Старец Иосиф Исихаст

Вместо предисловия

Помню, мне было девятнадцать лет, когда я отправился в Сад нашей Пресвятой1, на Святую Гору. Путь этот, ведущий к монашескому житию, указала мне моя добродетельная и монахолюбивая мать, ныне монахиня Феофания.

В первые годы бедствий оккупации, когда я ради работы бросил школу, в одну из двух старостильных церквей3 Волоса4 пришел приходским священником иеромонах–святогорец. Он принадлежал к братии старца Иосифа Исихаста, как сам его называл. Этот иеромонах стал для меня в то время драгоценным советчиком и помощником в моей духовной жизни. Я избрал его своим духовным отцом и, благодаря его беседам и советам, вскоре начал чувствовать, как сердце мое удаляется от мира и устремляется к Святой Горе. Особенно когда он мне рассказывал о жизни старца Иосифа, чтото загоралось во мне, и пламенными становились моя молитва и желание поскорее узнать его.

Когда наконец подошло время, в одно прекрасное утро, 26 сентября 1947 года, кораблик потихоньку перенес нас из мира к святоименной горе, так сказать, от берега времени к противоположному берегу вечности.

У причала скита Святой Анны нас ожидал почтенный старец отец Арсений.

– Ты не Яннакис из Волоса? – спросил он меня.

– Да, старче, – говорю ему я, – а откуда вы меня знаете?

– А старец Иосиф узнал это от Честного Предтечи, – говорит он. – Он явился ему вчера вечером и сказал: «Посылаю тебе овечку. Возьми ее к себе в ограду».

Тогда моя мысль обратилась к Честному Предтече, моему покровителю, в день рождества которого я родился. Я почувствовал большую признательность ему за эту заботу обо мне.

– Ну, Яннакис, пойдем, – говорит мне отец Арсений. – Пойдем, потому что старец ждет нас.

Мы поднялись. Какие чувства охватили меня! Ни у кого не хватило бы сил их описать.

В тот вечер в церковке Честного Предтечи, высеченной внутри пещеры, я положил поклон послушника. Там, в полутьме, душа моя узнала только ей ведомым образом светлый облик моего святого старца.

Я был самым младшим из братии по телесному и духовному возрасту. А старец Иосиф был одной из крупнейших святогорских духовных величин нашего времени. Я пробыл рядом с ним двенадцать лет, обучаясь у его ног. Столько он прожил после моей встречи с ним. Бог удостоил меня служить ему до его последнего святого вздоха. И он был поистине достоин всяческого услужения в благодарность за его великие духовные труды, за его святые молитвы, которые он оставил нам как драгоценное духовное наследство. Я убедился в том, что он был подлинным богоносцем, превосходным духовным полководцем, опытнейшим в брани против страстей и бесов. Невозможно было человеку, каким бы страстным он ни был, находиться рядом с ним и не исцелиться. Только бы он был ему послушен.

Для монахов старец Иосиф выше всего ставил христоподражательное послушание. Для мирян отдавал предпочтение умной молитве, но всегда по указанию опытных наставников, ибо насмотрелся на прельщенных людей. «Ты видел человека, который не советуется или не исполняет советы? Погоди, вскоре увидишь его прельщенным» – так часто говорил он нам.

В соблюдении нашего подвижнического устава старец был предельно строг. Всей своей душой он возлюбил пост, бдение, молитву. Хлебушек и трапеза – всегда в меру. И если знал, что есть остатки со вчерашнего или позавчерашнего дня, то не ел свежеприготовленную пищу. Однако к нам, молодым, его строгость относительно питания была умеренной, потому что, видя столько телесных немощей, он считал, что должен оказывать нам снисхождение. Но его терпимость, казалось, как бы вся исчерпывалась этим снисхождением. Во всем остальном он был очень требователен. Не потому, что не умел прощать ошибки или терпеть слабости, но желая, чтобы мы мобилизовывали все душевные и телесные силы на подвиг. Ибо, как говорил он, «тем, что мы не отдаем Богу, чтобы этим воспользовался Он, воспользуется другой. Поэтому и Господь дает нам заповедь возлюбить Его от всей души и от всего сердца, дабы лукавый не нашел в нас места и пристанища, где мог бы поселиться».

