В моей голове закипают слова, а затем -светятся, некоторые склейки помигивают из варева, а из всех коробочек-предложений летят пёстрые запятые, которые прежде как-то чёрнели, взлетают надутыми пузырями под крышку-черепушку, ведь в великолепной книге, к которой я приступаю, всё должно быть как " EXSULTATE ,JUBILATE". Ведь эта книга выйдет, она непременно однажды выйдет из печати- и тогда все ,едва осилив первую страницу, упадут от смеха, запрыгают как мячики и ,с помощью посторонних снова усевшись, примутся за вторую- и станут кусать себе руки ,едва сдерживая радостные вопли, а сидящие у окон станут бросать вниз горсти конфетти, а прохожие  притормозят- они подумают, что очутились на карнавале, и полетят вниз орехи, финики и фиги как в день Св.Николая, из окон выглянут читатели ,головы их ничуть не закружатся, закричат: "Постушайте-ка, послушайте! Посмотрите-ка, посмотрите! Я прочёл нечто чудесное, смею ли процитировать вам? сходитесь все ближе, это слишком чудесно!"
И люди остановятся ,задумаются, начнут прибывать в числе, а герр Брайтнер поздоровается с кем-то, не один тут калека, он перестанет стесняться своих костылей, он прокряхтит "слава Богу" и "гутен таг", а толстая камерная певица, которая только ночами на такси выбирается из своих четырёх стен, несколько похудеет, она в миг единый сбросит пятнадцать кило, она покажется на прифасадной лестнице дома, взберётся без одышки до самого мезонина, где затянет помолодевшим на двадцать лет голосом колоратуру, обратится к публике: "cari amici, teneri compagni!" ("дорогие друзья,.... -ит.) - и никто не скажет снисходительно, что уже слышали в намного лучшем исполнении это у Шварцкопфа и Каллас, и в доме забудут кличку "жирная перепёлка", а жильцы со второго этажа исправятся- интриги обратятся в ничто. Так подействует радость, ибо наконец есть на земле превосходная книга- и я , собравшись, придумываю пролог для Ивана, я делаю тайнственое лицо -ведь готовлю сюрприз. Но Ивану невдомёк моя таинственность, он её неправильно толкует, просто говорит: "У тебя веснушки покраснели. Что с тобой, почему глупо хихикаешь? Я ведь только попросил немного льда для виски".

Когда мы с Иваном молчим, поскольку сказать нам нечего, то есть, мы не говорим, и тогда тишина не наступает, а я для разнообразия  думаю, сколько всякого живья окружает нас, заметного, но ненавязчивого- весь город дышит и циркулирует, а мы с Иваном в опасности, поскольку неавтономны, не заключены в монадах, не можем обойтись без контактов и ничему болестному не чужды. И мы суть достижимый край мира, двое людей, которые нехотя или торопясь шагают тротуаром, ступают по "зебре", а и когда мы не говорим, вполне не видим друг друга, всё же Иван вовремя ухватит покрепче меня за рукав чтоб я ни под какой автомобиль, ни под трамвай не попала. Я всегда тороплюсь немного сзади за ним, поскольку он настолько велик, что где его шаг- там моих два, но я должна стараться вопреки собственной зависимости от мира идти вровень с Иваном- и так достигаем мы Белларии или улицы Марианхильфер, или Шоттенского кольца- и там мы должны  немного перевести дух. В последнюю перед расставанием минуту, уже замечено, мы как никакая иная пара способны провоцировать друг дружку, ободрять, упрямиться поодиночке, толкаться и сходиться. Думаем до шести успеть к "бюро путешествий", что ещё надо пересечь парковый массив, то есть добежать к припаркованному авто, а затем вернуться домой на Унгаргассе, где любая мыслимая опасность в отношении двух людей исключена. Только у ворот девятого дома я должна  оставить Ивана, которому не надо добираться к дому номер 6, и я напоследок обещаю позвонить через час, разбудить Ивана, пусть даже он станет стыдить меня в трубку, стонать и ругаться, поскольку не может поздно прийти к ужину. Недавно ко мне, он уже было звонил, дозвонился Лайош, спросил об Иване, а я секретарским голосом, холодным, доброжелательным, ответила ,что к сожалению ничем не могу помочь, будьте добры позвонить ему -и крепко задумалась: значит, есть такой мужчина по имени Лайош, некто из прошлой жизни Ивана, а доселе мне известны были лишь имена Бела, Андраш, я знала о даме, которую он называл своею матерью- когда он говорил о них троих, то вскользь замечал, не называя улицы, что немедленно должен отлучиться к ним, такое часто бывает, только о женщине я ничего не слыхала, ничего о матери этих детей, чью бабушку Иван упоминал, да, Иванову матушку, но мать Белы и Андраша, я представляю, осталась в Будапеште, Второй округ, улица Бимбо, дом 65 или в Гёдёльфё, на старой даче. Иногда я думаю, что она умерла, убита, подорвалась на мине или скончалась от какой-угодно болезни в будапештском госпитале или же по-прежнему живёт у себя, работает, счастлива с неким мужчиной, которого звать не Иваном.
