Грипп у нас ходит. У меня дома все поболели. Ну, кроме меня. Я еще почему-то держусь ;) Может вообще обойдется...

Поэтому произведена рокировка - все больные отправились спать в зал, а я - в детскую.

И спал позавчера я как-то беспокойно, просыплася несколько раз...

И наснилось мне всякого...

Приснилось мне, что я как будто бы в своей квартире, практически полностью приближенной к реальности (что во сне бывает редко), вплоть до некоторых мелочей...

Но только нечто странное в квартитре творится.

Как будто в кладовке... открылся... проход...

Куда - не возьмусь утверждать, я еще этого как-то и во сне не понял.

Но вроде как в другие времена, а может в параллельные миры. Некие альтернативные реальности приближенные к нашей.

Даже более того, эти переходы - они тоже ведут... в мою квартиру, только там.

Сначала это было забавно, как будто ко мне оттуда некая девушка чтоли пришла, только вот точно не могу сказать, кто из... некий собирательный образ.

Мы с ней вроде мило общались. Все классно, чинно-благородно.

А потом что-то стало происходить, странное. Я чувствовал, именно чувствовал, что в квартире что-то не то. Позже пришло понимание, что не поторопившись закрыть портал в иную реальность, я инициировал процесс взаимопроникновения наших реальностей в пределах местности, прилежащей к порталу... квартиры, пространства, миры... как бы начали вростать друг в друга... смешиваться...

А потом начали открываться другие порталы... в друге реальности... В других местах квартиры... И там этот процесс тоже пошел... И все как-то начало смешиваться... квартиры, миры, запахи, физические поля... Стал возникать эдакий мультиуниверсумный коктейль...

Стали появляться какие-то люди, совсем незнакомые... Стали появляться какие-то вещи... Все как-то зыбко... Появилось-исчезло, появилось-исчезло...

А потом произошла диковатая вещь... Из двери зала... не в двреь, а прямо из двери, из дерева сплошного... вышел мой кот, тот, который в начале лета помер, Феликс. Он не просто вышел... он как-то торопливо вышел... И он был странен и пугающь. Он был худ, изможден, шерсть при этом имел длинную, как у кота-сибиряка и не вполне чистую, огромные глаза, слишком большие для кота и слишком... человеческие, с белыми белками... выпученные... Он диковато озирался по сторонам и меня, казалось, не видел вовсе... Такое ощущение было, что он напуган, обескуражен, и ничего вокруг не узнает, но в то же время вроде как и все как было... Я так понял, что он вышел прямо из своей реальности в мою...

Я смотрел на кота, на его огромные глаза... И думал: "Черт, кот-покойник появился собственной персоной, да еще какой... Что-то тут странное происходит. Надо с этим заканчивать!.. Фиг знает, что из этого еще выйдет?.."

И тут сон оборвался...

Туман влюблённой притуплённости снова обволакивал нас. Всё происходящее в этом тумане протекало медленно, степенно, без ушедшей сейчас далеко-далеко земной суеты. Слова, произносимые нами, тоже слышались откуда-то издалека. Мы их скорее чувствовали, нежели слышали.

Глория удивлённо взяла протянутые листки и принялась читать.

— Это – стихи?!– подняла она на меня расширенные от удивления глаза.

— Да. Тебя удивляет, что влюбившийся в тебя человек написал тебе стихи?

Глория не ответила, снова опустив глаза в текст.

К нам подошла официантка, готовая принять от нас заказ.

— Один чай чёрный с сахаром без лимона,– глядя на официантку, делал я заказ,– и один кофе – даме,– продолжал я, переведя взгляд на возлюбленную женщину,– натуральный, заваренный на песке, без сахара.

— А как это «на песке»?– спросила официантка.

— Вы недавно работаете у Гурама?– взглянул я на девушку не без удивления.

— Третий месяц.

— А Гурам есть?

— Вы хотите на меня пожаловаться?

— Нет, я хотел Вам предложить проконсультироваться у Гурама по поводу способов заваривания кофе. Идите. Если нет, у кого спросить по этому поводу, заварите кофе так, как Вы это умеете. Только не перепутайте с сахаром! Чай – с сахаром, кофе – без сахара.

Девушка бледная, ни живая, ни мёртвая, с трясущимися руками, удалилась.

— Чего ты так на неё накинулся?– нежно посмотрев на меня и склонив голову, спросила Глория.

— Я?

— Да ты ж,– улыбнулась Глория своими зелёными глазами.

— Тебе показалось.

— Нервничаешь? Ты не был таким. Даже пятнами покрылся.

— Прости. Действительно, ты права,– нервничаю. В последнее время что-то… Тебя, наверное, не хватает,– сказал и поднял на Глорию глаза.

Она смотрела на меня. В её глазах я увидел протекающие почти одновременно, быстро-быстро сменясь, все душевные ощущения, которые переживает в своей жизни человек. Там было удивление, радость, нежность, любовь, решительность, неуверенность, страх, гордость…

«О чём же ты сейчас думаешь? Догадываешься ли ты о том, как я сильно тебя люблю? Скорее, ты просто знаешь это. Знаешь ли ты о том, что двери моей души для тебя открыты настежь? Твои зелёные глаза… Ты всё знаешь. Если хочешь знать. Ты тоже, наверное, думаешь, что мы живём сейчас не так, как мы бы этого хотели. Но мы живём…».

— О чём ты сейчас думаешь?– спросил я, нарушив такую желанную тишину. Тишину, в которой я мог смотреть в любимые глаза и любоваться их глубиной.

— Мне кажется, что ты знаешь…

— Кажется?

— Нет, не кажется…

В глазах у Глории промелькнула какая-то мысль, от которой у меня что-то ёкнуло в груди.

— Ты спешишь?

— У меня сегодня не очень много времени…

— Если ты позволишь, я немного выпью,– не то спросил, не то попросил я у Глории.

— Есть желание?

— Сегодня у меня есть желание напиться.

— «Я так решил ещё с утра, сегодня точно напьюсь…»

— «Сегодня кончатся все деньги, сегодня пиво и блюз…»

— Ты это серьёзно?

— Помнишь, ты когда-то хотела со мной выпить? Сегодня я хочу это сделать с тобой. Но ты на машине. И спешишь,– Глория смотрела на меня, и я в её глазах увидел не то сожаление, не то извинение. Скорее, даже, извинение.– Не извиняйся. Это жизнь. И мы не в силах противостоять тому, что выше наших сил. Ты не против моей просьбы?

— Нет. Может тебя угостить? О, прости, это глупость. А что ты хочешь?

— «Отвёртку».

Глория принялась читать, а я «отворачиваться».

«Отворачивался» и наблюдал за Глорией. Я видел, что она уже прочитала, но глаз не отрывала от последнего листа бумаги.

— Ну как? Что скажешь?

Глория выдерживала паузу. Я решил не торопить её. Она молча протянула мне листы бумаги.

— Не ожидала…

— Не ожидала, что моя любовь может быть настолько сильна, что я смогу написать стихи?

Глория старалась выдерживать паузу.

— Ты это давал кому-нибудь прочитать?

— Нет, ты первая. Хотя я написал это уже давно. Начал приблизительно тогда, когда мы с тобой расстались и я понял, что мы не сможем видеться. Просто я не поэт, а тугодум. Поэтому написал это не сразу, в «порыве», как говорят, а за какое-то время,– немного помолчав, я продолжал,– Я полюбил тебя с той самой минуты, когда увидел в первый раз…

— Я не хотела, чтобы так всё получилось…

— Разве мы можем себе приказать, кого любить, а кого нет? Мы всего лишь люди.

— Мне казалось, что ты можешь…

— Я тоже человек. Но, разве ты можешь запретить мне тебя любить? Думаю, что, нет. Я чист перед тобой, как перед Богом. Я люблю тебя!

— Но, я думала, что это невозможно. Ведь у меня семья, у тебя семья…

— Не обманывай себя,– перебил я Глорию,– да и меня тоже. Да, у нас семьи. И мы их любим. Но это земная любовь. А та любовь, которой я тебя люблю… Прости, я боюсь высокопарных слов. Ты здесь ни при чём. Это я полюбил тебя. Я открыл тебе врата своей души. Я, даже, могу тебе сказать, что я немного тебя боюсь. Боюсь обидеть, боюсь потерять, боюсь, что в один прекрасный миг, если его можно будет тогда назвать «прекрасным», могу тебя потерять. Ты устанешь от таких отношений, и скажешь: «Стоп!». Ты сильная, чтобы любить, и сильная, чтобы отказаться от любви ради продолжения нормальной жизни. Ведь такая любовь забирает всё. Всё без остатка! Время, мысли… А это самое главное, что есть у нас, людей. Ведь мы, люди, сможем сделать всё, чего только пожелаем, лишь бы только хватило нам для этого времени. Времени ждать. И мыслей. Мыслей, чтобы мы могли надеяться. Ведь правда была сказана в одной из моих любимых книг, что «вся человеческая мудрость заключается в двух словах: «Ждать» и «Надеяться».

Загрузил я тебя. Прости. Просто я тебя так долго не видел. Столько всего хочется тебе сказать. А времени, как всегда, не хватает. Просто помни, что я тебя люблю. И любить не перестану. Я противоречивый человек. Сам это знаю, и сам от этого страдаю. Знаю, что ты спешишь, знаю, что накупила подарков всем своим близким. И идти ты должна. И отпускать я тебя не хочу. Но, знаю, что надо.

Глория, пока я говорил, помешивала ложечкой принесённый в очередной раз кофе, и глаз своих не поднимала.

— Сегодня рождественская ночь. Сегодня хочу сходить в церковь. Хочу постоять там. Хочу посмотреть на людей, которые будут ставить свечи, словно обезумевшие, расталкивая остальных прихожан. Хочу попросить у Бога прощения, что приду в Его храм хмельной. Хочу попросить Его сил не сойти с ума от любви к тебе… Много, чего я хочу.

Я замолчал. Я подумал, что сейчас придётся мне полностью взять ситуацию под контроль. Глория, действительно, должна уже идти. Её ждут. Она не может надолго выходить из дома. Контроль. Любовь мужа. Ревность мужа. И мне она не может всего этого сказать. Будет бояться обидеть. Особенно после всего того, что я только что сказал.

— Я вижу, что тебе необходимо уже давно идти, ты из-за этого нервничаешь…

Глория подняла на меня свои глаза, я замолчал. В её глазах было сожаление, боль, но не было суеты. Она была уравновешена. Только в глазах ещё прибавлялись переполняющие их слезами грусть и тоска. «Нет, Глория, ты не расплачешься,– подумал я, рассматривая её лицо, брови, глаза».

— Прости,– нарушила она молчание охрипшим от молчания и переполнявшими её чувствами голосом,– но мне, действительно…

— Прости ты меня. Я знаю… Я знаю, что ты должна идти.

— Пообещай мне, что с тобой будет всё «хорошо»,– голос у Глории вернул свою прежнюю звонкость, хотя и продолжал всё ещё дрожать. В нём появилось волнение. Во взгляде тоже.

«Волнуешься. Любишь. Не волнуйся. Всё будет пока хорошо».

— Со мной всё будет «хорошо». Иначе и быть не может!– сказал я Глории и широко улыбнулся.– С чего ты взяла, что может быть иначе?

— Не знаю, но мне показалось, что ты к чему-то приготовился, а в глазах у тебя было полное спокойствие человека, смирившегося с той неизбежностью, которая его ожидает впереди.

— Если ты позволишь, мы об этом поговорим в следующий раз.

— Хорошо.

— Я буду ждать твоего звонка.

— Я тебе обязательно позвоню. Прости, но я пойду одна. Хорошо?

— Я могу тебя поцеловать?

— Не сегодня и не здесь…

 

Глория встала и ушла. Я заказал ещё рюмку водки, выпил, рассчитался, и вышел на улицу.

Чувствовался хмель, но мысли были чисты. Я шёл по улице и старался ни о чём не думать. Хотелось побыть одному и никого из знакомых не видеть, не слышать.

«И чего это я так лечу. Времени-то ещё очень много. Скажений (укр.). Боюсь опоздать? Конечно же – нет. А чего? Может, себя боюсь? А того, что будет после встречи, я не боюсь? Не боюсь. Я, и не боюсь? Конечно же – боюсь. Или, всё же, не боюсь? Так, непонятно ещё почему, но, всё же, опасаюсь.

Как это не понятно. Ну ты хоть самому себе не ври. Боюсь – не боюсь, опасаюсь – не опасаюсь, знаю – не знаю. Мальчишка. А со стороны посмотришь – взрослый пацан уже. Дядька, как говорила моя мама. Так, сопли только развешивает в укромном уголке где-нибудь, когда напивается, спрятавшись от всех глаз. А на людях-то деловой такой. Важный.

А от себя-то не убежишь. Не убежишь! И не уедешь. И как бы ты не ехал.

«И где бы ты не был,

И чтоб ты не делал»,– как пел поэт.

Поэт. И в тоже время – певец. И всё в одном лице. Прям «человек и пароход» какой-то. Вот гоню, а? Исполнитель это называется. Ум за разум заходит. Видимо от избытков того самого ума. Или от малодушия. Или от слабоумия.

Не-е-т. Пора заканчивать такие мысли. Бред какой-то получается. Так, действительно, можно запутаться в своих же собственных мыслях»,– думал я по пути к Гураму.

 

Последние несколько шагов от такси до кафе Гурама я делал так, как это мы можем увидеть в замедленной съёмке фильма. В ушах стоял странный не то гул, не то звон, движения были размашисты, но чётки, поступь тверда, хотя в ногах ощущалась дрожь; при каждом шаге из-под подошвы вылетал пухнастый снег, а, оставшийся под подошвой, скрипел от мороза при перемещении моей ступни с пятки на носок; походка казалась подпрыгивающая. Очутившись перед дверью в кафе, я закрыл глаза, протянул руку к ручке двери, обхватил её своими, вспотевшими от волнения, пальцами, на мгновение затаил дыхание, и резко открыл дверь на себя.

Воздух помещения, перемешанный с ароматом кофе, обдал меня жаром как пар от воды, выплеснутой из шайки на раскалённые камни в парилке. Казалось, что тысячи иголочек вонзились мне в кожу на лице и ушах. В приглушённом свете кафе я пытался увидеть лицо, которое излучало необъяснимый свет. И этот свет, как мне казалось, был не земной. Быстро обшарив глазами всё заведение, включая каждый укромный уголок, к своему разочарованию, я не увидел человека, которого я так жаждел увидеть, о котором я не переставал думать…

Кто-то со мной поздоровался, я с ним (или с ней – даже не обратил внимания). Вышел на улицу, чтоб немного пройтись и снять переполняющее меня возбуждение. В висках стучала кровь, отдавая барабанными звуками в ушах. Я не сомневался в том, что Глория придёт. Просто я приехал раньше.

Пройдясь туда, сюда, я завернул за угол какого-то дома.

Сделав несколько шагов, я увидел её(!), шедшую мне навстречу. За это время, что мы не виделись, она стала ещё краше. На ней были чёрного цвета колготки и короткий лохматый полушубок коричневого тона. Аккуратная короткая стрижка каштанового цвета волос подчёркивала утончённость её вкуса. В чём она была обута, я уже не видел. От неё истекал такой лучезарный свет, что всё, к чему она прикасалась, то место, на которое она становилась, продолжало ещё какое-то время светиться. Она смотрела себе под ноги, переступая через бордюр. Я остановился и перестал дышать. Переступив, а, точнее, перепорхнув, как мотылёк, через бордюр, она ступила на тротуар и, зашагав по нему, подняла свои глаза и увидела меня. Вместо её глаз на меня были направлены два прожектора, излучающих зелёный свет. Этот свет пронизывал меня насквозь. Обволакивал и поглощал. А я, даже, и не сопротивлялся, а наоборот, шептал: «возьми меня, возьми».

Я отдался чувствам. Чувствам любви. Это было против моих правил, но… Я так хотел. Я терял с ней голову. Точнее сказать, не терял, а оставлял её где-нибудь отдельно, чтобы она своими мыслями не мешала мне быть рядом с Глорией.

 

— Привет,– толи вымолвил, толи подумал вымолвить я.

— О, привет! Ты меня напугал. Не ожидала тебя увидеть здесь, посреди улицы.

— Я прийшов, тебе нема...

— Підманула, підвела?

— Не зовсім, я подумав інакше. Той, на чиїх крилах я прилетів, був хуткіший за твого.

Глория не без довольства улыбнулась, показав два белых ряда ровных красивых зубов. Она – женщина. И она тоже, как и все женщины, «любила ушами».

— Ты, как всегда, неотразима! Жаль, что ты не можешь сейчас увидеть как заботливо, со своей холодной нежностью, украшает тебя Снежная королева вот этими белыми снежинками,– поймал я одну из них и протянул в раскрытой ладони Глории.– Посмотри, какой красивый узор на них! Это ж надо, такая мелкая деталь, а как искусно сделана! Видишь, Снежная королева не позволяет мне долго держать свои снежинки в моих руках. Снежинки тают. Зато она позволяет любоваться узорами из снежинок на твоих волосах.

— Снежная королева здесь ни причём. Это ты своим жаром растапливаешь её снежинки в своих руках.

— Ты хочешь сказать, что у меня много тепла?

— У тебя столько тепла, что если ты этого захочешь, то растопишь самое холодное сердце, обогреешь и заполнишь собой самую одинокую душу, сведёшь с ума самый холодный рассудок… Ты что, не видишь, что ты со мной делаешь? Я о тебе только и думаю. Только что тебя увидела, а уже растаяла, как мороженое на солнце и липну к твоим рукам, от которых я хочу твоей ласки и нежности. Я хочу, чтобы ты,– прикоснувшись ко мне шубой, взяв за руку и закрыв глаза, начала говорить шёпотом Глория, продолжая сближать уже сближенное между нами расстояние,– ты… О Боже!– встрепенувшись и открыв глаза, сказала Глория.– Ну что ты со мной делаешь?

— Я не знаю, что тебе сказать.

— Пошли к Гураму. А то мне кажется, что все вокруг нас остановились и смотрят, что же мы сейчас будем делать,– отступив от меня и «поёжившись» плечами как от холода, сказала Глория.

— Пойдём,– вздохнул я, сжал губы, посмотрел на Глорию и улыбнулся.

 

Мы вошли в кафе, заняли столик, официантка принесла нам меню.

Глория принялась его рассматривать, а я продолжал любоваться этой красивой, но роковой, как говорят, женщиной. В том, что она заполнит большую часть моих мыслей на всю оставшуюся жизнь, я уже не сомневался. Я отпустил тормоза и летел навстречу своей судьбе. Я знал, что произойдёт что-то. Но что? Сейчас «всё идёт по плану, а план идёт по кайфу». И я отгонял подобные мысли от себя подальше. Хотя ловил себя на мысли, что эти мысли меня не покидают. Я их только загоняю глубже себе в подсознание, да и только. Но они продолжают быть во мне. И, рано или поздно, они выплеснуться наружу, сыграют свою роль… Ну, «а пока, как Богиню на руках»…

Я не хотел об этом думать. Точнее сказать, я не хотел ни о чём думать, кроме как о Глории. Она меня поглотила целиком и полностью. Она заполнила меня своим естеством всего без остатка. Была только Она, Она, Она…

«Бомбись всё провались. Я хочу этого. Нет, более того: этого хочу я! Сколько я хочу, столько я и буду делать то, что я считаю нужным! И зависит всё это только от меня и Всевышнего! Как я решу, так и будет. Как Всевышний позволит мне решить, так я и поступлю! Но есть ещё и Глория. О да, конечно же! Она также вправе повлиять на дальнейшие события в наших судьбах и судьбах окружающих нас людей.

До чего же она хороша! Какая осанка! Какая форма груди! Глория! Ау-у… Как хорошо, что ты меня не слышишь! Или слышишь? А ты, интересно, умеешь читать мысли?»

— Знаешь, не могу о тебе забыть. Всё это время, что мы не виделись, я не переставала о тебе думать,– оторвав взгляд от меню и открыв свои глаза моему взору, нарушила воцарившуюся на минуту тишину Глория.– Как ты думаешь, человек способен читать мысли другого человека? Я спрашиваю, потому что мне казалось, что я чувствую, когда ты обо мне думал. Точнее сказать, ты, как мне казалось, думал обо мне всегда. Только какие-то короткие промежутки времени я не ощущала тебя, т.е. твоих мыслей.

— Знаешь, я бы хотел тебя попросить об одной малюсенькой просьбе. Я не знаю, как ты к этому отнесёшься.

Мы сидели напротив друг друга, смотрели друг другу в глаза и не могли насмотреться.

— Я думаю, что ты не сможешь мне отказать в моей просьбе,– продолжал я после маленькой паузы. Не отрывая глаз от Глории, я полез рукой во внутренний карман пиджака, достал свёрнутые вчетверо несколько листов А4-го формата, развернул их, оторвал взгляд от Глориных глаз, посмотрел на развёрнутые листы, бегло пробежал по ним глазами, и протянул листы Глории.– Прочти это сейчас. Я давно решил написать тебе что-нибудь. Тогда давно, как только решил, написал первые строки. Потом не имел возможности продолжить. Не физической возможности, а умственной. Знаешь, сяду написать тебе, мыслей много, бегут куда-то, путаются, а поймать я их не могу. Но в те моменты, когда я имел возможность удержать мои мысли от запутывания, я кое-что смог тебе написать. И вот сегодня я говорю тебе – прочти их. Чтение у тебя займёт не более двадцати минут.

На работу пришёл рано. Что-то меня тревожило, но не мог ещё понять, что. Никого ещё не было. Кто-нибудь мог появиться здесь не раньше, чем через два часа. Да и то, это была бы уборщица. Тишина. Никто не шуршит бумагой. Никто не хлопает дверями. Никто не передвигается быстро и суетливо по коридорам. Я сам. Сам, да и только.

Заварил себе кофе. Поставил на стол коньяк, достал колбасу. Не знаю, что на меня нашло, но я, вдруг, почувствовал такую тоску, что срочно надо было выпить чего-нибудь «горячительного».

Налил в бокал коньяк, отпил немного, не глотая этот горький и обжигающий напиток, достал сигарету, закурил. Затягиваясь сигаретным дымом вперемешку с глотками коньяка, откинулся на спинку своего рабочего кресла.

Коньяк начал действовать и жизнь начала налаживаться.

Но все настройки моего настроения в одно мгновение разрушил неожиданно зазвонивший телефон. Он так вдруг нагло и громко зазвонил в этой тишине, что заставил меня вздрогнуть.

— Да,– старался сказать я своим обычным голосом, не выдавая волнения.

— Привет,– услышал я в трубке знакомый, давно уже забытый, но не выходивший у меня из головы всё это время, голос.

— Привет…

Наступило неловкое молчание.

— Как ты меня нашла?– спросил я после паузы.

— Ты ж сам знаешь, что это не составляет большого труда. Друзья, знакомые.

— Ну да. В конце концов, это ж Город. Все друг друга и всё о друг друге знают.

— Ну да.

— Чем занимаешься?

— Да всё тем же.

Опять пауза неловкого молчания. И сказать очень многое хочется. И рассказать есть о чём. Только вот как заговорить об этом? Клин какой-то.

— А ты как?– спросила Глория.

— Но ты, ведь, наверное, знаешь? Город-то тесный.

— Ты какой-то колючий.

— Извини, я всегда такой.

— Ты раньше таким не был.

— Был, только притворялся. Спасибо людям, помогли раскрыться.

— Я не вовремя тебе позвонила?

— Давай встретимся.

— Ты имеешь свободное время?

— Задразниваешь?

— Извини, Блуд Архарович.

— Я этого не слышал.

— Можем встретиться через два часа?

— Где?

— Давай у Гурама. Помнишь?

— Кто помнишь? Я помнишь? Помню ли я? Конечно, помню…

И как это я могу не помнить то заведение, которое мы когда-то посещали? Заведение, в котором мы могли сидеть в тишине тихо звучащей музыки. Заведение, в тишине тихо звучащей музыки которого, я мог любоваться Глорией. Её бровями, профилем её губ, цветом её глаз.

Конечно же, я помнил заведение Гурама! Ещё бы не помнить!

— Так ты будешь?– мне послышался голос обречённой надежды в голосе Глории.

— Конечно же – да!

— Если ты не хочешь, я не смею настаивать. Я не обижусь, если ты не придёшь.

— Ты меня не хочешь видеть?

— Извини, если я мелю что попало.

— Не совсем что попало, но некоторые вещи – лишние.

— Так ты будешь?

— Ты мне не веришь?

— Ты мне никогда не давал повода тебе не верить и, даже, не доверять.

— Но прошло столько времени…

— Ты меня задразниваешь?– обидчиво спросила Глория.

— Извини, просто жизнь меня заставила сделаться колючим. Или кто-то тебя слопает или ты кого-то слопаешь. Закон Природы. Выживает сильнейший. А если ты обладаешь какой-нибудь ершистостью, то кто-нибудь может поранить свою половую ротость, и ты останешься жить.

Опять случилась пауза неловкого молчания в нашем разговоре.

— Знаешь, я такой же нетерпеливый, как и прежде. Хочу у тебя спросить что-то прямо сейчас. Позволишь?

— Спросить – да.

— О! А тебе, вижу, палец в рот не клади.

— С кем поведёшься, с тем и наберёшься.

— Так я могу спросить?

— Спрашивай.

— Ты Агнессу давно знаешь?

— Твоего, привлекающего взгляды мужчин, секретаря, я лично не знаю вовсе.

— Могу я эту тему продолжить при нашей встрече?

— Только тогда, когда у нас не будет больше тем, которые нам захочется обсудить.

— А сейчас, по телефону?

— Только не долго.

— Ты знаешь Тому?

— Мы не подруги, но, иногда, мы общаемся.

— Так, значит, через два часа?

— Уже через полтора,– послышались игривые нотки в голосе Глории.– Мы ведь целых полчаса болтаем по телефону.

— Я надеюсь, что это не повлияет на длительность нашей встречи.