Каждую ночь мы совершали бдение. Это был наш устав. Старец требовал, чтобы мы до крови подвизались против сна и нечистых помыслов. Сам он совершал бдение в темноте в своей келлийке, с неразлучным спутником – непрестанной умной молитвой. И хотя он уединялся там, внутри, мы видели, что он знает о том, что происходит снаружи – каждое наше движение и каждый шаг. Ему было достаточно просто взглянуть на нас, чтобы прочитать наши помыслы. И когда он видел, что мы нуждаемся в духовном ободрении, рассказывал о разных удивительных подвигах афонских отцов. Он был очень искусным рассказчиком. Когда он говорил, хотелось слушать его бесконечно. Однако, несмотря на его природный дар повествователя, когда речь заходила о божественном просвещении, о благодатных состояниях, он часто, казалось, испытывал огорчение изза того, что бедный человеческий язык не мог помочь ему выразить глубину его опыта. Он оставался как бы безгласным, как будто находился далеко от нас, будучи не в силах говорить о том, что обретается на неведомой, пресветлой, высочайшей вершине тайных словес, там, где пребывают простые и непреложные, неизменные и неизреченные тайны богословия.

Мой старец не изучал богословия, однако богословствовал с большой глубиной. Он пишет в одном из писем: «Истинный монах, когда в послушании и безмолвии он очистит чувства и когда успокоится его ум и очистится сердце, принимает благодать и просвещение ведения и становится весь светом, весь умом, весь сиянием и источает богословие, записывая которое, и трое не будут успевать за потоком благодати, изливающейся, подобно волнам, и распространяющей мир и крайнюю неподвижность страстей во всем теле. Сердце пламенеет божественной любовью и взывает: «Задержи, Иисусе мой, волны благодати Твоей, ибо я таю, как воск». И оно действительно тает, не выдерживая. И ум восхищает созерцание, и происходит срастворение, и пресуществляется человек, и делается единым с Богом, так что не знает или не может отделить себя самого, подобно железу в огне, когда оно накалится и уподобится огню».

Из этих слов видно, что божественный мрак, озаряемый нетварным светом, не был для него неведомой и неприступной областью, но был известен ему как место и образ присутствия Бога, как тайна неизреченная, как свет пресветлый и яснейший. И это потому, что мой старец умел молиться. Часто, когда он выходил из многочасовой сердечной молитвы, мы видели его лицо изменившимся и светлым. Совсем не удивительно, что тот свет, которым постоянно освещалась его душа, временами явственно освещал и его тело. Впрочем, нимб святых – это не что иное, как отблеск нетварного света благодати, который светит и сияет в них, подобно золоту.

Чистота старца была чемто удивительным. Помню, когда я входил вечером в его келлийку, она вся благоухала. Я ощущал, как благоухание его молитвы наполняло все, что его окружало, воздействуя не только на наши внутренние, но и на внешние чувства. Когда он беседовал с нами о чистоте души и тела, всегда приводил в пример нашу Пресвятую.

– Не могу вам описать, – говорил он, – как любит наша Пресвятая целомудрие и чистоту. Поскольку Она – Единая Чистая Дева, то и всех таковых нас любит и желает.

И еще он говорил:

– Нет другой жертвы, более благоуханной перед Богом, чем чистота тела, которая приобретается кровью и страшным подвигом.

И заканчивал словами:

– Поэтому понуждайте себя, очищая душу и тело; совершенно не принимайте нечистых помыслов.

Если говорить о молчании, скажу, что он не произносил ни слова без нужды. Особенно во время Великого поста, когда они были вдвоем с отцом Арсением и хранили молчание целую неделю. Говорили только после субботней вечерни до воскресного повечерия и затем молчали целую неделю. Объяснялись жестами. И поскольку старец узнал, как велика польза от подвига молчания, то и нам запрещал разговаривать между собой; только ради крайней необходимости он позволял нам нарушать молчание. Когда он посылал когото из нас для выполнения некоторого «служения» за пределы нашего исихастирия5, то не разрешал нам говорить ни с кем. Помню, когда я возвращался, он всегда устраивал мне строгий допрос, сохранил ли я совершенное послушание и молчание. За нарушение в виде двух–трех слов моя первая епитимья была двести поклонов.