Задолго до того, как я услышала его клич "gyerekek!" или "kuss ,gyerekek!"*, Иван сказал мне: "Ты уж должна была понять. Я никого не люблю. Детей, само собой разумеется- да, но никого кроме них". Я кивнула,  хотя не знала этого прежде, а Иван нашёл это само собой разумеющимся, поскольку и я- тем же.  JUBILATE. Мне, пусть висящёй над пропастью, представилось начало: EXSULTATE.

_________Примечание переводчика:
* дети! тихо, дети! (венг.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Малина:  Почему тебе это вспомнилось?  Я думал, то время теперь для тебя совсем не имеет значения.
Я: Неважным была зачёт, но коль он минула, то вспоминается, да имя её говорит за себя, а того, другого насмерть хватил удар, двадцатидвухлетнего, мне пришлось преодолеть путь из из факультета на университетской улице, мимо боковой стены здания университета, а я шла, трогая стену, и по улице я прошлась было, ведь они ждали меня в кафе "Бастай", Элеонора и Александер Фляйсер, я еле держалась на ногас, на мне лица не было, они меня уже в окно заметили, на подходе. Когда я подошла к их столу, никто ни слова не молвил, они думали, будто я не сдала зачёт, я же сдала его, но только в известном смысле, затем сунули они мне кофе, я же сказала им прямо в их вытянутые лица, мол запросто сдала, по-детски. Они ещё немного расспросили меня, наконец- поверили, я же думала об углях, о возможном пожаре, но я не припоминаю, никак не могу в точности вспомнить себя... Мы не праздновали, это точно. Немного спустя мне выпало возложить двоеперстие на жезл и  молвить одно латинское слово.  На мне было одолженное у Лили коротковатое чёрное платье, в аудитории стояли рядами некоторые молодые мужчины и я, тогда раз я расслышала свой голос, уверенный и звонкий, а другие голоса- едва ли. Но я не испугалась себя, а после того я снова говорила тихо.

Я (lamentandosi) : И чему же я научилась, что испытала за все эти годы, стольким жертвуя, и вспоминаю о мучениях, которые себе причинила!
Малина: Ничему, естественно. Ты научилась тому, что уже было в тебе, что ты знала. Тебе мало этого?
Я: Наверное, ты прав. Я уж подумываю, что просто возвращаюсь к себе прежней. Я слишком охотно вспоминаю время, когда у меня было всё, когда веселье было искренним, когда я была серьёзна в лучшем качестве. (quasi glissando) Тогда всё складывалось, хранилось, использовалось, эксплуатировалось и наконец уничтожалось. (moderato) Медленно я улучшалась, совершенствовалась, добавляла себе то, чего мне не хватало- и выздоравливала. И вот, я уже почти та, бывшая некогда. (sotto voce) Но на что тогда путь?
Малина: Путь ни на что не хорош, он- каждому свой, но не всякий способен его одолеть его. Но надо в иной день сверять своё новообретённое Эго с грядущим, которое не долдно быть прежним Я. Без потуги, болезни, сожаления.
Я (tempo giusto): Мне уже не жаль себя.
Малина: По меньшей мере этого я ждаль, вот и верное приобретение. Кому охота оплакивать твоё, наше?
Я:  Но другие охотно оплакивают чужих, почему?
Малина: Это ненадолго, другие едва ли заслуживают, я же -другое дело, по отношению к тебе. Что толку тебе , если тогда кто-то в Тимбукту или в Аделаиде жалел детку в Клагенфурте, которая упала, которая лежала под деревом перед лодочной прогулкой по озеру, замерев, чтоб затем увидеть вкруг себя первых убитых и раненых? Им не нужны слёзы made in Austria. Кроме того, плачется в глубоко мирное время, когда ты снова поминаешь прошлое, сидя в удобном кресле, и не слызать выстрелов, и ничто не горит.  На улице среди сытых прохожих голодно по иному времени. В кино только пугаются, во время показа глупого фильма ужасов. Забнут не зимой, а летним днём на море. Да о ком я? Когда тебе чаще всего холодно?  Да тебе же, в один милый, необычно летний октябрьский день на море. Ты можешь позволить себе думать о посторонних или ещё чем-то тревожиться. Ты не меняешься.
Я (piu` mosso) : А если ничего не поделать, и пособить нечем, что тогда? Это было бы не по-людски, ни о чём не заботиться.
Покой привносить в непокой.  И наоборот.
Я (dolente, molto mosso): Когда же всё-таки настанет время, когда я смогу осуществить это, когда буду занята- и ,одновременно, праздна?! Когда настанет время, когда я отыщу время на то?! Когда придёт время без фальшивых сожалений, без фальшивых страданий и страхов, без глубых самокопаний, постоянных бессысленных припоминаний?! (una corda) Желаю медленно вызумать, изобрести себя. (tutte le corde) Ведь вот как?
Малина: Если тебе угодно.
Я: Обязана ли я впредь не расспрашивать тебя?
Малина: И вот опять вопрос.