— В некотором смысле может. Я дома должна быть в семь.

— Я уже вылетел!

— Подожди. Ты на машине?

— Будем пить? Нет, я на такси.

— До встречи.

— До встречи.

— Чё ж ты трубку не кладёшь?

— Жду, пока ты положишь.

— Ты хочешь услышать гудки?

— Нет. Но хочу, чтобы не услышала их ты.

— Ты, как всегда, обо мне заботишься?

— Я об этом не задумывался.

Глория первая положила трубку. Пошли короткие гудки. Я их немного послушал, держав трубку у виска и уставившись в одну точку. Потом, опомнившись, положил трубку, достал гранёный стакан, наполнил его доверху коньяком, отрезал ещё немного колбасы, хлеба, посидел какое-то время в тишине, уставившись на полный стакан коньяка, взял стакан в руку, выдержал паузу, не сводя глаз с волнующегося в стакане коньяка; выдохнул и выпил коньяк залпом. Быстренько, схватив на ходу бутерброд, убрал всё со стола, и вылетел к Гураму.

И мы таки встретились. Кто был инициатором встречи – сказать даже трудно. Видимо настолько много и так сильно думали друг о друге, что послали друг другу какие-то неведомые нам сигналы; и Бог сделал так, чтобы мы созвонились.

Лето. Мы встретились в стильном, тихом в дневное время, клубе. Заказали чай-кофе и какие-то сладости, но больше пожирали друг друга глазами, нежели вкушали принесённые пирожные, запивая напитками, которые уже успели остыть.

Каждый из нас для себя отметил, что мы были рады нашей встречи. И о том поговорили и об этом. Но все темы разговоров наших вращались рядом около одной. Темы, которая каждому из нас не давала спокойно спать, вольно думать. Тема, которая, приятно лоскотала наше воображение, как сверчок за печкой, которого не видно, но слышно, лоскочет слух слушающего его трели.

Но, увы. Время, отведённое нам Всевышним для встречи, подходило к концу. Как ни жаль, не бывает всего вечного на Земле. Мы не вольные птицы. У нас есть какие-то обязанности, которые превыше людских желаний! Нам уже надо было быть в каких-то других местах… Нам пора уже было расстаться… Но мы никак не хотели оставить друг друга и остаться, хоть и в кругу людей, но, всё же наедине с собой и мыслями, тема которых приятно лоскотала наше воображение.

На улице прекрасный солнечный день. Не сговариваясь, мы пошли не совсем в ту сторону, где нам нужно будет расстаться. Мы свернули в какой-то скверик. Скверик этот мне показался прекрасным. Странно: как это я, живя столько лет в этом городе, не бывал здесь до сих пор? Мы шли, улыбаясь всё грустнее оттого, что минута расставания приближалась всё ближе и ближе. Человечек стоял там с весами; мы взвесились, чтобы хоть на ещё какое-то мгновение оттянуть минуту расставания. Ещё прошлись по скверику. Разговаривали мы всё меньше. Всё больше просто смотрели друг на друга.

И взгляды наши были уже не быстрыми и стыдливо-быстро отводимыми, а долгими и глубокими. Глубина её взгляда была мягкая, тёплая, манящая к себе и вызывающая щекотливо-сосущие ощущения где-то «под ложечкой».

Подошли мы к каменно-железному заборчику, ограждающему скверик от Города, который прервался в начале скверика, снова начинался у подножия холма, на котором и расположился этот скверик. Мы опёрлись на заборчик и устремили свои взгляды туда, где были дороги, по которым ездили машины; рельсы, по которым ездили трамваи; река, по которой плавали только пустые бутылки, обрывки бумаги, пятна нефтяных продуктов, да случайные утки; церковь, в которую приходили люди.

Мы молчали, боясь нарушить внезапно начавшуюся тишину. Мы понимали, что мы не только в прямом смысле этого слова, подошли к заборчику, но и в переносном.

«Сейчас нам надо было решить, что нам дальше делать. То ли шагнуть через ту преграду, к которой мы подошли, и кубарем покатиться вниз с холма, не взирая на то, что нас могут раздавить машины и трамваи, проносящиеся по дорогам и рельсам у подножия этого холма…

Но ведь машины нас могут и не раздавить. А ведь там, через дорогу, начинается ещё один холм. Мы ведь можем и на него взобраться…

А если через другую дорогу? Там река. Мы ведь можем и в неё попасть…

А ведь можем просто отойти от преграды и пойти по ровной дорожке на этом холме. Дорожка то эта уже известна, протоптана. Более того: дорожка то эта уже заасфальтирована. Только путей-разветвлений много у неё. И пойти то по этой дорожке мы с Глорией можем в разные стороны. А почему можем? Пойдём-то, действительно, в разные стороны. А ведь хотели бы-то вместе пойти. А каким путём-образом?»

Глория, опёршись на каменно-железный заборчик, слегка откинув назад голову и чуть прогнув спину, немного оттопырив тем самым аппетитные ягодицы, была обворожительна. Голова моя, глядя на неё, теряла мой разум. Мысли мои путались вокруг одной, сверлящей голову, мозг, разум. Вокруг мысли, которая вызывала даже лёгкую дрожь моего тела, как лёгкий тёплый ветер вызывает лёгкую зыбь на поверхности моря.

Я хотел Глорию!!! Душой хотел! Телом!

Я отвлёкся от созерцания видов Города, перевёл взгляд на Глорию, и глаз не мог от неё оторвать! Я стоял и пожирал её глазами. Нагло так. Беспардонно. И ей, по-видимому, это нравилось. Она только еле заметно улыбнулась уголками губ; подул лёгенький ветерок, она расправила шею, повертев слегка головой, как делают это прекрасные птицы-лебеди, прищурила несколько глаза, ещё чуть больше откинув назад голову.

— Может, давай всё «это» прекратим,– первая заговорила Глория. Она повернула ко мне голову. Прищурилась сильнее, потом увеличила размер глаз до обычного, убрала улыбку с губ. Взгляд её стал нейтральным, утратив предыдущую мягкую, тёплую, манящую к себе и вызывающую щекотливо-сосущие ощущения где-то «под ложечкой», глубину.– У тебя семья, у меня семья. Зачем тебе это всё нужно? Ты ведь меня совсем не знаешь,– немного помолчав, продолжила.– А если тебе понравится? Что тогда?

— Ты, как мне как-то рассказывал один мой знакомый, которому на заводе, где он работал, одна женщина на пьянке сказала фразу: «Давай не будем, а если будем, то давай», тоже мне хочешь сказать подобное?

Глория промолчала. Опять повернулась наблюдать даль. Ещё мгновение помолчали.

— Ты знаешь, у меня негде встречаться. Место, где мы можем встретиться, ищи ты. Я не хочу этим заниматься,– она повернулась ко мне всем телом, взгляд её снова обрёл прежнюю глубину с той же самой мягкостью, тёплотой, манящей к себе и вызывающей щекотливо-сосущие ощущения где-то «под ложечкой».

— У тебя неприятные воспоминания?– спросил я и, взглянув ей в глаза, испугался, что я её могу обидеть своим наглым и глупым вопросом.– Прости. Я, наверное, сказал сейчас глупость.

Глория, как мне показалось, улыбнулась и, опять же, как мне показалось, тень грусти на кротчайшее мгновение заслонила её лицо от светящего над Городом солнца. Но, слава Богу! это было лишь только мгновение. Мы стояли лицом друг к другу. Она опустила свою голову, устремив взгляд свой в дорожку, на которой мы стояли.

— Нам пора,– сказала Глория. Приподняла свою голову и начала смотреть на меня из-подо лба. В её взгляде появилась озорная игривость. Она улыбалась.– Позвонишь.

«Боже мой! Как я хочу эту красивую женщину! Взгляд озорной. Глаза цветом зелёным. Интересно, правда ли, что женщины с зелёными глазами – ведьмы? Не знаю, ведьма она или нет, но она меня толи околдовала, толи приворожила. Не могу больше думать ни о чём и ни о ком, кроме как о ней! Она меня сводит с ума. Погубит она меня».

— Вы не могли бы составить мне компанию попить кофе где-нибудь? Я, обычно, хожу с подругой, но она заболела, а одной мне не удобно появляться в кафе,– спросила она тогда.

Я не редко был для кого-нибудь «выручалочкой». Согласился я и сейчас выручить человека и составить компанию. Тем более что она была не дурна собой и мне не будет стыдно, если меня кто-нибудь увидит с ней в компании.

Ближайшее кафе от нашей работы было закрыто, ещё одно не прельщало своим внешним видом настолько, что даже не было желания ознакомиться с его интерьером и меню. О! Вот, на мой взгляд, подходящее заведение. Довольно стильное снаружи. Заходим. Достаточно уютное и внутри. День, никого из посетителей нет.