Страницы: 1 2

Продолжение. Начало Здесь

Монах Константин

Об унынии

     — По какой причине происходит у человека духовное охлаждение к молитве, к духовному деланию — наступает расслабление и безучастие, ничего не хочется делать?

— Как говорит святитель Феофан Затворник, бывает два рода охлаждения. Во-первых, охлаждение воспитательное.

В этом случае человек просто проходит духовное «обучение» по ступеням духовного возрастания. Господь дает такому человеку урок, предоставляет практическую возможность проявить свою свободную волю в исполнении духовного делания, которому он перед этим обучался теоретически, читая святоотеческие книги (что «любовь ко Христу испытывается противностями»). В данном случае это испытание — охлаждение.

А другой род охлаждения — наказательное. Оно попускается тогда, когда человек по лености и нерадению свои теоретические познания о пути спасения не воплощает в жизнь, а продолжает жить «как придется».

Наказательным охлаждение бывает и тогда, когда человек кого-то осудит или надмится своим деланием. В этом случае от согрешившего в какой-то степени отступает благодать Святого Духа и человек познает свою немощь: какой он есть на самом деле. Если он думал, что он хороший, что он подвижник, что он делатель, что он преуспевает и высоко уже поднялся, то тут вдруг видит, что он и нищ, и слеп, и наг, и беден (ср. Откр.3:17). И что одолевает его холодность к Богу, и леность, и нерадение к духовным деланиям, как и прочих людей, которых он осуждал и над которыми превозносился.

А, следовательно, исходя из этого понятия (что существуют два рода охлаждения), мы должны делать для себя выводы. Во-первых, нужно помолиться: «Господи, за что это попущено мне? За какой-то грех? Или для того, чтобы я проявил пред Тобою свое усердие и на деле показал, с каким старанием я буду проявлять образ жизни такой, какой угоден Тебе, а не такой, какой угоден моей плоти, моему самолюбию и прочим страстям?» И, исходя из этого, уже понуждать себя на трудничество: бороться со своими страстями, каяться в том, в чем согрешили и, смирившись до зела и испросив помощи у Бога, стараться все-таки, несмотря на расслабление, упражняться в тех деланиях, в которых мы должны упражняться. У каждого они свои: кому-то не хочется заниматься молитвой, кому-то не хочется исполнять послушание, а третьим не хочется поступать по заповедям (например, непременно хочется отомстить обидчику) — у каждого бывают свои особенности.

— Уныние — наиболее часто встречающееся сегодня состояние, в разных степенях у каждого. Насколько оно связано с духовным охлаждением? Как поступать в этом состоянии?

— Действительно, уныние развивается из охлаждения. Сначала человек теряет духовную ревность. А потом, если он не борется с этим охлаждением, не кается, не ищет причину, то впадает в уныние.

Бывают и другие причины.

Например, если человек еще не вступил в самостоятельную борьбу с самим собой, со своими страстями, то, в этом случае, он не имеет еще духовного образа мыслей и смотрит на жизнь «чисто по-человечески», т.е. плотскими очами. Смотрит и ничего не понимает. И впадает из-за этого в уныние, расслабление, ропот, не зная, что ему делать.

Преподобный Марк Подвижник говорит: «Уклонившись от духовного образа мыслей, ощутишь страдание». Это значит, что наши душевные страдания (в том числе и уныние) возникают оттого, что мы не заботимся о стяжании духовных понятий — не смотрим на события своей жизни духовно.

Ну, скажем, нас оскорбили. Мы сразу же обижаемся, думаем: «Вот, я почитал его, как порядочного, а он смотри, что сделал!» А не думаем по-духовному, что «это Промысл Божий устроил так, что мне в этом мире нужно что-то потерпеть, кому-то что-то простить, чтобы простились мне мои многие грехи». И это всего лишь один пример. Подобным образом во многих других случаях нужно искать духовный смысл происходящего — тогда и охлаждение теряет силу, и уныние отступает. А если мы живем «как придется», «спустя рукава», «лишь бы день до вечера скоротать», тогда начинает томить нас охлаждение и уныние. Это наказательное уныние — в нем нужно каяться и исправляться.

Духовно более зрелый человек может исследовать, по какой причине постигло его это уныние. А кто еще не имеет опыта, таковому просто нужно понять и запомнить то, что сказали Святые Отцы — за борьбу с унынием Господь дает самые большие венцы. Почему? Да потому что человек в таком состоянии проявляет свою верность и преданность Христу: понуждает себя исполнять все то богоугодное, что в расслабленном состоянии делать не хочется. И за эту борьбу, за то, что человек понуждает себя, Господь дарует ему небесные венцы, ибо сказано: «Нуждницы восхищают Царствие Небесное» (ср. Мф.11:12).

— Но это понуждение пресекается помыслом, возникающим во время уныния: «Все, что бы ты ни делал, — бесполезно, все впустую».

— Это диавольская ложь. Что может быть проще, чем подать стакан холодной воды жаждущему человеку? Но и это не впустую Ибо, как сказал нам в Евангелии Христос, «кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей» (Мф.10:42). А за то, что мы не внимаем словам Евангелия, диавол так легко и обольщает нас своими ложными мыслями.

…Был у меня такой случай. Встретились мы как-то с одним монастырским духовником. Сели в тени виноградной арки и начали беседовать. Вдруг я замечаю, что метрах в двух-трех от нас, около стены, стоит литровая банка с водой, и туда попала ящерица. Плавает, барахтается, хочет вылезти, но не может. Духовник начал серьезный разговор, а я слушаю его и смотрю на эту ящерицу. Думаю: «Продолжать слушать его или пойти выпустить ящерицу? Нет, жалко. Бедная, сколько она там уже барахтается?» Вскакиваю и, ничего не говоря, бегу к банке. Конечно, надо было бы извиниться. Духовник так удивленно посмотрел: «Что это, мол, с ним такое случилось, что он вскакивает и куда-то бежит?» Я беру банку, выливаю на газон воду, ящерица выскакивает, и — прыг! — побежала.

Я смотрю на реакцию этого иеромонаха. Что он подумал, конечно, не знаю. Но вижу — нужно объясниться хоть сейчас.

Подхожу, говорю: «Знаете, я посмотрел на эту ящерицу и вспомнил себя. Я ведь, фактически, такой же. Как приходилось замечать: когда попадет жук в стеклянную банку и сидит там тихонько, то думаешь: „А!.. Он, наверно, уже сдох“. И оставляешь его без внимания. А когда этот жук все же барахтается, то думаешь: „Бедный, сколько он там уже барахтается! Надо его вытащить оттуда, он же не вылезет из этой стеклянной банки сам“. Вынимаешь его, выпускаешь на свободу, и он бежит. Так, думаю, и я пред Богом: если я сижу, ничего не делаю в своем нерадении, то я — все равно как этот мертвый жук. А если я хоть что-то делаю, то Господь по милосердию Своему — не по моим делам, а по Своему милосердию, потому что я все-таки барахтаюсь — пожалеет и меня. Ведь если мне жалко жука или ящерицу, то, думаю, Господь пожалеет и меня, и изымет меня из „рова страстей и брения тины“ (Пс.39:3)».

Когда я так сказал, духовник согласился, и наша беседа пошла по-прежнему.

Страницы: 1 2 3

Продолжение. Начало Здесь

Преп. Исаакъ Сиринъ

О Благодарности Богу, съ присовокупленіемъ краткого изложенія первоначальніхъ ученій

  Благодарность пріемлющаго побуждаетъ дающаго давать дары большіе прежнихъ. Кто неблагодаренъ за малое, тотъ и въ большемъ лживъ и неправеденъ.

Кто боленъ и знаетъ свою болзнь, тотъ долженъ искатъ врачевства. Кто сознаетъ болзнь свою, тотъ близокъ къ уврачеванію своему, и легко найдетъ оное. Жестокостію сердца умножаются болзни его; и если больной противится врачу, мученіе его увеличивается. Нтъ грха непростительнаго—кром грха нераскаяннаго. И даръ не остается безъ усугубленія, разв только когда нтъ за него благодарности. Часть несмысленнаго мала въ глазахъ его.

