хочу сюди!
 

Наташа

49 років, телець, познайомиться з хлопцем у віці 44-53 років

Замітки з міткою «классика»

Андреа Бочелли и Ланг-Ланг

Меня ооочень впечатлил этот китайский то ли виртуоз, то ли псевдовиртуоз.. (мнения специалистов о нём противоречивы) Ну и конечно же, мой любимый, неподражаемый Бочелли...

Застывший мир

По мотивам http://blog.i.ua/user/451252/462879,
написанного по мотивам написанного ниже
(очень много букв - страницы две с половиной, но знатоки оценят) 

е

Лэниган снова увидел тот сон и, хрипло застонав, проснулся. Он сел и вперил взгляд в фиолетовую тьму, ощущая вместо лица искаженную ужасом маску. Рядом зашевелилась жена, Эстель. Лэниган и не взглянул на нее. Все еще во власти сна, он жаждал реальных доказательств существования мира.
По комнате медленно проплыл стул и с тихим чмоканьем прилип к стене. Лэниган облегченно вздохнул.
   - Вот, выпей.
   - Не надо, все уже в порядке.
   Он полностью оправился от кошмара. Мир снова стал самим собой.
   - Тот же сон? - спросила Эстель.
   - Да... Не хочу говорить об этом.
   - Ну хорошо. Который час, милый?
Лэниган посмотрел на часы.
   - Четверть седьмого. - Тут стрелка конвульсивно дернулась. - Нет, без пяти семь.
   - Ты сможешь уснуть?
   - Вряд ли. Пожалуй, мне лучше встать.
   - Милый, ты не думаешь что не мешало бы...
   - Я иду к нему в 12-10.
   - Прекрасно, - сказала Эстель и сонно закрыла глаза.
Ее темно-рыжие волосы посинели.   Лэниган выбрался из постели и оделся. Это был обычный человек, крупного сложения и ничем не примечательный, если не считать кошмара, сводившего его с ума. Следующие пару часов он провел на пороге, глядя, как вспыхивают на заре звезды, превращаясь в Новые.
Позже Лэниган вышел на прогулку. И, как назло, в двух шагах от дома наткнулся на Джорджа Торштейна. Несколько месяцев назад он по неосторожности рассказал Торштейну о своем сне. Торштейн - чистосердечный, приветливый толстяк - глубоко веровал в собранность, самодисциплину, практичность, здравый смысл и прочие скучные добродетели. Его прямой, трезвый подход был тогда необходим Лэнигану. Но сейчас он только раздражал. Люди типа Торштейна являются, несомненно,
солью земли и опорой государства; но для Лэнигана он превратился из неудобства в ужас.
   - А, Том! Как сынишка? - приветствовал его Торштейн.
   - Отлично, - ответил Лэниган, - просто отлично.
Он кивнул с приятной улыбкой и продолжал идти под курящимся зеленым небом. Но от Торштейна так легко не отделаться.
   - Том, мальчик, я тут поразмыслил над твоей проблемой, - сказал Торштейн. - Я очень беспокоюсь о тебе.
   - Как это мило с твоей стороны, - отозвался Лэниган. - Право, не стоит...
   - Но мне хочется! - искренне воскликнул Торштейн. - Я всегда принимаю участие в людях, Том. Всегда, сызмальства. А ведь мы с тобой друзья и соседи.
   - Это правда, - вяло пробормотал Лэниган. (Когда вам нужна помощь, самое неприятное - принимать ее).
   - Знаешь, Том, думается мне, что тебе не мешало бы хорошенько отдохнуть.
У Торштейна на все были простые рецепты. Так как он практиковал душеврачевание без лицензии, то остерегался прописывать лекарства, которые можно купить в аптеке.
   - Сейчас я не могу позволить себе взять отпуск, - сказал Лэниган. (Небо приобрело красно-розовый оттенок; засохли три сосны; старый дуб превратился в крепенький кактус).
Торштейн искренне рассмеялся.
   - Дружище, ты не можешь себе позволить не взять отпуск сейчас! Ты устал, взвинчен, слишком много работаешь...
   - Я всю неделю отдыхаю.
Лэниган посмотрел на часы. Золотой корпус превратился в свинцовый, но время, похоже, они показывали точно. Почти два часа прошло с начала разговора.
   - Этого мало, - продолжал Торштейн. - Ты остался здесь, в городе. А тебе надо слиться с природой. Том, когда ты в последний раз ходил в поход?
   - В поход? Что-то не припомню, чтобы я вообще ходил в походы.
   - Вот, видишь?! Старик, тебе необходимо прочное сцепление с реальностью и прежде всего с природой. Не улицы и дома, а горы и реки.
Лэниган снова взглянул на часы и с облегчением убедился, что они опять золотые. Он был рад - заплатив за них шестьдесят долларов...
   - Деревья и озера, - декламировал Торштейн. - Трава, растущая под ногами, высокие черные горы, марширующие по золотому небу...
Лэниган покачал головой.
   - Я был в деревне, Джордж. Это ничего не дало.
Торштейн упорствовал.
   - Нужно отвлечься от искусственностей.
   - Все кажется искусственным, - возразил Лэниган. - Деревья или дома - какая разница?
   - Люди строят дома, - благочестиво пропел Торштейн, - но Бог создает деревья.