Официант помог даме снять пальто, присесть за столик. Улыбается; подавая меню и слушая заказ, слегка наклоняется всем корпусом, держа спину ровно, он напряжён, руки слегка, еле заметно, вздрагивают, возможно, от физического и нервного напряжения. Сам не знаю что, но что-то меня начинает раздражать в официанте. Мимо воли начинаю рассматривать его. Официант худощавый, глаза у него серые, взгляд колючий. На кистях рук видны шрамы от вывода кислотой татуировок. Наверное, хотел вывести следы пребывания на «малолетке».

Официант слишком уж учтив с дамой, смотрит на неё таким сладким взглядом, что мне становится не приятно за то, что он смотрит этим взглядом на даму, которая пришла со мной.

Вошли ещё посетители. Три девушки. Не «крокодилы». Хоть это его отвлечёт. Проходят они мимо нас, одна со мной здоровается, я с ней тоже.

— Знакомая? – спрашивает она.

— Да. Живём в одном доме.

Взгляды наши с Глорией встретились. Взгляд у Глории из мягко-игриво-тёплого превратился не то в леденяще-колюще-режущий, не то в огненно-обжигающе-испепеляющий. Что ж так взгляд-то так могло изменить?

Глория отводит взгляд от моих глаз и смотрит мимо меня. Я поворачиваюсь, следуя направлению её взгляда. За нашим столиком расположились те три девушки. Моя знакомая за тем столиком сидит лицом к нам. Она и Глория какое-то мимолётное мгновение смотрели друг на друга, потом одновременно отвели взгляды в разные стороны. Знакомая стала о чём-то оживлённо болтать с подругами, а Глория уставилась в окно.

«Неужели тот взгляд Глории был взглядом ревности? Может это взгляд собственницы? Слушай!!! Так вот что меня раздражало в официанте! Это же самая, что ни есть обыкновенная, ревность!!! Я её приревновал к этому официанту!

Вот это да… Что опять? Но ведь я – холодный, замкнутый (хоть и общительный) и к семейной жизни не предназначен. Но, с другой стороны: я – тёплый, ласковый, нежный… Что это со мной? Что – опять?! О нет! Нет. Нет… По-моему я её хочу… Да? Да. Да! Это опять! Опять…

Какие глаза у неё красивые! Слушай! Да ведь они зелёные! Боже мой! Но какой взгляд манящий.

А ведь я подозревал, что взгляд у неё такой. Даже, помнится, старался не смотреть ей в глаза. Наверное, я что-то всё-таки знал, поэтому и не смотрел ей в глаза».

Мы сидели, пили кофе, курили. Официант вежливо подавал кофе, давал прикуривать, улыбался, съедал глазами Глорию. Я уже не обращал на всё это никакого внимания. Я сам был поглощён моей спутницей. В своих мыслях я себе представлял, что я сделался маленьким, а она большой, настолько, что я провалился, как в бездну, в её глаза и лечу в этой бездонной зелени взгляда то ли вверх, то ли вниз, обволакиваемый пьянящими мой разум словами, слетающими с её губ.

Оторвавши свой взгляд от Глашиных губ, глаз, бровей, ушей, я постарался привести свой внутренний мир в какое-нибудь спокойствие. Обеденный перерыв на работе заканчивался. Нам надо было идти. Дорога на работу показалась очень длинной. Хотелось говорить и говорить с ней. Но я боялся заговорить откровенно. А болтать попусту с ней не хотелось.

На работу пришли, разошлись каждый по своему отделу. Как будто ничего и не было, ничего и не произошло. Всё также как и было до перерыва. Это в кабинете. А в душе? Хоть кто-нибудь смог бы увидеть тот вулкан страстей и эмоций, который пробудила от сна Глория?

«Замужем она или нет? И как с ней теперь можно видеться и притворяться, что со мной ничего не произошло, что никакие желания у меня не возникли по отношению к ней?

Да никак нельзя видеться! Всё равно я себя рано или поздно не сдержу и скажу ей, что я её хочу, и она сводит меня с ума!

Боже! Боже мой! Ведь было же всё спокойно. Уже как-то сложилось, устоялось. И вот опять! А глаза-то! Глаза! Зелёные. Нет, так нельзя надо что-то решать. На что-то решаться и что-то решить. Вот я гоню. Не-не-не. Так точно жить нельзя! Надо что-то менять.

Но что? Но, всё-таки надо что-то менять».

И я поменял. В корне поменял. Работу поменял. Точнее сказать – место работы.

Таким образом, я, как страус, прячущий голову в песок от опасности, спрятался от Глории, надеясь, что мы больше не встретимся никогда, но, где-то в далёком своём подсознании осознавая, что мы с ней всё-таки встретимся, обязательно встретимся. Но когда, где и как пересекутся наши пути, я тогда ещё не знал, даже не мог предположить, что всё случится именно так, как это произошло.

Я чувствовал каким-то своим местом, что Глория – «роковая» женщина. Я чувствовал, что если между нами возникнут близкие отношения, то они будут весьма тёплыми, а минуты, проведенные вместе, будут прекрасны. Но я чувствовал, также, что эти отношения положат начало моему концу, а минуты будут отсчитывать время, приближающее тот мой конец.

Работы немеряно,реально некогда,откуда они всплыли в тот день.Друзья по детству.Нам тогда было по 20-22,отслужили срочную,вернулись живыми(а далеко не всем так повезло),медальки-ордена,набитые руки.Треннировались вместе,спортзал,соревнования,победы,травмы,мы казались себе очень крутыми...вбивали вместе ,в макивары,в мешки и в головы соперников на татами ,весь нерастраченный детский максимализм и все конечности...вбивали и в наши головы,было и такое..."рукопашный бой"-это игра когда влетает в двое ворот,слабые в такое не играют,они в интернете сидят,зубы берегут,грязные словечки людям пишут,короче другая порода-член есть,ссать может,а яйца не выросли(мозги впрочем тоже...не выросли,какие на гамбургерах могут вырасти мозги)....Блоггеры...Уродливая поросль изменившегося мира

 Время и Жизнь раскидали нас.Друзья набрали вес,пересели на подержанные черные джипы,седеют стриженные головы на широких плечах,одеты неизменно в черном-униформа темных личностей,кожа,носят дорогие стволы,обзавелись бригадой бойцов-толстолобиков,золотые цепи и браслеты,у одного соборы подняли купола на спине(когда мальчишки-толстолобики в спортзале видят эти чудо-росписи у них делаются такие смешные глаза и серьзные лица,так и хочется спросить:пацаны,вы что о зонах думаете?дибилы здоровые!)...Появились и с порога: слышь бля,идея бля,давай бля,поднимем вашему предприятию АВТОРИТЕТ,вы,че ,говорю-канадская компания теперь,вы че мне хотите втюхать?колитесь придурки...Давай мы будем у тебя на фирме каждый день собираться...ну вот типа авторитет,бля и подымется,бля.Во кретины,подумал я...У вас,че ,говорю бабла нет?Подсос?Сидите у меня,комнат свободных как грязи.Толстолобикам-мутантам дали комнату с длиннющим столом,где они и принялись радостно позиционировать себя как БРАТВУ, руководство залегло в комнате с кожаной мебелью,люди к ним ходят редко,солидные,состоятельные,часто наши общие знакомые.Через пару недель,подкатывают...поехали какую-нибудь красивую телку вечером отье***м,типа подарок хотят сделать,я сначала просто не вьехал,сюда говорю привозите,вместе и тра***м,я не жадный,после меня пожалуйста,мясо для друзей не жалею...они переглядываются,ну ты ,говорят,отчаянный-сюда нельзя,стремно светиться,надо в посадку...бля,клоуны,думаю-какая нахрен посадка?Вообще умом тронулись?...Обьясняют.Щас пускаем нашего бойца,жесткий мальчик,нокаутер с обеих рук,панчер короче...Выбираем на улице или ночью возле клуба телку самую охрененно красивую,он ее лупит "в дыню",вырубает,а мы подхватываем в машину,бойцу зачет,ее везем в посадку.Там отлично отдыхаем,ну и телка довольна,они сначала ссут, что их замочат(газет дуры начитались),а потом расслабляются и ТАКОЕ исполняют.Думают,что этим жизнь выкупают.Мне РЕАЛЬНО СТАЛО ПЛОХО...для такого экстрима я слаб духом,стыдно,но признаюсь.Лучше уж в финале турнира "Железный Боец",с поломанным ребром против 20-тилетнего бройлера-"рубильника" встать.