Содержи всегда въ памяти превосходящихъ тебя добродтелію, чтобы непрестанно видть въ себ недостатокъ противъ ихъ мры; содержи всегда въ ум тягчайшія скорби скорбящахъ и озлобленныхъ, чтобы самому теб воздавать должное благодареніе за малыя и ничтожныя скорби, бывающія у тебя, и быть въ состояніи переносить ихъ съ радостію.

Во время своего пораженія, разслабленія и лности, связуемый и содоржимый врагомъ въ мучительномъ томленіи и въ тяжкомъ дл грха, представляй въ сердц своемъ прежнее время рачительности своей, какъ былъ ты заботливъ о всемъ даже до малости, какой показалъ подвигъ, какъ съ ревностію противился желавшимъ воспрепятствовать твоему шествію. Сверхъ же сего, помысли о тхъ воздыханіяхъ, съ какими болзновалъ ты о малыхъ недостаткахъ, появлявшихся въ теб отъ нераднія твоего, и о томъ, какъ во всхъ этихъ случаяхъ получалъ ты побдный внецъ. Ибо всми таковыми воспоминаніями душа твоя вшбуждается какъ бы изъ глубины, облекается пламенемъ ревности, какъ бы изъ мертвыхъ возстаетъ оть потопленія своего, возвышается, и горячимъ противоборствомъ діаводу и грху возвращается въ первобытный свой чинъ.

Вспомни о паденіи сильныхъ, и смиришься въ добродтеляхъ своихъ. Припомни тяжкія паденія падшихъ въ древности, и покаявшихся, а также высоту и честь, какихъ сподобилиеь они посл сего, и пріимешь смлость въ покаяніи своемъ.

Преслдуй самъ себя, и врагъ твой прогнанъ будетъ приближеніемъ твоимъ. Умирись самъ съ собою, и умирятся съ тобою небо и земля. Потщись войти во внутреннюю свою клть, и узришь клть небесную; потому что та и другая—одно и то-же, и входя въ одну, видишь об. Лствица онаго царствія внутри тебя, сокровена въ душ твоей. Въ себ самомъ погрузись отъ грха, и найдешь тамъ восхожденія, по которымъ въ состояніи будешь восходить.

Писаніе не истолковало намъ, что суть вещи будущаго вка. Но оно просто научило насъ, какъ ощущеніе наслажденія ими мы можемъ получнть еще здсь, прежде естественнаго измненія и исшествія изъ міра сего1. Хотя Писаніе, чтобы возбудить насъ къ вожделнію будущихъ благъ, изобразило оныя подъ именами вещей у насъ вожделнныхъ и славныхъ, пріятныхъ и драгоцнныхъ, когда говоритъ: шхже око не вид и ухо не слыша (1 Кор. 2, 9) и прочее, но этимъ возвстило намъ то, что будущія блага непостижимы и не имютъ никакого сходства съ благами здшними.

Духовное наслажденіе не есть пользованіе вещами, самоетоятельно пребывающими вн души пріемлющихъ.  А иначе, сказанное: царствіе Божіе внутръ васъ есть (Лук. 17, 21), и: да пріидеть царствіе Твое (Мат. 6, 10), будетъ уже означать, что внутрь себя пріяли мы вещество чего-то чувствевнаго, въ залогъ заключающагося въ семъ наслажденія. Ибо необходимо, чтобы самое стяжаніе было подобно залогу, и цлое—части. И сказанное: какъ в зеркал (1 Кор.13, 12), хотя не указываетъ на самостоятельно пребывающее, однакоже означаетъ пріобртеніе подобія.

А если истинно свидтельство истолковавшихъ Писанія, что самое ощущеніе сіе есть умное дйствіе Святаго Духа, то и оно уже есть часть онаго цлаго.

Не тотъ любитель добродтели, кто съ бореніемъ длаетъ добро, но тотъ, кто съ радостію пріемлетъ послдующія за тмъ бдствія. Не великое дло терпть человку скорби за добродтель, какъ и не колебаться умомъ въ избраніи добраго своего изволенія—при обольстительномъ щекотаніи чувствъ.