У Лэнигана имелись сомнения в справедливости обоих положений, но он не собирался делиться ими с Торштейном.
   - Возможно, в этом что-то есть. Я подумаю.
   - Ты сделай. Кстати, я знаю одно местечко - как раз то, что нужно. В Мэнэ, у этого маленького озера...
Торштейн был великим мастером бесконечных описаний. К счастью для Лэнигана, кое- что его отвлекло. Напротив загорелся дом.
   - Эй, чей это дом? - спросил Лэниган.
   - Макелби. Третий пожар за месяц.
   - Надо, наверное, вызывать пожарных.
   - Ты прав. Я сам этим займусь. Помни, что я тебе сказал про то местечко в Мэнэ.
Он повернулся, и тут произошел забавный случай - асфальт под его ногами расплавился. Торштейн шагнул, провалился по колено и упал. Том ринулся ему на помощь, пока асфальт не затвердел.
   - Сильно ударился?
   - Проклятье, я, кажется, вывихнул ногу, - пробормотал Торштейн. - Ну ничего, ходить можно.
И он заковылял сообщить о пожаре. Лэниган стоял и смотрел, полагая, что пожар этот - дело случайное и несерьезное. Через минуту, как он ожидал, пожар так же, сам по себе, погас.  Не следует радоваться чужой беде; но Лэниган не мог не хихикать, вспоминая о вывихнутой ноге Торштейна. Даже неожиданное появление потока воды на Мэйн-стрит не испортило ему настроения. Он улыбнулся колесному пароходу, прошедшему по небу. Затем он вспомнил сон и снова почувствовал панику. Надо
спешить к врачу.
   На этой неделе кабинет доктора Сэмпсона был маленьким и темным. Старая серая софа исчезла; на ее месте располагались два стула с кривыми спинками и кушетка. Но портрет Андретти висел на своем обычном месте на стене, и большая бесформенная пепельница была, как всегда, пуста. В приоткрывшейся внутренней двери появилась голова доктора Сэмпсона.
   - Привет, - сказал он. - Я мигом.
Голова пропала. Сэмпсон сдержал слово. Все дела заняли у него ровно три секунды по часам Лэнигана. Еще через секунду Лэниган лежал на кожаной кушетке со свежей салфеткой под головой.
   - Ну, Том, как ваши дела?
   - Все так же. Даже хуже.
   - Сон?
Лэниган кивнул.
   - Давайте-ка припомним его.
   - Лучше не стоит, - произнес Лэниган. - Я еще сильнее боюсь.
Наступил момент терапевтического молчания. Затем доктор Сэмпсон сказал:
   - Вы и раньше говорили, что страшились этого сна; но никогда не объясняли почему.
   - Это звучит глупо...
Лицо Сэмпсона было спокойным, серьезным, собранным; лицо человека, который ничего не находит глупым, который просто органически не в состоянии увидеть что- нибудь глупое.
   - Хорошо, я скажу вам, - резко начал Лэниган и замолчал.
   - Продолжайте, - подбодрил доктор Сэмпсон.
   - Видите ли, я боюсь, что когда-нибудь, каким-то образом,
мир моего сна станет реальным. - Он снова замолчал и затем быстро проговорил: - Однажды я встану и окажусь в том мире. И тогда тот мир станет настоящим, а этот - сновидением.
Лэнигану хотелось узнать, какое впечатление произвело на Сэмпсона его безумное откровение. Но по доктору ничего не было заметно. Он спокойно разжигал свою трубку тлеющим кончиком указательного пальца. Затем он задул палец и произнес:
   - Ну, продолжайте.
   - Продолжать?! Но это все!
На розовато-лиловом ковре появилось пятно размером с монету. Оно потемнело, сгустилось и превратилось в маленькое фруктовое дерево. Сэмпсон понюхал плод и печально посмотрел на Лэнигана.
   - Вы ведь и раньше рассказывали мне о своем сне, Том.
   Лэниган кивнул.
   - Мы все обсудили, проследили его истоки, проанализировали значение... Мы поняли, мне верится, зачем вы терзаете себя этим кошмаром. И все же вы каждый раз забываете, что ваш ночной ужас - не более, чем сон, который вы сами вызвали, чтобы удовлетворить потребности своей психики.
   - Но мой ночной кошмар очень реалистичен!
   - Вовсе нет, - уверенно заявил доктор Сэмпсон. - Просто это независимая и самоподдерживающаяся иллюзия. Человеческие поступки основаны на определенных представлениях о природе мира. Подтвердите их, и его поведение становится понятным и резонным. Но изменить эти представления, эти фундаментальные аксиомы почти невозможно.Например, как вы докажете человеку, что им не управляют по секретному радио, которое слышит только он?
   - Понимаю, - пробормотал Лэниган. - И я?..
   - Да, Том. С вами то же самое. Вы хотите, чтобы я доказал, что реален этот мир, а тот ваш ночной - вымысел. Вы откажетесь от своей фантазии, если я вам представлю необходимые доказательства.
   - Совершенно верно!
   - Но видите ли, я не могу их представить, - закончил Сэмпсон. - Природа мира очевидна, но недоказуема.
Лэниган задумался.
   - Послушайте, доктор, я ведь не так болен, как тот парень с секретным радио?
   - Нет. Вы более разумны, более рациональны. У вас есть сомнения в реальности мира; но, к счастью, вы также сомневаетесь в состоятельности вашей иллюзии.
   - Тогда давайте попробуем, - предложил Лэниган. - Я понимаю сложность вашей задачи; но клянусь: буду принимать все, что смогу заставить себя принять.
   - Честно говоря, это не моя область, - поморщился Сэмпсон. - Здесь нужен метафизик. Не знаю, насколько я...
   - Попробуем, - взмолился Лэниган.
   - Ну хорошо, начнем... Мы воспринимаем мир через ощущения и, следовательно, при заключительном анализе должны руководствоваться их показаниями.
Лэниган кивнул, и доктор продолжал:
   - И так, мы знаем, что предмет существует, поскольку наши чувства говорят нам о его существовании. Как проверить точность наших наблюдений? Сравнивая их с ощущениями других
людей. Известно, что наши чувства не лгут, если чувства и других людей говорят о существовании данного предмета.
   - Таким образом, мир - всего лишь то, что думает о нем большинство людей, - после некоторого раздумья заключил Лэниган.
Сэмпсон скривился.
   - Я тоже предупреждал, что сила в метафизике. Все-таки мне кажется, что это наглядный пример.
   - Да... Но доктор, а предположим все наблюдатели ошибаются? Предположим, что существует множество миров и множество реальностей. Предположим, что это всего лишь одно произвольное существование из бесконечного числа возможных. Или предположим, что сама природа реальности способна к изменению, и каким-то образом я его воспринимаю?
Сэмпсон вздохнул и машинально пристукнул линейкой маленькую зеленую крысу, копошащуюся у него под полой пиджака.
   - Ну, вот, - промолвил он, - Я не могу опровергнуть ни одно из ваших предложений. Мне кажется, Том, что нам лучше обсудить сон целиком. Лэниган поморщился.
   - Я бы не хотел. У меня такое чувство...
   - Знаю, знаю, - заверил Сэмпсон, отечески улыбаясь. - Но это прояснит все раз и навсегда, разве нет?
   - Наверное, - согласился Лэниган. Он набрался смелости и выдохнул: - В общем, начинается мой сон...
На него налетел страх. Он почувствовал неуверенность, слабость, ужас. Попытался подняться с кушетки. Нависшее лицо доктора... блеск металла...   - Расслабьтесь... Успокойтесь... Думайте о чем-нибудь приятном...
Затем Лэниган, или мир, или оба - отключились.
Лэниган и (или) мир пришли в себя. Возможно, время шло, а возможно, и нет. Все, что угодно, могло случиться, а могло и не случиться. Лэниган сел и посмотрел на Сэмпсона.
   - Как вы себя чувствуете? - спросил Сэмпсон.
   - Отлично, - сказал Лэниган. - Что произошло?
   - Вам стало плохо. Ничего, все пройдет.
Лэниган откинулся на спинку и постарался успокоится. Доктор сидел за столом и что-то писал. Лэниган с закрытыми глазами досчитал до двадцати и осторожно открыл. Сэмпсон все еще писал. Лэниган огляделся, насчитал на стенах пять картин. Внимательно изучил зеленый ковер и снова закрыл глаза. На этот раз он досчитал до пятидесяти.
   - Ну, может быть, теперь можете рассказать? - поинтересовался Сэмпсон, откладывая ручку.
   - Нет, не сейчас, - ответил Лэниган. (Пять картин, зеленый ковер.)
   - Как хотите, - развел руками доктор. - Наше время заканчивается. Но если вы подождете в приемной...
   - Нет, спасибо, пойду домой.
Лэниган встал, прошел по зеленому ковру к двери, оглянулся на пять картин и лучезарно улыбающегося доктора. Затем вышел через дверь в приемную, через приемную и наружую дверь в коридор к лестнице и по лестнице. 
Он шел и смотрел на деревья с зелеными листьями, колышущимися слабо и предсказуемо. Было транспортное движение - чинно, в одном направлении по одной стороне, а в другом - по другой. Было небо - неизменно голубое. Сон? Лэниган ущипнул себя. Щипок во сне? Он не проснулся.  Он закричал. Воображаемый крик? Он не проснулся. Лэниган находился в мире своего кошмара. Улица на первый взгляд казалась обычной городской улицей. Тротуар, мостовая, машины, люди, здания, небо над
головой, солнце в небе. Все в норме. Кроме того, что ничего не происходило. Асфальт ни разу не вскрикнул под ногами. Вот возвышается Первый национальный городской банк; он был здесь вчера, что
само по себе достаточно плохо; но гораздо хуже, что он наверняка будет здесь завтра, и через неделю, и через год. Первый Национальный городской банк (основан в 1892 году) чудовищно лишен возможности превращений. Он никогда не станет надгробием, самолетом, костями доисторической
живности. Он неизбежно будет оставаться строением из бетона и стали, зловеще настаивая на своей неизменности, пока его не снесут люди.

Лэниган шел по застывшему миру под голубым небом, дразняще обещающим что-то, чего никогда не будет. Машины неумолимо соблюдали правостороннее движение, пешеходы переходили дорогу на перекрестках, показания часов в пределах нескольких минут совпадали. Город где-то кончался. Но Лэниган знал совершенно точно, что трава не растет под ногами; то есть, она растет, безусловно, но слишком медленно, незаметно для чувств. И горы возвышаются, черные и угрюмые, но гиганты замерли на полушаге. Они никогда не промаршируют по золотому (или багряному, или зеленому) небу.

Сущность жизни, как-то сказал доктор Сэмпсон, - изменение. Сущность смерти - неизменность. Даже у трупа есть признаки жизни, пока личинки пируют на слепом глазе, и мясные мухи сосут соки из кишечника.
   Лэниган осмотрел труп мира и убедился, что тот окончательно мертв.  Лэниган закричал. Он кричал, пока вокруг собирались люди и глядели на него (но ничего не делали и ни во что не превращались), а потом, как и полагалось, пришел полицейский (но солнце не изменило его форму), а затем по безнадежно однообразной улице примчалась карета скорой помощи (на четырех колесах, вместо трех или двадцати пяти), и санитары доставили его в здание, оказавшееся именно там, где они ожидали, и было много разговоров между людьми, которые и оставались сами собой, в комнате с постоянно белыми стенами.  И был вечер, и было утро, и был первый день.

   Роберт Шекли
     Перевод В. Буки

У поэта умерла жена...


Недержание

У поэта умерла жена...
Он ее любил сильнее гонорара!
Скорбь его была безумна и страшна -
Но поэт не умер от удара.

После похорон пришел домой - до дна
Весь охвачен новым впечатленьем -
И спеша родил стихотворенье:
"У поэта умерла жена".

(Саша Черный)

Обещанный репортаж ;)

 Так уж получилось, что из-за технических проблем обещанный мною ранее(http://photo.i.ua/user/5990/73211/4472420/ ) репортаж, объясняющий как и почему я оказался с фотоаппаратом на балконе 3-го этажа Днепропетровского епархиального управления УПЦ оказался готовым только сегодня.

 

Но зато сегодня он готов полностью – и текст, и фоторепортаж, и видеоролик. Прочитать и посмотреть его можно тут: http://news.invictory.org/issue28439.html

 

Чуть позже выложу в альбом ещё несколько интересных фотографий с этого событияpodmig smile .

Алиса. Если скушать пирожок с надписью "уменьшитель в два раза"

Especially for Alice

(1996-1997 год, точнее не помню)

Вечером
Подперев руками голову, я углубился в «Историю французской революции» и забыл всё на свете. Сзади меня потянули за пиджак. Потом поцарапали ногтем по спине. Потом под мою руку была просунута глупая морда деревянной коровы. Я делал вид, что не замечаю этих ухищрений. Сзади прибегали к безуспешной попытке сдвинуть стул.
Потом сказали:
— Дядя!
— Что тебе, Лидочка?
— Что ты делаешь?
С маленькими детьми я принимаю всегда преглупый тон.
— Я читаю, дитя моё, о тактике жирондистов. Она долго смотрит на меня.
— А зачем?
— Чтобы бросить яркий луч аналитического метода на неясности тогдашней конъюнктуры.
— А зачем?
— Для расширения кругозора и пополнения мозга серым веществом.
— Серым?
— Да. Это патологический термин.
— А зачем?
У неё дьявольское терпение. Свое «а зачем» она может задавать тысячу раз.
— Лида! Говори прямо: что тебе нужно? Запирательство только усилит твою вину.
Женская непоследовательность. Она, вздыхая, отвечает:
— Мне ничего не надо. Я хочу посмотреть картинки.
— Ты, Лида, вздорная, пустая женщина. Возьми журнал и беги в паническом страхе в горы.
— И потом, я хочу сказку.
Около её голубых глаз и светлых волос «История революции» бледнеет.
— У тебя, милая, спрос превышает предложение. Это нехорошо. Расскажи лучше ты мне.
Она карабкается на колени и целует меня в шею.
— Надоел ты мне, дядька, со сказками. Расскажи да расскажи. Ну, слушай... Ты про Красную Шапочку не знаешь?
Я делаю изумленное лицо:
— Первый раз слышу.
— Ну, слушай... Жила-была Красная Шапочка...
— Виноват... Не можешь ли ты указать точно её местожительство? Для уяснения, при развитии фабулы.
— А зачем?
— Где она жила?!
Лида задумывается и указывает единственный город, который она знает.
— В этом... В Симферополе.
— Прекрасно! Я сгораю от любопытства слушать дальше.
— ...Взяла она маслецо и лепешечку и пошла через лес к бабушке...
— Состоял ли лес в частном владении или составлял казённую собственность?
Чтобы отвязаться, она сухо бросает:
— Казённая. Шла, шла, вдруг из лесу волк!
— По-латыни — Linus.
— Что?
— Я спрашиваю: большой волк?
— Вот такой. И говорит ей...
Она морщит нос и рычит:
— Кррасная Шапочка... Куда ты идёшь?
— Лида! Это неправда! Волки не говорят. Ты обманываешь своего старого, жалкого дядьку.
Она страдальчески закусывает губу:
— Я больше не буду рассказывать сказки. Мне стыдно.
— Ну, я тебе расскажу. Жил-был мальчик...
— А где он жил? — ехидно спрашивает она.
— Он жил у Западных отрогов Урала. Как-то папа взял его и понес в сад, где росли яблоки. Посадил под деревом, а сам влез на дерево рвать яблоки. Мальчик и спрашивает: «Папаша... яблоки имеют лапки?» — «Нет, милый». — «Ну, значит, я жабу слопал!»
Рассказ идиотский, нелепый, подслушанный мною однажды у полупьяной няньки. Но на Лиду он производит потрясающее впечатление.
— Ай! Съел жабу?
— Представь себе. Очевидно, притупление вкусовых сосочков. А теперь ступай. Я буду читать.
Минут через двадцать знакомое дёргание за пиджак, легкое царапание ногтем — и шёпотом:
— Дядя! Я знаю сказку.
Отказать ей трудно. Глаза сияют, как звездочки, и губки топырятся так смешно...
— Ну, ладно. Излей свою наболевшую душу.
— Сказка! Жила-была девочка. Взяла её мама в сад, где росли эти самые... груши. Влезла на дерево, а девочка под грушей сидит. Хорошо-о. Вот девочка и спрашивает: «Мама! Груши имеют лапки?» — «Нет, детка».— «Ну, значит, я курицу слопала!»
— Лидка! Да ведь это моя сказка!
Дрожа от восторга, она машет на меня руками и кричит:
— Нет, моя, моя, моя! У тебя другая.
— Лида! Знаешь ты, что это — плагиат? Стыдись!
Чтобы замять разговор, она просит:
— Покажи картинки.
— Ладно. Хочешь, я найду в журнале твоего жениха?
— Найди.
Я беру старый журнал, отыскиваю чудовище, изображающее гоголевского Вия, и язвительно преподношу его девочке:
— Вот твой жених.
В ужасе она смотрит на страшилище, а затем, скрыв горькую обиду, говорит с притворной лаской:
— Хорошо-о... Теперь дай ты мне книгу — я твоего жениха найду.
— Ты хочешь сказать: невесту?
— Ну, невесту.
Опять тишина. Влезши на диван, Лида тяжело дышит и всё перелистывает книгу, перелистывает...
— Пойди сюда, дядя, — неуверенно подзывает она. — Вот твоя невеста...
Палец её робко ложится на корявый ствол старой, растрёпанной ивы.
— Э, нет, милая, Какая же это невеста? Это дерево. Ты поищи женщину пострашнее.
Опять тишина и частый шорох переворачиваемых листов. Потом тихий, тонкий плач.
— Лида, Лидочка... Что с тобой?
Едва выговаривая от обильных слёз, она бросается ничком на книгу и горестно кричит:
— Я не могу... найти... для тебя... страшную... невесту. Пожав плечами, сажусь за революцию; углубляюсь в чтение.
Тишина... Оглядываюсь.
С непросохшими глазами Лида держит перед собой дверной ключ и смотрит на меня в его отверстие. Её удивляет, что если ключ держать к глазу близко, то я виден весь, а если отодвинуть, то только кусок меня.
Кряхтя, она сползает с дивана, приближается ко мне и смотрит в ключ на расстоянии вершка от моей спины.
Аркадий Тимофеевич Аверченко


---------
* Добавить нечего. Совсем

С точки зрения кошки


(Чуха в раннем детстве)

С точки зрения кошки
Перевод Д. Горбова и Б. Заходера

Вот - мой человек. Я его не боюсь. Он очень сильный, потому что очень много ест; он - Всеядный. 
Что ты жрешь? Дай мне! Он некрасив, потому что без шерсти. У него мало слюней, и ему приходится умываться водой. Мяучит он грубо и слишком много. Иногда со сна мурлычет. Открой мне дверь!
Не понимаю, отчего он стал Хозяином: может, сожрал что-нибудь необыкновенное. Он содержит в чистоте мои комнаты. Он берет в лапку острый черный коготь и царапает им по белым листам. Ни во что больше играть он не умеет. Спит ночью, а не днем; в темноте ничего не видит; не знает никаких удовольствий: не жаждет крови, не мечтает об охоте и драке, не поет, разнежившись. Часто ночью, когда я слышу таинственные, волшебные голоса, когда вижу, как все оживает во тьме, он сидит
за столом и, наклонив голову, царапает, царапает своим черным коготком по белым листам. Не воображай, будто я думаю о тебе; я только слушаю тихое шуршание твоего когтя. Иногда шуршание затихает: жалкий глупец не в силах придумать никакой другой игры, и мне становится жаль его, я - уж так и быть! - подойду к нему и тихонько мяукну в мучительно-сладкой истоме. Тут мой Человек поднимет меня и погрузит свое теплое лицо в мою шерсть. В такие минуты в нем на мгновение бывает заметен некоторый проблеск высшей жизни, и он, блаженно вздохнув, мурлычет что-то почти приятное.
Но не воображай, будто я думаю о тебе. Ты меня согрел, и я пойду опять слушать голоса ночи.


Карел Чапек. 
1919

Классика сегодня



Александр Галлицкий
Браво, Николо Паганини!



Чулан…темно, все смолкли звуки.
Удушьем скованная грудь,
От боли скрученные руки
Слезу не в силах с век смахнуть.

Страдают струны, плачет скрипка,
Смычок, растрепанный, звенит,
И пальцы вихрем, с кровью липкой, 
Дробят учения гранит…
 
Но до вершины путь не близок - 
Чрез унижения порог,
Как душ ничтожных лепет низок, 
Так светлых душ полет высок…

Орлиный профиль, черный волос
И плащ, как крылья темных сил,
Но, крик души - небесный голос-
С величьем Гения творил!

