Иван живее меня. Когда он не уставший, вся инициатива- его, но если устал, то -иначе, нежели я, и тогда разница в возрасте злит его, он знает, что зол, он желает быть злым, сегодня он должен совершенно особенным злиться на меня.

- Как ты выгораживаешь себя!
- Почему ты себя выгораживаешь?
- Надо испытать- хватай меня!
- Покажи мне руки, нет, не ладони
- Я же не хиромант
- Это видно по коже рук
- Я с женщинами разбираюсь сразу: всё вижу

Но на это раз я выиграла, ведь руки меня не выдали, кожа не сморщилась. А Иван всё-же не отступает.

- Часто вижу это по твоему лицу
- Тогда ты выглядишь старой
- Иногда ты, верно, выглядишь совсем старой
- Сегодгня ты выглядишь на двадцать лет младше
- Больше смейся, читай меньше, больше спи, думай меньше
- Всё же тебя старит то, чем ты занята
- Серая и коричневая одежда старит тебя
- Подари свои траурные платья Красному Кресту
- Где ты достала этот погребальный убор?
- Естесвенно, я зол, мне охота злиться
- Точно, ты выглядишь младше, с виду я бы скостил твои года!

Иван, который только что спал, просыпается, я возвращаюсь с экватора и ещё движима неким тысячемиллионным событием.

- И что же ты нашёл?
- Нет, я ищу.
- Должно быть, на правой.

Часто я нахожу нечто. Иван прикрывает рот рукой чтоб я не заметила, что он зевает. Ему надо срочно уйти. Три четверти двенадцатого. Скоро полночь.

- Вот и открыла я, как всё-же могу изменить мир!
- Как? и ты? общество, строй? это, должно быть, своевременная реформа!
- Тебя и вправду не интересует, что я открыла?
- Сегодня, конечно, нет, у тебя, точно, большой талант, я первооткрывателям нельзя мешать трудиться.
- Тем лучше: ведь я открыла это для себя, но позволь мне придумать то же для тебя.

Иван не предупреждён мною. Он не знает, с кем обращается, не ведает, что занят переменчивой внешностью, не желаю вводить Ивана в заблуждение, да он и не увидит, что я двойная. Я ещё и Малины создание. Иван беззаботно держится внешности, моя живость- ему стоянка, возможно, единственная, но мне она мешает, когда говорю, даже и не могу подумать, что мы и Иваном через час или под вечер, или глубокой ночью будем лежать в кровати- ведть тогда стены внезапно станут стеклянными, а крышу снесёт. Внешнее управление позволяет сидеть нам лицом к лицу и молчать, и курить, и говорить. Ни жест ,ни слово не выдаёт наших намерений что-то изменить. В один миг это значит "Иван и я". В другой "мы". Затем снова, мигом "ты и я". Два существа суть, которые не предполагают друг друга, не желают сосуществования, и никак не разойдутся для иной жизни, не сойдутся, не сольются в новом правящем языке. Без толмача у нас ничего не выходит, я ничего не узнаю` об Иване, Иван ничего не узнаёт обо мне. Мы не торгуетм взаимными чувствами, не вооружаемся ради нападения и защиты суверенитетов. Базис рыхлый и добрый- и что на мою почву падёт, то посеяно, я сею себя фразами, Ивана -тоже, я вывожу новую породу, из нашего с Иваном союза пойдёт богоугодное в миръ:
жар-птицы,
лазурит,
тайное пламя,
янтарные брызги.

Многоуважаемый герр Ганц,
первое что мне в вас смутило- это оттпорыренный мизинец, когда вы сидели в обществе народа на сцене и демонстрировали свои лучшие манеры за круглым столом, они мне и прочим показались в диковинку, повторения не последовало, но я ещё много раз слышала о вас, о ваших присутствиях в иных кругах. Впечатления о вас вполне юмористичны. Что в последнюю очередь в вас смутило и постоянно мешает мне, так это ваша фамилия. Начертать вашу фамилию сегодня выше моих сил, когда слышу её из уст других, это моментально причиняет мне головную боль. Молча, если это неизбежно, думая о вас, предусмотрительно называю вашу особу "господином Генцем" или "господином Гансом", лишь иногда я прибегаю к "господину Гинцу", но асё-таки лучшей пока находной остаётся "герр Гонц", ибо тогда я не слишком удаляюсь от истинного написания вашей фамилии, но некоторой диалектической окраской делаю её несколько сешной. Я должна вам сказать раз, что слово "ganz"("весь") встречается мне что ни день, его мне не избежать: в газетах и книгах оно в каждом абзаце. Я должна беречься от вашей фамилии, с которой вы всё снова и снова вторгаетесь в мою жизнь, обременяя её немилосенрдно. Переменуйтесь вы в Копецки или Вигеле ,Ульманна или Апфельбёка- я б жила спокойно и могла в вас отложить в долгий ящик. Зовись вы Майером, Маером, Майэром или Шмидтом, Шмидом, Шмиттом, у меня оставалась бы возможность думать не о вас, а о, например вашем однофамильце, моём знакомом Мёйере или - о Шмидте, отличному от вас, ему же и писать. За круглым столом могу разыграть удивлённости или ретивость, могу в самом деле мимоходом в пылу всеобщей-попроще беседы спутать вас с первым попавшимся Майером или с каким-то Шмидом. Что за идиосикнкразии! скажете вы. На днях ,когда меня почти одолел страх снова увидеть вас, я вспомнила о новой моде на металлическую одежду, цепочки на блузках, колючие махры и украшения из заверченной проволоки, вспомнила с сожалением: я была б готова к встрече, если б надела в пару колючих благороднейше серых пучков, причиняющих головную боль и колышащихся с каждым движением: мне, увы, забыли в раннем возрасте проколоть мочки, хотя девочкам в нежнейшем возрасте в нашей стране обычно их буравят. Почему только этот возраст зовут нежнейшим, не понимаю. Но в этой кольчуге я оказалась бы неуловимой, бронированной, я б сберегла собственную кожу ,описание которой вы, однажды узнавший, какая она, мне позволите опустить...

Многоуважаемый господин,
ваше имя не могу выговорить. Вы часто упрекали меня в том. Но мысль о новой нашей встрече несколько неприятна мне по иной причине. Я однажды испытала, раз так вышло- и не сумела её превозмочь, и я обраружила, что она, эта неспособность к произношению известного имени, даже навязчиыво страдать от мысли о нём, исходит не от самого имени, но от первого, изначального недоверия по отношению к особе, и возникает не обязательно в начале знакомства, но непременно на протяжении дней, последовавших за ним. Моё инстинктивное недоверие, которое выражается именно так, вы должно быть не одобрите. Теперь ,когда новая наша встреча не исключена, я, право, не знаю, чем она мне отравляет жизнь, болит, верно, единственное воспоминание: как вы без обиняков бросили мне "ты", вы помните, при каких обстоятельствах, и то, как я позволила вам отвратительное интермеццо, из собственной слабости, чтоб не навредить вам, чтоб  у вас на глазах не пересечь тайную границу дозволенного мною вам, которую да, обязана была установить. Это должно быть низко, в подобных интермецци переходить на ты, но после случившегося не следует пускать в оборот уже раз брошенное "ты". Не укоряю вас в том, что вы обрекли меня на болезненные и словесно неудобоописуемые воспоминания. Однако принимая во внимание, вашу толстокожесть, ваш нахрап, мою восприимчивость к "ты",вашу способность клеить его ко мне и к другим, мне внушает страх то ,что вы не пока ещё не даёте себе отчёта в собственном напоре, поскольку в обиходе позволяете себе "простоту". ("ganz"- прим.перев.) Конечно, вы ничего не имеете против "ты", которым  весьма легко бросаетесь, отчего я должна припасти вам пару трупов на вашем пути к возможным в будущем пыткам, состоящим из ты-сказаний, ты-мыслей. С тех пор, как мы в последний раз виделись, мне не пришло в голову мысленно обращаться к вам иначе, нежели в наикорректнейшей манере, на "вы" и "господин", говорить вслух, если это неизбежно: "я как-то бегло познакомилась в господином Ганцем". Единственная законная просьба к вам состоит в том, чтоб вы наконец постарались быть столь же вежливы.
Вена, от ...
                                                     С лучшими пожеланиями
                                                          некая неизвестная

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

5.Вопрос:..............................?
Ответ: Прежде терпел, после учил людей как-то сносить, теперь же я ощущаю себя продолжателем, наследником. Они на лесной тропе, герр Мюльбауэр. Я сроднился с этим городом, с его сокращающейся малой околицей, которая родом из истории.
(Господину Мюльбауэру не по себе, он напуган. Слышна несомненно моя речь.)
Можно сказать и так, в назидание миру: здесь прежде была империя, отвергнутая историей, империя со своими практиками, со своими вооружёнными идеями тактиками, мне очень подходит этот город, здешний наблюдатель, он ведь живёт не на укромном острове, без самоуверенности, без самодовольства видит мир, отсюда виден закат, закат всего, нынешних и грядущих империй.
(Герр Мюльбауэр напуган пуще прежнего, я вспоминаю о "Винер Нахтаусгабе": похоже, герр Мюльбауэр боится за свою job (работу- прим.перев.)- надо и мне немного подумать о господине Мюльбауэре.)
Говорю всё охотнее, повторяя не мною сказанное: да будет Австрийский дом. ведь тот край был меня слишком велик, просторен, неуютен. Теперь краями я называю скромные околицы. Когда смотрю в окно вагона, думаю:хорош здешний край. Вот придёт лето - я поехал бы в соляные пещеры или в Каринтию. Известно ,что творится с людьми в великих странах, что лодится на совесть граждан, которые почти или вовсе не могут сладить с собственными сверхсильными с лавными державами, лично не довольствуются ростом их могущества и запасов. Жить в одном доме с кем-то уже причина страха. Но, дорогой герр Мюльбауэо, тогда говорю я себе, их дела не касаются республики дающей детям имя свой, кто тут против неудачной, малой, неотёсаной, постыдной до безобразия Республики? Ни вы, ни я - значит, нет никаких причин для беспокойства, будьте уверены, с сербским (Югославия до 1955 года требовала от Австрии новой делимитации границ -прим.перев.), только что двухсотлетний сомнительный мир давно обращён в руины, а злободневные вопросы мира нового назревают не скоро. Что под солнцем нет ничего нового, этого я не скажу никогда, есть, только положитесь на это новое, герр Мюльбауэр, видьте отсюда,с того места, где больше ничего не происходит, и это тоже хорошо, нужно наконец, пожалев, распрощаться с прошлым, не вы и не я, но если кто спросит о нём, у остальных не найдётся времени ему отвечать, у тех иноземцев, в собственных странах они деятельны, и планируют, и торгуют, в своих странах укоренились они, вневременные, ведь они безъязыкие, они во все временя правят. Поведаю вам страшную тайну: язык это кара. В него должно всё войти чтоб выйти снова по свои грехи во искупление их.
(Кажется, герр Мюльбауэр ,выговорившись, устал. Устала и я.)

6.Вопрос:..............................?
Ответ: Посредническая роль? Вклад? Духовная миссия? Вы хоть раз посредничали? Эта роль неблагодарна, и впредь никаких вкладов! И я не знаю, эти миссионеры... Видели ведь, чем она повсюду обернулась, не понимаю вас, но вы, точно, смотрите свысока, ваша точка зрения просто не видна отсюда. Там ,должно быть, опасно, больно там оставаться хоть час, в разреженной атмосфере, в одиночку обретаться, да и как же можно увлекать увлекаться в высоту с тем, кто пребывет в глубочайшем унижении, не знаю, пожелаете ли последовать за мною, ваше время ведь столь ограничено, и ваша газетная колонка- тоже, это постоянно обескураживающий укор, нужно спускаться вниз, не вверх подыматься и не бросаться вон на улицу ко всем, это же стыд и срам, это запрещено, возвышенные впечатления, они не для меня. Кому тут вменить в заслугу вклад, как распорядиться миссией? Коль помыслю об этом неведомом, согнусь. Возможно, вы имеете в виду администрирование или архивирование? С дворцами, замками и музеями у нас дело уже пошло, наши некрополи исследованы, каталогизированы, вплоть до мельчайшей надписи на эмалевой табличке всё описано. Прежде не особо разбирались: что там Траутзон-дворец, Штроцци-дворец, где находится Трёхстворчатый госпиталь, и каковы их исторические корни, и теперь их посещают дилетанты без гида, и не теперь уже надо трижды ходить в дворец Палффи или на Леопольдинский тракта Хофбурга, следует усилить администрирование.
(Смущённый кашель господина Мюльбауэра.)
Я, конечно, против всякого администрирования, против этой повсемирной бюрократии, которая имеет дело со всем от людей с их бумагами до колорадских жуков с их данными, всё под себя подминают, не сомневайтесь. Но здесь речь о несколько ином, об культурной администрации одной мёртвой империи, и я не знаю, на каких основаниях вы или я должны гордиться, обращать мировое внимание на себя, театрализоованными праздниками, неделями культуры, музыкальными неделями, памятными годами, днями культуры, мир не станет лучше, если взглянет мельком не для того, чтоб напугаться, а могут и присмотреться: что из нас ещё выйдет; в лучшем случае, чем тише это всё проходит, чем деликатнее работают наши гробницы, чем сокровеннее это всё происходит, чем неслышимее играется и заканчивается представление, тем сильнее ,пожалуй, будет неподдельный интерес. Венский крематорий облечён собственной духовной миссией, видите, мы же не усматриваем особой его миссии, об этом можно долго говорить и далеко зайти, но да смолчим, здесь столетие на красном-лобном месте воспламенило нам в назидаение некоторые духи, и оно же испепелило их чтоб обратить в дело, но всё же я себя спрашиваю, вы, наверное, тоже себя спрашиваете, разве всякое дело не повлечёт за собой новое разногласие?...
(Перемена катушки. Герр Мюльбауэр опрокидывает свой стакан в один приём до дна.)

6.Вопрос:..............................? (Дубль.)
Ответ: Милее всего мне всегда было выражение "Австрийский дом", ведь оно лучше обьясняет то, что связывает меня, лучше всех прочих предлагаемых выражений. Я, верно, немало пожил в этом доме в разные эпохи, ведь тотчас же припоминаю себя на пражских улицах, в порту Триеста, вижу богемские, вендские, боснийские сны, я всегда был своим в этом доме, но нисколько не горю желанием обживать невымышленный дом, принимать его в своё владение, вожделеть его, ведь коронные земли свалились на меня, я подумал и решил: сложил с себя высочайщую корону в придворном соборе. Представьте себе, что после двух отгремешвих войн село-Галицию снова должна пересечь граница. Галицию, которую никто кроме меня не знает, иные не принимают в расчёт, никем не посещаемую и не осматриваемую с восхищением, пересекал я по велению генеральского пера на штабной ландкарте, но в обоих случаях- по разным причинам, всякий раз оставляя то ,что сегодня зовётся Австрией, граница лежит в нескольких километрах от того места, по горам, а летом 1945-го демаркация затянулась надолго, я был туда эвакуирован, мыкался, не знал, что из меня выйдет, то ль меня причислат к словенам в Югославию, то ли- к каринтийцам в Австрию, я жалел, что упустил уроки словенского ,ведь французский давался мне легче, даже к латыни я питал больший интерес. Галиция ,может, навсегда останется Галицией, под любым флагом, и слишком сожалеть мы об этом не будем, ведь экспансия нас вообще не увлекает, это по-семейному, когда все в прошлом, мы должны наведываться к своей тёте в Брюнн, ничего не станется с нашими родственниками в Черновиц( Черновцах- прим.перев.), воздух во Фриоль (Фриули, итал.- прим.перев.) лучше здешнего, когда ты вырос, должен съездить в Вену или в Прагу, когда вырос...
Я должен добавить, что реальности нами всегда воспринимались с равнодушием и апатией, нам всегда было абсолютно всё равно, в какой стране находится, и ещё очутится тот или иной город. Несмотря на это обстоятельство, в Прагу я еду иначе, нежели в Париж, только в Вене собственная жизнь всегда мне кажетя ненастоящей, но и не напрасно прожитой, лишь в Триесте я не был чужим, но для будущего это не имеет значения. Может ,не выйдет, но я хочу раз и поскорее, возможно, в этом году съездить в Венецию, с которой ещё не ознакомился.