Всякое раскаяні, по отъятіи свободы2, таково, что ни радости оно не источаетъ, ни даетъ права на награду пріобртшимъ оное.

Покрой согршающаго, если нтъ теб отъ сего вреда: и ему придашь бодрости, и тебя поддержитъ милость Владыки твоего. Немощныхъ и огорченныхъ сердцемъ подкрпляй словомъ и всмъ, насколько возможетъ рука твоя,—и подкрпитъ тебя вседержительная Десница. Съ огорченными сердцемъ будь въ общеніи, и трудомъ молитвеннымъ, и соболзнованіемъ сердечнымъ,—и прошеніямъ твоимъ отверзется источникъ милости.

Постоянно утруждай себя молитвами предъ Богомъ въ сердц, носящемъ чистый помыслъ, исполненный умиленія,—и Богъ сохранитъ умъ твой отъ помысловъ нечистыхъ и скверныхъ, да не укорится о теб путь Божій.

Постоянно упражняй себя въ размышленіи, читая божественныя Писанія, съ точнымъ ихъ разумніемъ, чтобы, при праздности ума твоего, не осквернялось зрніе твое чужими сквернами непотребства3.

Не ршайся искушать умъ свой непотребнымипомыслами или зрніемъ вводящихъ тебя въ искушеніе лицъ, даже когда думаешь, что не будешьпреодолнъ симъ, потому что и мудрые такимъ образомъ омрачались, и впадали въ юродство. Не скрывай пламени въ пазух своей, безъ сильныхъ скорбей плоти своей4.

Юности трудно безъ обученія5 отдаться подъ иго святыни. Начало помраченія ума (когда признакъ его начинаетъ открываться въ душ) прежде всего усматривается въ лности къ Божіей служб и къ молитв. Ибо, если душа не отпадетъ сперва отъ этого, нтъ инаго пути къ душевному оболыценію; когда же лишается она Божіей помощи, удобно впадаетъ въ руки противниковъ своихъ. А также, какъ скоро душа длается безпечною къ дламъ добродтели, непремнно увлекается въ противное тому. Ибо переходъ съ какой бы то ни было стороны есть уже начало стороны противной. Добродланіе есть попеченіе о душевномъ, а не о суетномъ. Непрестанно открывай немощь свою предъ Богомъ, и не будешь искушаемъ чуждыми, какъ скоро останешься одинъ безъ Заступника своего.

Дятельность крестная двоякая; по двоякости естества и она раздляется на дв части. Одна, состоя въ претерпніи плотскихъ скорбей6, производимыхъ дйствованіемъ раздражительной части души, и есть, и называется, дятельность. А другая заключается въ тонкомъ дланіи ума, и въ Божественномъ размышленіи, а также и въ пребываніи на молитв, и такъ дале; она совершается вожделвательною частію души, и называется созерцаніемъ. И одна, т. е. дятельность, очищаетъ, по сил ревности, страстную часть души, а вторая—дйственность душевной любви, т. е. естественное вождедніе, которое просвтляетъ умную часть души. Всякаго человка, который прежде совершеннаго обученія въ первой части, переходитъ къ сей второй, привлекаемый ея сладостію, не говорю уже—своею лностію, постигаетъ гнвъ7  за то,  что не умертвилъ прежде уды свои, яже на земли (Кол. 3, 5), т. е. не уврачевалъ немощи помысловъ терпливымъ удражненіемъ въ дланіи крестнаго поношенія, но деранулъ въ ум своемъ возмечтать о слав крестной. Сіе-то и значитъ сказанное древними святыми, что, если умъ вознамрится взойти на крестъ прежде, нежели чувства его, исцлясь отъ немощи, прійдутъ въ безмолвіе, то постигаетъ Божій гнвъ. Сіе восхожденіе на крестъ, навлекающее гнвъ, бываетъ не въ первой части претерпнія скорбей, т. е, распятія плоти, но когда человкъ входитъ въ созерцаніе; а это есть вторая часть, слдующая за исцденіемъ души. У кого умъ оскверненъ постыдными страстями, и кто поспщаетъ наполнить умъ свой мечтательными помыслами, тому заграждаются уста наказаніемъ8 за то, что, не очистивъ прежде ума скорбями и не покоривъ пдотскихъ вожделній, но положившись на то, что слышало ухо, и что написано чернилами, устремился онъ прямо впередъ, итти путемъ, исполненнымъ мраковъ, когда самъ слпъ очаи. Ибо и т, у кого зрніе здраво, будучи исполнены свта и пріобртя себ вождей благодати, день и ночь бываютъ въ опасдости, между тмъ какъ очи у нихъ полны слезъ, и они въ молитв и въ плач прододжаютъ служеніе свое цлый день, даже и ночь, по причин ужасовъ, ожидающихъ ихъ  въ пути и встрчающихся имъ страшныхъ стремнинъ и образовъ истины, оказывающихся перемшанными съ обманчивыми призраками оной.