Я (tempo giusto): Иди поработай до ужина, я тебя кликну. Нет, готовиить не стану, почто мне терять на это своё время? Желаю выйти, да, именно, пройтись пару шагов, до кабачка, всё равно, в какой, где шумно, гле сидят и пьют, чтоб с тем предстасить себе снова белый свет. В "Старый Геллер".
Малина: Я к твоим услугам.
Я (forte) : Я теперь положусь на тебя. И на тебя тоже.
Малина: Любимая, отложим это!
Я: Именно так всё кончится, когда я смогу положиться на всё.
Малина: Это большое заблуждение. Вот так ты одну иллюзию меняешь на другую.
Я (senza licenza): Нет. Прочь иллюзии, все получится, если ты мне поможешь. Меняю сугубое заблуждение на то, что проще.
Малина: Нет. Только когда ты примешься "сгружать" иллюзии, ты избавишься от заблуждения, постепенно.
Я (tempo): Как "сгружать", если сил на то не осталось?
Малина: Начать бы со страхов.
Я: Итак, я пугаю тебя.
Малина: Меня- нет, себя пугаешь. Истина плодит эти страхи. Но ты вглядись в себя. Иначе ты не развеешься, не отвлечёшься.
Я (abbandandosi): Почему не здесь? Нет, я не понимаю тебя! ...мне надо отвлечься от себя!
Малина: Ибо ты занята только собой и жалеешь себя. В этом начало и конец твоих борений. Ты довольно отжалела себя. Ты привыкаешь. Но тебе этого не нужно.
Я (tutto il clavicembalo): Ах! Я -иная, ты хочешь сказать, что я стану совсем иной!
Малина: Нет. Как неразумно. Ты такая как прежде, не меняешься. Но Эго задействовано,  оно совершает поступки. Ты же впредь не станешь этого делать.
Я (diminuendo): Всё же я никогда охотно не действовала.
Малина: Но всё же поступала. И позволяла собой манипулировать, и тобой, и посредством тебя манипулировали.
Я (non troppo vivo) : И этого тоже я никогда  не желала. Никогда я не противилась врагам своим.
Малина: Никогда ты не видывала ни одного своего врага, не смей забывать этого, и ни разу ты не показалась им.
Я: Не верю тебе. (vivacissimamente) Я видела одного, и он- меня, но мы не вглядывались.
Малина: Что за странное затруднение?! Тебе даже хотелось быть рассмотренной? Возможно, одним из твоих приятелей?
Я (presto, agitato): Прекрати! какие друзья? в такой миг- никаких, разве что, проходящих мимо! (con fuoco) Но враги есть.
Малина: Не исключено даже то, что враг -у тебя на виду.
Я: Тогда ,наверное, враг- ты. Но ты не враг.
Малина: Тебе не надо бороться впредь. Да и с чем бороться? Тебе не следует  стремиться в будущее, ни в прошлое, но научиться бороться иначе. Только так ты угомонишься.
Я: Да я уже знаю, как переменить тактику. Я наконец отступлю, ведь я побеждаю на почве. Я много земель завоевала за этот год.
Малина: И ты горда этим?
Я (con sordina): То есть?
Малина: Что за странная манера постоянно прятаться за вопросами?! У тебя должно быть своё место: не наступай с него, и не отступай.Тогда ты станешь на своём месте, на единственном, которое принадлежит тебе, побеждать.
Я (con brio): Побеждать! Кто говорит о том, что надо побеждать сегодня, когда символ будущих побед утерян?
Малина: Это значит просто побеждать. Это тебе придёт без ухищрений и усилий. Но ты станешь побеждать со своим Эго, иначе...
Я (allegro): Иначе... что скажешь?
Малина: С собственным Эго.
Я (forte): Чем моё Эго хуже прочих?
Малина: Ничем. Всем. Иначе все твои потуги напрасны. Это непростительно.
Я (piano) : Но если непростительно, то мне следует постоянно себя контролировать, документировать, поправлять?
Малина: Впредь твои желания не в счёт. На верное место, где б ты смогла утвердиться настолько, что отринула б собственное Эго, стать ты не желаешь. На верное место, откуда мир всем видится лучшим.
Я: Мне надо начать?
Малина: Ты всё было перепробовала, значит, начни и это. И ты прекрати всё прочее.
Я (pensieroso): Я?
Малина: Можешь ещё раз попробовать на вкус это "я"? Попытаешься? Взвесь его на языке!
Я (tempo giusto) : Я только начинаю любить его.
Малина: И насколько сильно ты способна полюбить его?
Я (appassionato e con molto sentimento): Очень. Только так. Я полюблю его как своё последнее, как тебя!

Иду сегодня по Унгаргассе и обдумываю обнову, в Священном городе должна освободиться квартира, откуда кто-то да съедет, друзья приятелей, квартира, в общем, не слишком просторная, и как мне только преподнести её Малину, которому было однажды наобещала жильё попросторнее, ради его множества книг. Всё-таки, ни за что не съедут в Третьем округе. Одна-единственная слеза в уголке глаза застывает, никак не скатится, кристаллизируется на холоде, становился больше и больше, вторым глазным яблоком, которое не желает вращаться по миру, но отстраняется от белого света и застывает в безграничном просторе.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы