,
Gazing in death on heaven from those wet rocks.

by Percy Bysshe Shelley