Таланту путь ковром не устлан –
Стеклом в ботинках устлан он.
Рвались подпиленные струны -
На ноте «Боль» - сорвавшись в стон!

И звук одной дрожащей жилы
Такой гармонией блистал,
Что в восхищении застыли
Все лицемеры… Он играл!

Смычком, как молнией, пронзая
Пространство Лиры, Царство Муз,
Небесным звуком заполняя 
Души и музыки союз.

И, так играл, что те, кто слушал, 
Коварство, с завистью сплотив -
Рыдали черствостью их души
Бездарно век земной прожив.

И злой порок в житейской суе
Был в ранг сутаны облачен,
Указом лжи, закон минуя,
От Церкви Мастер отлучен.

Но инквизиции пожаром
Свет Гения им не затмить,
Звучать, рожденный - Божьим Даром
И после смерти будет жить!

Маэстро скрипка и поныне,
Как арфа райская, поет.
БРАВО-О! Николо Паганини!
И жизнь и смерть - семь звездных нот…

Деловая жизнь, или кто кого дрессирует (из жизни блоггеров)

Деловая жизнь

Аверченко Аркадий Тимофеевич. Из сборника «Записки Простодушного». 

Ознакомившись с городом, я решил заняться делами. Узнав, что все деловые люди собираются в специальном кафе на Пере, я пошёл туда, потребовал чашку кофе и уселся выжидательно за столик — не наклюнется ли какое дельце. На ловца, как говорится, и зверь бежит. Ко мне подсел неизвестный господин, потрепал меня по плечу и сказал: — Здравствуйте, господин писатель. Не узнаёте меня? — Как не узнаю, — с вялой вежливостью возразил я. — Очень даже хорошо узнал. Как поживаете? — Дела разные ломаю. А вы? — Я тоже думаю каким-нибудь делом заняться. — Лиры есть? — Немножко есть, — хлопнул я себя по карману.Лицо моего собеседника выразило напряжённое внимание. — Гм!.. Что бы мне для вас придумать?.. Гм!.. Есть у меня одно дельце, да… Впрочем, поделюсь с вами. Скажите! Вы знаете, сколько весит баран? — Какой баран? — удивился я. — Обыкновенный. Знаете, сколько он весит? — А чёрт его знает. Я до сих пор писал рассказы, а не взвешивал баранов. — Как же вы не знаете веса барана? — с упрёком сказал незнакомец. — Не приходилось. Впрочем, если нужно, я как-нибудь на днях… когда будет свободное время… — Ну, так вот! Знайте же, что средний баран весит три пуда!!! Я изобразил на своём лице напряжённое удовольствие. — Смотрите-ка! Кто бы мог подозревать. — Да, да… Три пуда. А вы знаете, сколько стоит фунт баранины? Пятьдесят пиастров. — Да… вообще сейчас жизнь очень запуталась… — неопределённо заметил я. — Ну, для умного человека жизнь проста, как палец. Итак, продолжаю. А знаете ли вы, сколько стоит целый баран в Кады-Киое?! Десять лир! Итак — вот вам дело: вы даёте двадцать лир и я двадцать лир - я покупаю двух овец, режу их… — Не надо их резать, — сентиментально попросил я. — Они такие хорошенькие. — А как же иначе мы их на мясо продадим? Я их сам зарежу, не бойтесь. Итак, на ваши двадцать лир вы будете иметь шесть пудов овечьего мяса, по розничной цене — шестьдесят лир!!! Да шкура в вашу пользу, да рога. Хотя я до сих пор рогатых овец не встречал, но это была, очевидно, особая местная порода.Я кивнул головой с видом знатока: — Очень хорошее дельце. А когда прикажете внести деньги? — Да, хоть сейчас! Чем скорее, тем лучше. Сколько тут у вас? Ровно двадцать? Ну, вот и спасибо. Завтра утром бараны уже будут у нас. Хотите, я приведу их вам показать? Я замялся. — Не знаю, удобно ли это… Вдруг ни с того ни с сего бараны заходят на квартиру… Да ещё моя хозяйка против этих посторонних визитов… Нет, лучше их просто зарежьте. Только не мучайте, хорошо? Мой новый компаньон заверил, что смерть этих невинных созданий будет совершенно безболезненна и легка, как сон, — и, пожав мне руку, умчался с озабоченным лицом… С тех пор прошло 8 дней. Пока я не вижу ни моего компаньона, ни баранов, ни прибыли.Очевидно, с компаньоном что-нибудь случилось… Иногда по ночам меня мучит совесть: прав ли я был, поручив этому слабосильному человеку опасную процедуру умерщвления баранов? А что, если они по дороге сбежали от него? А что, если они перед смертью вступили с ним в борьбу и, разъярённые предстоящей участью, растерзали моего бедного компаньона?..

* * *

Вчера со мной произошёл удивительный случай: иду по улице — вдруг вижу — мой компаньон навстречу. Я радостно кинулся к нему. — Здравствуйте, голубчик! Ну, что слышно с баранами? Он удивлённо взглянул на меня: — Какие бараны? Простите, я вас совершенно не знаю! — Ка-ак? Да ведь мы же вместе хотели заработать на баранах? — Простите, я вас в первый раз вижу. Я иногда зарабатываю на баранах, но зарабатываю один. И, отстранав меня, он пошёл дальше. «Однако, какое удивительное сходство, — бормотал я себе под нос, провожая его взглядом. — То же лицо, тот же голос, и даже на баранах зарабатывает, как и тот!». Много тайн хранит в себе чарующий загадочный Восток.