Страницы: 1 2

Продолжение. Начало Здесь

О том, что должно всегда бодрствовать

1. Сказал авва Антоний: я знал монахов после многих трудов павших и пришедших в исступление ума: потому что вознадеялись на свое дело, как угодное Богу, и потому что извратили заповедь Того, Кто сказал: вопроси отца твоего, и возвестит тебе, — старцы твоя, и рекут тебе (Втор. 32, 7).

2. Сказал опять: монах вполне должен полагаться на старцев, если можно, сколько ему ходить шагов, или сколько пить капель в своей келии, чтобы как-нибудь ему в этом не погрешить. Брат, погрешивший в этом, нашел в пустыни уединенное и тихое место, и просил отца своего, говоря: позволь мне поселиться в нем; я надеюсь на Бога и на твои молитвы; ибо я имею много потрудиться. И не позволил ему авва его, говоря: истинно знаю я, что ты много имеешь трудиться, но потому, что ты не имеешь старца, не можешь надеяться, что твое дело угодно Богу, и потому, что ты дерзаешь думать, что исполняешь дело совершенно монашеское, этим погубляешь труд свой и рассуждение.

3. Сказал авва Антоний: бьющий кусок железа (кузнец — ред.) наперед смотрит мыслию, что намеревается сделать: серп, меч, или топор. Так и мы должны размышлять: к какой добродетели приступить нам, чтобы не трудиться понапрасну.

4. Брат спросил авву Арсения, желая слышать от него слово. И старец сказал ему: всею силою своею подвизайся так, чтобы внутреннее делание было по Богу, и победишь внешние страсти.

5. Сказал опять: если взыщем Господа, Он явится нам. А если будем удерживать Его, то пребудет с нами.

6. Сказал авва Даниил: в один день позвал меня авва Арсений, и говорит мне: успокой отца твоего, дабы он мирно отшел ко Господу, — и он помолится Ему о тебе, и благо ми будет (Исх. 20,12).

7. Сказал авва Анувий: с того времени, как имя Божие наречено на мне, ложь не исходила из уст моих.

8. Сказал авва Агафон: монах не должен доводить себя до того, чтобы совесть обличала его в каком-либо деле.

9. Сей авва Агафон, когда хотел умереть, пребыл три дня с открытыми глазами. Братья толкнули его, говоря: авва Агафон, где ты? Он отвечал им: я стою пред судищем Божием. Они спрашивают его: и ты боишься? Он отвечает им: я по силе моей делал, дабы соблюсти заповеди Божии; но я — человек, почему знать: угодил ли я Богу? Братья говорят ему: и ты не уверен в делах своих, что они по Богу суть? Старец отвечает: не имею дерзновения, пока не предстану Богу: ибо иное суд Божий, и иное суд человеческий. Когда же они хотели спросить его еще о другом слове, он говорит им: сделайте любовь, не говорите больше со мною, я не свободен — и скончался в радости. Ибо братья видели его отходящим из сей жизни с таким же нежным выражением, как когда кто прощается с своими друзьями и возлюбленными. А имел он великую бодрственность во всем: ибо без сей бодрственности человек не успеет ни в одной добродетели.

10. Говорили об авве Аммое, что когда ходил он в церковь, не позволял ученику своему идти подле себя, но поодаль. И когда ученик подходил спросить его о помыслах, то, как скоро давал ответ ему авва, тотчас отдалял его, говоря: я для того не позволяю тебе быть подле меня, чтобы, когда мы говорим о пользе души, к этому не примешался бы посторонний разговор.