В чем комедия?Где секс?Щас будет,спокойно.Этот разговор слышал один человек,кадровый офицер,пуленепробиваемый семьянин,отец 15-тилетней дочери,весьма немелкая,очень темпераментная и буйная особь.Когда я слушал его вопли про то,что нужно делать с такими уродами,мне сразу казалось,что он готовый Идеальный Блоггер...Иди,говорю,скажи это пацанам в лицо,зачем ты мне уши полируешь негативом? Я уж точно с ними моральные темы обсуждать не буду.Не ходил,в их присутствии помалкивал шакал(Идеальный Блоггер),но меня достал.Я виноват.Я спровоцировал его.Он небольшого ума человек(Идеальный Блоггер)...Поедь говорю,только 1 раз,и почувствуй сам для себя какие чувства испытывает мужчина в такой ситуации,как крышу рвет от удовольствия,он поехал,что бы доказать себе и всем,что он МУЖЧИНА и может испытывать только отвращение...учавствовал по полной...пацаны вернулись почерневшие,глаза ввалившиеся,седины добавилось....Че случилось?а ему очень понравилось,но крышу рвануло...он пытался убить девочку,ему неудержимо захотелось ее закопать после секса,бандюки чудом оттянули,спасли девченку....Оттож...такие дела бывают...такое Добро и Зло...а дочка его красавица и умница(с сиськами)...больше всего на свете любит ПАПУ,самого большого,сильного,надежного...гордится им...он так нервничает,ведь я хочу дружить с ней,педофилии боиться.....смешно?......а это ЖИЗНЬ.....и ни одного "заявления" за 4 года такого отдыха....может я чего-то непонимаю в женской психологии?Может им нравится?НЕДОУМЕВАЮ

 Глория выпорхнула из машины и растаяла в ночи.

— Домой,– сказал я таксисту и, закрыв глаза, откинулся на спинку заднего сидения. Проехав немного в таком состоянии, я открыл глаза, поднял голову, оглядел пространство вокруг себя, потом вокруг машины.– А куда мы едем?

— На «АБэВэГэДэйку»,– сказал хитро (как мне показалось) таксист.

— Я говорил, куда мне надо?

— Я догадался, в каком районе ты живёшь.

— Вы подслушали разговор?

— Да, ладно, братан, чё ты нервничаешь? Тёлка у тебя – самый цинуз. Смотрит на тебя, аж ляжки её мокрые от желания! Ты, что, типа с ней поссорился? Или это чужая баба, а?

— Я прошу прощения, что делаю Вам замечание, но, насколько я помню, свиней я с Вами не пас, чтоб Вы имели моральное прав со мной в таком тоне разговаривать.

— Та, ладно, земляк, расслабься…

— Ну, хорошо, свинопас, ты сам этого захотел. Лох ты безмозглый. На будущее – знай прежде человека, с которым ты имеешь желание вести беседы, а потом открывай свой вонючий рот. Ты меня понял, безмозглый? А теперь останови, я не хочу с тобой ехать. На тебе денег, и поищи где-нибудь в продаже хоть немного мозгов. Тебе хоть на какую-то частицу их хватит. Будет хоть немного мозгов, остальные, если поумнеешь, придумаешь, где взять.

Вышел из машины, купил сигареты, закурил. Постоял, затягиваясь дымом сигарет, немного успокоился. Поймал ещё одну машину. Сел, поехали. Этот таксист был, в противоположность предыдущему, спокойным, без дешёвых пантов, можно сказать, даже, культурно-интеллигентным.

Войдя домой в пустую квартиру, не включая свет, разулся, босиком побрёл на кухню. Пошарил по полкам шкафчиков, что-то с них уронил, споткнулся через стул, падая, поймал себя между столом и подоконником, на котором и нашёл пепельницу. Подпалил спичку, прикурил сигарету. Глубоко затянулся дымом сигареты, глядя на огонь от спички. Выдохнул на огонь от спички дым из лёгких и погрузился снова во мрак. Темень и тишину нарушали только проезжающие по дороге за окном машины. Да и ещё красненькая точка прикуренной сигареты пыталась прорезать тьму, разгораясь ярче при каждой моей затяжке и притухая, когда я задерживал дым в лёгких, как будто набирала силы, чтоб в следующий раз, когда я буду затягиваться, разгореться ярче.

Докурив, я побрёл в комнату. Набрал знакомый номер.

— Доехал, всё нормально? Сейчас я дам трубку Глории,– ошарашил меня Аванес.

— Аллё,– быстро и уверенно сказала Глория,– добрался, всё нормально?

— Да.

— Всё в порядке?

— Да.

— По твоему голосу этого не скажешь.

— Да нет, всё нормально.

— Хочешь, я приеду?

— Каким образом?– спросил я чуть помедлив, и ощутив комок, подкатившийся к горлу и осушивший его.

— То есть,– хочешь?

— …,– в горле сухость распространилась настолько, что я не смог сказать ни слова.

— Встреть нас,– решила Глория.– Мы сейчас выезжаем, минут через двадцать-сорок будем возле твоего дома.

— А что мы будем делать?– спросил я, уже не понимая того, что я говорю, и окончательно потеряв ориентацию в пространстве, времени, и, казалось, не только.

— Чай пить,– сказала Глория, и я услышал в трубку, как она рассмеялась.

— Хорошо,– сказал я уверенным голосом, ощущая, что ко мне возвращаются силы и бодрость духа.

 

Положив трубку, я, переполненный энергией, сорвался со своего места на ноги, остановился, чтобы что-нибудь не разбить или не перевернуть, и замер, расставив в стороны вытянутые руки и, закрыв глаза, подняв лицо вверх. Собравшись с разбросанными по всей голове мыслями, я привёл своё тело в обычное «стоячее» положение и принялся искать на кухне чай, кофе и что-нибудь к ним.

Мы пили чай-кофе с печеньем, о чём-то говорили. Как себя вести я не знал, поэтому старался молчать. Потом наступила пауза ожидания приближения того, зачем мы здесь и собрались в этот час. Я предложил пройти в комнату и послушать музыку.

Глория и Аванес всё это время вели себя так обыденно, как будто мы с ними старые друзья. Или, даже, более того, чем друзья. И это не взирая на то, что мы с Аванесом видели друг друга первый раз в своей жизни.

Я предложил своим гостям выбрать музыку, которую мы будем слушать. Выбор был сделан, и я поставил выбранный диск. По комнате распространились звуки спокойных мелодий с напеваемыми словами и без них.

Я выключил основной свет, включил маленький ночничок в углу комнаты и присел рядом со своими гостями. Немного помолчав, мы продолжили наши беседы на разные темы обо всём и ни о чём конкретном. Невольно мы как-то стали сидеть ближе друг к другу. Глория сидела между мной и Аванесом и смотрела на меня широко открытыми глазами сквозь таинственный полумрак.

— Поцелуй её,– сказал Аванес.

Я сидел, не зная, что сказать. Меня всё происходящее пугало.

…

— Ты много работаешь?– спросил Аванес, отхлёбывая кофе.

— Имеешь ввиду много ли я зарабатываю?

— Меня твои деньги не интересуют. Я имею ввиду твоё свободное время,– Аванес затянулся сигаретным дымом уставившись на меня немигающим взглядом.– Понимаешь, Глории нужен секс. Она без него не может. У меня мало свободного времени, чтоб уделять ей столько, сколько ей надо. Я вижу, как она к тебе относится, как переживает, как хочет тебя. Даже сегодня,– улыбнулся Аванес,– бежала к тебе «как сойка влюблённая». Даже трусики не надела, так хотела тебя!

Я молча курил и смотрел в глаза Аванесу. Я не знал, что можно сказать в ответ. Мне хотелось, чтоб это было всё не со мной. Как будто я смотрю какой-то фильм, только очень близко-близко. Настолько близко, что героев этого фильма могу потрогать руками.

— Я знал, что она мне изменяет с тобой,– продолжал Аванес, не сводя с меня глаз,– но я не хочу её терять. Понимаешь, она дорога мне. Я её люблю. А ты её можешь от меня увести. Когда мы с ней занимаемся сексом, я вижу, что она думает о тебе. В те минуты, когда я владею её телом, её душа не со мной. Поэтому я и решился сегодня на этот шаг. Когда она сегодня пришла, я понял, что она виделась с тобой! Меня это взбесило, и решил познакомиться с тобой. Единственное, что я не мог предположить – это то, что случится всё сегодня и именно так, как это случилось. Понимаешь, что я хочу сказать. Я нормальный человек. Мы с Глорией – современная семья со всеми вытекающими отсюда последствиями. Живём мы сегодня. Живём один раз. Второй такой жизни не будет. Но, наша жизнь так устроена, что если хочешь иметь какие-то блага, то ты должен чем-то пожертвовать. В моём случае этим «чем-то» является моё свободное время, которое я не уделяю Глории. Поэтому, чтобы её не потерять, я ей позволяю жить настолько свободно, насколько её необходимо. Этой свободой я и могу её удержать. Чтобы долго не говорить о том, что уже сказано, и о том, что и без слов понятно, я буду заканчивать. Я позволяю тебе встречаться с Глорией. Вы можете встречаться у нас дома, когда меня нет. Можем встречаться втроём, когда у меня есть свободное время. Только об одном тебя прошу: не забирай её у меня. Я люблю её и, кроме неё мне никто не нужен. Почему я так говорю? Потому что, я тебе уже говорил, она не может жить без секса, а я настолько занят, что ей не могу дать этого в том объёме, что ей необходим. Ты – нормальный человек, чистоплотный, к Глории трепетно относишься, возможно – любишь. Одним словом, плохо ты ей не сделаешь.