(с) Аркадий Аверченко

* Doppler - Боюсь оставлять ремарки после мэтра, но... вы все еще думаете, что оригинальны и на самом деле поколение индиго, опередившее время? Окстись Парфёна...Пойди пожуй сопли. 

Роберт Шекли. Заметки по восприятию воображаемых различий

Роберт Шекли. Заметки по восприятию воображаемых различий Robert Sheckley. Notes on the Perception of Imaginary Differences (1971) Перевод В.Баканова

1. Ганс и Пьер находятся в тюрьме. Пьер - француз, небольшого роста,полный, с черными волосами. Ганс - немец, высокий, худой и светловолосый.У Пьера желтая кожа и черные усы. У Ганса здоровый цвет кожи и светлые усы. 2. Гансу и Пьеру становится известно, что недавно объявили амнистию. По условиям этой амнистии Пьера выпустят немедленно. О немцах не говорится ничего, и Ганс должен будет остаться в тюрьме. Это печалит обоих узников. Они думают: "Если бы Ганса освободили вместо Пьера..." (Ганс опытный слесарь. Оказавшись на свободе, он сможет вызволить из тюрьмы своего друга. Француз - профессор астрофизики и не в состоянии помочь никому, даже самому себе. Он бесполезный человек, но приятный; немец считает его самым хорошим человеческим существом, которое он когда-либо встречал. Ганс принимает решение выйти из тюрьмы, чтобы освободить друга.) Есть один способ - обмануть стража. Если тот поверит, что Ганс - это Пьер, тогда Ганса выпустят. И он сможет вернуться к тюрьме и помочь Пьеру бежать. Для этой цели они разработали план. Вот слышатся шаги в коридоре. Это страж! Друзья приступают к первой фазе плана, поменявшись усами. 3. Страж входит в камеру и говорит: - Ганс, шаг вперед. Оба мужчины делают шаг. Страж спрашивает: - Кто Ганс? Оба пленника отвечают: - Я. Страж разглядывает их. Он видит высокого худого блондина с черными усами и здоровой кожей, стоящего рядом с маленьким полным брюнетом со светлыми усами и желтоватой кожей. Несколько секунд он подозрительно изучает их, затем признает в высоком немца, а другому, французу, приказывает выйти. Узники готовы к этому, они бегут за спину стража и меняются волосами. Страж осматривает их, невозмутимо улыбается и достает классификационный лист. Он определяет, что высокий черноволосый мужчина с черными усами и здоровым цветом лица - немец. Пленники шепотом совещаются и вновь забегают за спину стража. Ганс пригибается, а Пьер становится на цыпочки. Страж, который чрезвычайно туп, медленно поворачивается к ним. На этот раз задача сложнее. Он видит двух мужчин одинакового роста. У толстяка светлые волосы, светлые усы, желтоватая кожа. Другой черноволос, худощав, с черными усами и здоровой кожей. У обоих синие глаза - это совпадение. После некоторого раздумья страж решает, что первый узник - со светлыми волосами, светлыми усами, желтоватой кожей, полный - француз. Пленники в третий раз проскальзывают за его спину и торопливо советуются. (У стража водянка и очень плохое зрение. Его реакции замедленны из-за скарлатины, которой он переболел в детстве. Он с трудом поворачивается, часто-часто моргая.) Пленники вновь обмениваются усами. Один втирает в кожу пыль, в то время как другой мажет лицо сажей. Полный становится еще выше на цыпочки, а худой еще больше пригибается. Страж видит полного блондина выше среднего роста, с черными усами и светлой кожей. Слева от него стоит болезненный черноволосый тип ниже среднего роста, со светлыми усами. Страж тщательно изучает их, хмурится, поджимает губы, достает и перечитывает инструкцию. Затем он указывает на светлокожего человека выше среднего роста с черными усами - француз. Пленник уворачивается. Высокий туже затягивает пояс вокруг талии, а низкорослый расстегивает ремень и засовывает под одежду всякие тряпки. Они снова меняются усами и волосами. Страж сразу замечает, что фактор "полнота - худощавость" уменьшился в значимости. Он решает сравнить цветовые характеристики, но тут обращает внимание, что у светловолосого черные усы, а у черноволосого - светлые. Блондин чуть ниже среднего роста, а кожу можно счесть желтой. Справа от него стоит человек со светлыми усами (немного покривившимися) и чистой кожей, брюнет; он чуть выше среднего роста. Инструкция бессильна. Тогда страж вытаскивает из кармана старое издание "Процедуры установления личности" и просматривает его в поисках чего-нибудь подходящего. Наконец он находит пресловутое предписание N 1266 от 1878 года: "Узник-француз всегда стоит слева, немец - справа".

- Ты, - говорит страж, указывая на узника слева. - Пойдешь со мной, француз. А ты, колбасник, останешься здесь, в камере. 4. Страж выводит пленника, оформляет бумаги и выпускает его на свободу. Ночью бежит оставшийся. (Сбежать из тюрьмы очень просто. Страж потрясающе глуп. И не только глуп - каждую ночь он напивается до бесчувствия и, кроме того, принимает пилюли от бессонницы. Ему категорически противопоказана работа стража, но все легко объяснимо - он сын знаменитого адвоката. В виде одолжения власти предоставили это место его физически неполноценному сыну. По той же причине у стража нет напарника и нет начальства. Он совершенно одинок, пьян, напичкан наркотиками, и ничто на свете не может пробудить его. Это мое последнее слово по данному вопросу.) 5. Два бывших узника сидят на скамейке в двух милях от тюрьмы. Они выглядят так же, как мы видели их в последний раз. Один произносит: - Я же говорил, что получится! Оказавшись на свободе, ты... - Конечно, получилось, - соглашается другой. - Когда страж выбрал меня, я понял, что это к лучшему, потому что ты и сам сможешь убежать. - Минуточку, - перебивает первый. - Уж не хочешь ли ты сказать, что, несмотря на наши старания, страж выбрал француза? - Да, - отвечает второй. - Но это не имело никакого значения. Если бы выпустили слесаря, он бы вернулся и помог спастись профессору, а если бы на свободе оказался профессор, слесарь сам смог бы бежать. Нам не было нужды меняться местами. Первый пристально смотрит на товарища. - Мне кажется, ты пытаешься украсть мою принадлежность к французской нации! - Зачем мне это нужно? - спрашивает второй. - Потому что ты хочешь быть французом, подобно мне. И понятно - вон виднеется Париж, где лучше быть французом, а не немцем. - Конечно, я хочу быть французом! - восклицает второй. - Потому что я и есть француз. А город этот - Лимож, а не Париж. Первый мужчина немного выше среднего роста, темноволосый, со светлыми усами, хорошей кожей, худощавый. Другой мужчина ниже среднего роста, со светлыми волосами, с черными усами, нездоровой кожей, склонен к полноте. Они смотрят друг другу в глаза и видят в них искренность. Если никто не врет, то один заблуждается.  - Если никто не врет, - говорит первый мужчина, - то один из нас заблуждается. - Согласен, - отвечает другой. - А так как мы оба честные люди, нам надо лишь проследить этапы изменения внешности. Если мы сделаем это, то придем к началу, когда один был небольшого роста, светловолосым немцем, а второй - высоким брюнетом, французом. - Да. Однако разве не у француза были светлые волосы и не немец был высок? - Сомневаюсь, - говорит второй. - Но, возможно, тюремная жизнь повредила мою память, и я уже не помню, какие черты были у француза, а какие у немца. Тем не менее я полон желания все с тобою обсудить и готов согласится с любыми разумными предложениями. - Давай. Могут быть у немца светлые волосы? - Вполне. Надели его еще светлыми усами, это подходит. - Как насчет кожи? - Желтая, конечно. В Германии влажный климат. - Цвет глаз? - Голубой. - Толстый или худощавый? - Естественно, толстый! - Итак, немец - высокий полный блондин с желтой кожей и голубыми глазами. - Некоторые детали могут быть неточны, но это мелочи. Теперь припомним, кто из нас так выглядел. 6. На первый взгляд оба мужчины кажутся абсолютно одинаковыми или, по крайней мере, неразличимы. Это обманчивое впечатление. Надо помнить, что различия между ними реальны и независимы от внешности, несмотря на то что являются воображаемыми. Их может воспринять любой человек, и именно они делают одного немцем, а другого - французом. 7. Воспринимать воображаемые различия надо следующим образом. Вы фиксируете в уме оригинальные черты каждого, а затем в обратном порядке проводите все обмены. В конечном итоге вы окажетесь у исходной точки и безошибочно определите, кто - воображаемый немец, а кто -воображаемый француз. Все очень просто. Другое дело, конечно, зачем вам это надо.

(с) Robert Sheckley

в блоге сейчас, уникальных, всего посетителей сегодня

продолжая кошачью тему.Мюзикл *КОШКИ*

ct>что в основу мюзикла "Кошки" положено поэтическое произведение британского поэта Томаса Элиота "Популярная наука о кошках, написанная старым опоссумом". Несмотря на драматическое начало — во время премьеры спектакль был прерван из-за угрозы взрыва бомбы — он был сыгран только в Лондоне 9 тыс. раз.

По количественному показателю "Кошки" обошли всех конкурентов на Уэст-энде и Бродвее. Этот мюзикл, которому критики еще до премьеры пророчили грандиозный провал, стал одним самых кассовых в истории музыкальных шоу подобного рода.

Символом мюзикла «CATS» стал скрывающийся в темноте черный кот, которого выдают одни только его сверкающие глаза, а, как известно, если черный кот перебежит вам дорогу — добра не ждите. История создания и постановки мюзикла, избравшего себе такую несчастливую эмблему, казалось бы, полностью подтверждает эту примету. Неблагоприятные обстоятельства, проблемы, недоразумения и неудачи в свое время буквально преследовали этот спектакль, который сегодня стал признанной классикой.С появлением этого спектакля начался новый этап в развитии мирового мюзикла, эпоха высокотехнологичных декораций и ярких спецэффектов. Таким образом, история мюзикла «CATS» полностью опровергла общеизвестную примету. Черный кот — это знак удачи!