11. Авва Аммой говорил авве Асею в начале беседы: как ты смотришь на меня теперь? Сей отвечал ему: как на ангела, отче! И потом через несколько времени опять спросил его: как теперь смотришь на меня? Он отвечал: как на сатану. Ибо, хотя бы ты сказал мне и слово, я принимаю его как меч.

12. Авва Алоний сказал: если человек не скажет в сердце своем, что в мире я один, да Бог, — не найдет спокойствия.

13. Еще сказал: если захочет человек, то до самого вечера дней своих преуспевает в меру Божественную.

14. Авва Виссарион умирая сказал: монах должен быть, как херувимы и серафимы и весь око.

15. Путешествовали некогда авва Даниил и авва Аммой. Авва Аммой сказал: когда же мы, отче, сядем в келию? Авва Даниил отвечает ему: кто же теперь у нас отнимает Бога? И в келии — Бог, и вне — тот же Бог.

16. Еще сказал: много значит молиться без развлечения, а еще более -петь без развлечения.

17. Он же говорил: помни всегда об исходе твоем, не забывай вечного суда, и не погрешишь в душе твоей.

18. Еще сказал: человек, имеющий обвинение, восходящее к сердцу его, далек от милости Божией.

19. Еще сказал: вот что изгоняет из души память о Боге: гнев, небрежение, хотение учить и празднословие мира сего; а долготерпение, кротость и всякое делание по Богу привлекают любовь Божию.

20. Еще сказал: древние отцы наши говорили, что отшельничество есть бегство от тела.

21. Еще сказал: кто во время искушения обретает чувство благодарности, тот отгоняет от себя находящие на него помыслы; и когда ты не думаешь, что труд твой угоден Богу, то сим приобретаешь помощь Божию, охраняющую тебя.

22. Еще сказал: не имей злобы на человека, чтобы тебе не сделать тщетными труды свои.

23. Еще сказал: человек, имеющий в сердце своем злобу отмщения, погубляет труды свои, и молитва его напрасна.

24. Еще сказал: в том — истинный труд, когда мы имеем бесстрастие в теле и скорбь в сердце.

25. Еще сказал: доколе ты находишься в теле, не возносись в сердце своем, как сделавший что-нибудь хорошее. Ибо как человек не может быть уверен в плодах поля своего, прежде, нежели соберет их, не зная, что может случиться; так и монах не должен размышлять в сердце своем, что совершенно сделал что-нибудь доброе, пока имеет дыхание в жизни своей.

26. Сказал авва Петр, ученик аввы Исаии, что говорил отец мой: тот, кто переносит сделанное ему порицание и кто отрешает свою волю в отношении к ближнему для Бога, чтобы не дозволить врагу вполне обнаружиться, показывает в себе человека, истинного делателя. Если он имеет бодрый ум к снисканию знания, то в этом деле он седит при ногу Господа Иисуса (Лук. 10, 39). Когда же он бодрствует и ни о чем другом не заботится, то старается отсечь свою волю, чтобы не быть отлученным от любви Господа. А кто, не отсекая, удерживает свою волю, тот и с верными не живет в мире. Ибо гнев, и малодушие и раздражительность в отношении к брату свойственны душе, мечтающей только иметь познание, но не имеющей.

27. Еще сказал: малодушие и порицание кого-либо в мысли не дозволяют человеку видеть свет Божественный.

28. Еще сказал: будем просить Бога, чтобы Он дал нам оплакивать наши грехи, и чтобы мы имели возможность избегать падений человечества и не иметь теснейшего общения с мирскими людьми, или говорить тщетные слова, чтобы ум не помрачился в ущерб познания Бога. Ибо невозможно слушающему или говорящему слова мира иметь дерзновение сердца пред Богом (1 Иоан. 3, 21). Говорящий же, что я нисколько не терплю вреда от того, что слушаю или говорю о мирских делах, подобен слепому, которому если принесут светильник, не видит света его, равно как и света от солнца, освещающего весь мир. Это, ясно, происходит от того, что небольшое набежавшее облако затемняет луч и теплоту его. (Имеющие разум понимают это).

Страницы: 1 2 3 4 5