Я молчал, не зная, что сказать. Курил, слушая Аванеса глядя ему в глаза. Аванес говорил, не сводя с меня глаз. У меня было какое-то непонятное чувство. Чувство, как будто в мою душу кто-то смог войти, и сейчас там ковырялся. Возможно этим «кто-то» был Аванес. А, возможно, и кто-то другой.

Аванес всё ещё что-то говорил, но я его не мог слышать. Я сидел и пытался выгнать из своей души того, кто мог бы там быть. Походил, побродил, вроде никого там не нашёл. Но чувство какой-то опустошённости души у меня осталось. Как будто всё-таки там кто-то был, и что-то унёс с собой. Но кто был и что унёс – я так и не смог сейчас разобрать.

Пошёл я, побродил по душе своей и, ничего не найдя там на этих пустырях, только закрыл её от всех, чтоб не заходили, не ковырялись в ней.

Вернувшись в реальность, я, вдруг, почувствовал пришедшее желание спать. Аванес сидел напротив меня и зевал. Тоже, видимо, имел сейчас желание только одно – спать.

Мы с Аванесом, покурив, поговорив и попив кофе, пошли в комнату. Глория дремала, свернувшись «калачиком» на сложенном диване, обняв, прижавши к груди, маленькую подушку. В телевизоре бесшумно мелькали какие-то фигуры, звук был выключен.

Глория открыла глаза. Улыбнулась уголками рта, и тихо сказала:

— Сделайте мне кофе.

Мы с Аванесом, гуськом отправились на кухню, приготовить этот напиток для нашей женщины. Я ни о чём не думал, ничего не чувствовал. Мысли и чувства были притуплены желанием спать. Делал всё на автопилоте.

Сделав кофе, мы с Аванесом понесли его Глории. Аванес нёс кофе, а я всякие печенья. Глория лежала с открытыми глазами и улыбнулась нам, когда мы вошли.

Она села на диване, поджав под себя ноги, поёжилась; потом взяла кофе, печенье. Я достал плед и ним накрыл Глорию. Она отпустила мне тёплый взгляд благодарности.

..........

 

Природные декорации парка того вечера были несколько сказочными. Пара фонарей изо всех сил старались пролить свет сквозь темноту ночи и осветить асфальтированную площадку парка. А мы с Глорией, тем временем, стояли напротив друг друга среди многочисленных свисающих ветвей одного из раскинувших свои ветви деревьев вокруг той асфальтированной площадки, и не обращали никакого внимания на происходящее вокруг нас, занятые жадным рассматриванием, сквозь ниспадающие тоненькие ветви этого дерева, влажных глаз, желающих сказать больше, чем мы это могли сделать словами. Мы не притрагивались друг к другу, как будто каждый из нас боялся, что напротив него видение, и, протянув руку к которому, мы могли его спугнуть. Оно, привидение, обидится и растворится в ночи. Для законченности сказочности той картины, не хватало ещё нам под ногами лодки, которая бы тихонечко покачивалась на поверхности небольшого озера, вёсла в ней были бы сложены на планширь, вокруг лодку плавали бы лилии, а мы стояли бы в этой лодчонке, в центре всей этой красоты, считая этот центр центром вселенной.

Но, увы. Мы были не среди лилий на сказочном озере, а в парке, среди редко встречающихся в это время в этом месте «спешащих». Да и разговор наш не был похож на молчаливо вздыхающие трепетные влюблённые взгляды с голубиным воркованием, с воздыханным желанием предугадать и опередить движения объекта любви, за что и получить, в качестве награды за содеянное, долгий взгляд, смягчённый сердечной любовью и слегка осторожно и предупредительно прикрытый ресницами.

Мы были реальными людьми, живущими в современном нам мире. Людьми, которые полюбили, и я не боюсь этого слова, друг друга, но! Увы, людьми, у которых уже были семьи. Людьми, у которых уже были обязательства перед другими людьми, которым они уже сказали однажды: «Люблю!» Людьми, которые в ответе «за тех, кого приручили».

Я смотрел в её глаза и то, что я там видел, нельзя было спутать ни с чем другим. Это то, что я там видел, была любовь. И не самоуверенность моя или льстивое тщеславие мне об этом говорили. Я это чувствовал сердцем.

Мы подолгу могли просто молчать, обнявшись, когда были наедине; или смотреть друг другу в глаза, слегка (не привлекая к себе постороннее внимание) улыбаясь от переполняющего счастья, если мы были на людях.

 

Так вот, мы были в парке, там были редкие «спешащие», мы говорили о земных вещах, открывая друг другу друг друга всё с новой и новой стороны. Точнее сказать – это Глория открывала себя для меня с новой стороны. Я догадывался, что она современная женщина, которая адекватно реагирует на какие-то веяния современного мира. Но то, что она мне сказала, я, вероятно, не был готов услышать. Возможно, я догадывался, что она может и так жить. Но услышать это именно сегодня, сейчас, я и не был готов. Даже, услышать – я и был готов, но как я должен был бы отреагировать, я не знал. Услышанное меня и обрадовало и огорчило. Обрадовало меня это потому, что она всё-таки и так может жить. А вот огорчило это потому, что она-то всё-таки и так может, а я ещё не могу сказать: могу ли я так же, как она.

Дальше я молчал, говорила Глория.

— Ты когда-нибудь занимался сексом втроём?

Я отрицательно покачал головой.

— У нас с Аванесом такие отношения, что мы и это можем себе позволить. Точнее, это я такая сучка, что я хочу всегда и много. А он меня настолько сильно любит, что очень многое мне позволяет. У нас даже, точнее сказать, у меня. Да нет, не так. У меня как-то был партнёр, Аванес о нём знал. И, чтобы я никуда не бегала потрахаться, Аванес позволил моему партнёру бывать у нас дома. Меня это настолько возбуждало, что я захотела их сразу двоих. Это было настолько классно, что ты себе не представляешь. Аванес и партнёр были тоже довольны. Мы, даже, могли просто так проводить время вместе. Без секса.

Глория прижалась ко мне своей грудью, положила голову мне на плечо, снова засунула мои руки в свои джинсы и сказала, тяжело вздохнув:

— Поехали, я хочу тебя.

Я наклонился к её лицу и сладко поцеловал Глорию в губы. Она открыла глаза, виновато улыбнулась. Потом, покачав бёдрами и, при этом, возбуждающе приседая, освободила мои руки из её джинсов. Стала напротив меня, озорно улыбнулась и сказала:

— Извини за откровение,– сказала, ещё раз улыбнулась, только (как мне показалось) виновато. Потом, отвернувшись в сторону, поёжилась, сдвинув брови и сморщив лоб. Повернулась ко мне, спокойным взглядом посмотрела мне в глаза и тихо сказала:– Пойдём, ты меня проводишь.

И мы пошли. Глория пошла вперёд, а я поплёлся следом. Плёлся, впялив свои глаза в её ягодицы. Плёлся и ощущал, что в моей голове появляются какие-то мысли и тщетно пытаются найти мозг. Не могу сказать, что Глория меня ошарашила сказанным, но что-то из сказанного меня вышибло в offline. Надо, наверное, пересмотреть своё мировоззрение.

Возможно, я что-то понимаю не так. А как это «так»? Кто бы мог ответить на этот вопрос? Многие, если не сказать, что все, «знающие» говорят, что это ты делаешь не так, то ты делаешь не эдак. А как? Кто-нибудь способен сказать или показать, как надо делать или поступать? Жизнь. Как сказал сатирик, «многие знают, как надо управлять страной. Только жаль, что они уже работают таксистами, посудомойками…»

— Позволишь, я тебя провожу?– спросил я у Глории, когда мы подошли к таксистам.

— А, может – в гости?– произнесла Глория улыбаясь, хитро прищурив глаза.

Я промолчал, не зная, что ответить и как поступить. Мысли мои нашли мозг и зашевелили его извилинами. Этот процесс можно сравнить с водой, подаваемой насосом в шланг, которая врывается в этот шланг, течёт по нему с бешеной скоростью, шевеля при этом телом шланга, и, в конце концов, вырывается наружу бурной струёй. Только у человека процесс излияния происходит посредствами устной речи или каких-либо телодвижений, либо, в крайнем случае, посредством передачи данных в энергетическом биополе.

«Согласиться или не согласиться? И что мы там будем делать? А как «это» делать втроём? Кто и что должен делать из партнёров? Нет, не партнёры мы, в таком случае. «Партнёр» – слово, произошедшее от слова «пара». Я так думаю. А, если втроём? Тогда, что? То есть,– кто? Кто мы тогда будем? «Тритнёры», что ли? А что в таком случае, в том случае, если, действительно, слово «партнёр» было образовано не без участия слова «пара», означает вторая часть слова – «тнёр»?

Быть или не быть? Вот, в чём вопрос? Be or not to be? Но что же это со мной? Я же должен сейчас сделать что-то очень важное для меня. Я же могу отреагировать как-то неадекватно. И что тогда? Тогда я Её могу потерять. «…и на тропинке, и на тропи      ночке,

                                                           Не повстречаемся мы больше никогда!..» Дурацкая песня… Так что же мне делать?! О, Боже! What can I do? What must I do? Вот я гоню!

Так что же делать? Ехать, не ехать?..»

 

— Позволишь, я проведу тебя домой?

— Передашь из рук в руки?

— Издеваешься?

— Немного.

Сели в машину. Поехали. Таксист всё пытался что-то увидеть в наших лицах. Всё поглядывал на нас через зеркало заднего вида, чему-то улыбался.

Доехали до её дома.

— А может, пойдём?

— Я боюсь сделать этот шаг. Это что-то такое, к чему я сейчас не готов.

— Как доберёшься домой, позвони мне.

— Ты за меня переживаешь?

— Да. Ты сам на себя не похож.

— Хорошо.

 

Глория выпорхнула из машины и растаяла в ночи.

— Домой,– сказал я таксисту и, закрыв глаза, откинулся на спинку заднего сидения.

— Привет!– улыбаясь, сказала Глория.

— Привет!– шёпотом выпалил я, сдерживая отдышку.– Знаю, опоздал. Давно ждёшь?

— Нет.

— То есть, меньше часа?

Она в ответ улыбнулась лучезарной улыбкой, показав игривые огоньки своих зелёных глаз.

— Кофе?– произнесли мы одновременно и рассмеялись.

Я, чомно согнув в локте руку, предложил её для опоры своей даме. Она, грациозно сделав движение головой, взяла меня, улыбаясь, под руку.

Не сводя друг с друга глаз, мы вошли в кафе, сели напротив друг друга. Подошла официантка, принесла меню. Мы, с серьёзным видом полистали меню, заказали кофе и что-то поесть. Как только официантка удалилась, мы принялись болтать друг с другом, даря друг другу не двухзначные улыбки и взгляды.

Вечер всё ближе и ближе приближался. Я заметил, что Глория нервно посматривает на часы. Сквозь окно я видел, что на улице уже начинало сереть.

— Мне надо идти,– сказала Глория глядя в мои глаза.

Я молча смотрел на неё. Смог только в ответ кивнуть головой. Головой кивнул, а сам продолжал ещё какое-то время покачиваться взад-вперёд всем корпусом в некотором забытье. Что и говорить о том, как я хотел бы, чтобы никому из нас не приходилось никуда идти!

— Да-а…,– протянул я после некоторой паузы. Больше мне нечего было сказать.

 

Мы вышли на улицу. Дневная жара понемногу спадала. Глория шла на полшага впереди от меня. Так я мог рассматривать её походку, обводы её тела незаметно для неё самой. Также у меня появлялась возможность не задавать глупые вопросы, типа: «В какую сторону? А на какую тебе остановку?». Она шла, покачивая бёдрами, а я плёлся сзади, можно сказать, облизываясь от желания наброситься на неё, стащить с неё её одежды, и …

Но, увы. Мы были на улице. Народу было, как обычно бывает в почти центре города в вечернее время. Да и потом,– улица…

— Пошли через парк,– предложила Глория.

— У тебя есть свободное время?

— Смотря для чего,– хитро прищурив глаза, сказала Глория.

— А для чего бы ты хотела?

— Ты что – пошлишь?– сказала Глория, прижимаясь своим телом к моему.

— Ты первая начала,– еле слышно произнёс я, утопая в зелёном океане Глориных глаз.

Глория положила голову ко мне на грудь и сильнее прижалась к возбудившемуся уже моему члену какой-то частью своего тела.

— Я хочу тебя,– сказал я.

Она отпрянула от меня, взяла меня за руку и начала идти, увлекая меня за собой.

— Я тоже тебя хочу,– еле слышно сказала Глория, не поднимая голову, шагая и слегка буцая кроссовкой траву.

 

Мы вошли в парк.

Солнце уже село, и на улице становилось темней и темней с каждой минутой, если не секундой. Парк был освещён электрическими фонарями. По парку гуляли люди парами, небольшими группками. Пенсионеры сидели на одной из лавочек и пели под аккомпанемент баяна. Подростки катались на роликовых коньках. Кто-то, торопливой походкой, шёл с работы домой.

Но мы этого всего не видели. Были только мы, деревья и пришедшая ночь. Мы шли, держась за руки, как можно дальше от освещённой аллеи, пытаясь скрыться от посторонних взглядов, окунаясь в темноту.

Удалившись на столько, что нам показалось – хватит, мы остановились. Точнее сказать, Глория стала передо мной, и я остановился. Она впилась своими упругими губами в мои, положила мои руки к себе на ягодицы, а своими обняла меня за спину.

— Я хочу тебя,– прошептала Глория, оторвавшись от моих губ, глубоко дыша слегка посвежевшим вечерним воздухом.– Ты чувствуешь?– спросила Глория засунув мои руки в свои джинсы и глядя мне в глаза.– Я их специально не одела. Возьми меня. Здесь. Сейчас. Я хочу тебя…,– говорила Глория, целуя моё лицо.

Но тут появился очередной какой-то «спешащий» домой, и всё перебил.

— Да! Это бред какой-то. Прости. Я, просто так сильно тебя хочу, что голову потеряла. Видишь(?) даже трусики специально не одела. Но в парке ещё людно…

Мы потихоньку снова побрели по парку.

— Я тоже тебя хочу. И ты, надеюсь, это видишь.

— Слушай!– Глория остановилась и повернулась ко мне лицом. Глаза её были широко открыты.– Ты, только, не подумай ничего плохого…,– она прервалась, в глазах появился не то испуг, не то тревога.

— Почему ты остановилась? Продолжай. О чём я не должен подумать «ничего плохого»?

— Помнишь, я тебе когда-то говорила, что ты меня совсем не знаешь? Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о моей жизни?

— Давно-давно? Зимой?

— Да.

— Нет, не помню.

— Ты прикалываешься?– мне показалось – гневно, спросила Глория.

— Прости. Я только хочу, чтобы ты не нервничала. Хочу, чтобы тебе всегда было хорошо и весело на душе. А сейчас я вижу, что ты волнуешься. Я хотел только разрядить обстановку. Прости ещё раз. Продолжай. Я слушаю. Конечно же, я помню твои слова! Много чего помню... Продолжай, правда – больше не буду шутить.

— Когда тебе надо быть дома?

— Ты, ведь знаешь – я живу один сейчас, поэтому когда приду, тогда и будет.

— Поехали ко мне.

— Ты дома сегодня тоже одна?

— Нет,– сказала Глория и перевела свой взгляд на мои глаза, которые не отрывались от лика Глории, фиксируя каждое её движение. Я почувствовал, как зелёная волна океана её глаз окатила меня своей страстью, поглотив меня в пучину… Я всё мог ожидать. Но такого…

«Хотя, Аванес то мне звонил. Что у них там за разговор получился? Ничего не понимаю!»

— Как это будет выглядеть? Аванес то, ведь догадывается, кто я?

— Он знает. Я ему всё рассказала.

— Но он-то не захочет меня видеть! Может, он из огромной любви к тебе, видя, что ты хочешь меня видеть, позвонил мне? Возможно, он и согласен будет на нечастые наши встречи, лишь бы ты была рядом с ним. Но общаться со мной, твоим любовником, он, думаю, навряд ли захочет. Ему это общение будет более чем неприятно.

— Как вы друг о друге заботитесь!

— Ты о чём? Или о ком?

— Аванес тоже не хотел бы тебе причинять душевную боль.

— Ого! Ну, тогда я вообще ничего не понимаю!

— Я, ведь тебе говорила, что ты меня совсем не знаешь…

— Расскажи.

— Ты уверен, что хочешь это услышать?

— Да,– без колебания сказал я.

— Только, я тебя прошу: ничего не говори. Подумаешь, потом решишь сам, что ты обо мне будешь думать. Возможно, тебя это шокирует немного. Но, я тебе приоткрою наши маленькие тайны. И, если ты потом не захочешь меня видеть, я тебя прошу: не используй услышанное против нас,– я смотрел на Глорию и, мне показалось, что у неё в глазах появилась какая-то неуверенность.

 

..........