(Торопливый кашель господина Мюльбауэра.)
Я, конечно, против всякого администрирования, против этой повсемирной бюрократии, которая имеет дело со всем от людей с их бумагами до колорадских жуков с их данными, всё под себя подминают, не сомневайтесь. Но здесь речь о несколько ином, об культурной администрации одной мёртвой империи, и я не знаю, на каких основаниях вы или я должны гордиться, обращать мировое внимание на себя, театрализоованными праздниками, неделями культуры, музыкальными неделями, памятными годами, днями культуры, мир не станет лучше, если взглянет мельком не для того, чтоб напугаться, а могут и присмотреться: что из нас ещё выйдет; в лучшем случае, чем тише это всё проходит, чем деликатнее работают наши гробницы, чем сокровеннее это всё происходит, чем неслышимее играется и заканчивается представление, тем сильнее ,пожалуй, будет неподдельный интерес. Венский крематорий облечён собственной духовной миссией, видите, мы же не усматриваем особой его миссии, об этом можно долго говорить и далеко зайти, но да смолчим, здесь столетие на красном-лобном месте воспламенило нам в назидаение некоторые духи, и оно же испепелило их чтоб обратить в дело, но всё же я себя спрашиваю, вы, наверное, тоже себя спрашиваете, разве всякое дело не повлечёт за собой новое разногласие?...
(Перемена катушки. Герр Мюльбауэр опрокидывает свой стакан в один приём до дна.)

7.Вопрос:..............................?
Ответ: Я полагаю, мы не поняли друг друга, я мог бы начать заново и точнее ответить вам, если у вас будет на то терпение, а если выйдут какие недоразумения, то ,по крайней мере- новые. Мы не усугубим, не будем спешить, никто нас не подслушивает, вопросы и ответы выйдут иными, затронуты будут ещё некоторые особые проблемы, злободневные и насущные, проблемы будут означены и пущены в оборот, никаких проблем, слышно- это о них говорят. Я же о проблемах только слышу,  у меня никаких проблем нет, можно сложить руки на брюшке и выпить, разве неплохо, герр Мюльбауэр? Но ночью наедине с собой возникают содержательные монологи, которые остаются, ведь человек- тёмное существо, он лишь господин себе во тьме,а днём он возвращается назад в рабство. Теперь вы служите мне и вы сами сделались моей рабыней. Вы- рабыня своих листов бумаги, что лучше, чем то, что должно зваться "Нахтаусгабе", ваш рабски зависимый листок тысяч рабов...
(Господин Мюльбауэр вдавливает кнопку и убирает прочь магнитофон. Я не услышала его слов: "Благодарю вас за беседу". Герр Мюльбауэр сильно спешит, он готов к новой встрече, уже завтра. Если здесь будет фрёйляйн Йеллинек, я знаю, что будет ему сказано: я занята или больна, или в отъезде. Впредь я воздержусь напрочь.  Герр Мюльбауэр потерял полдня, он просит меня иметь в виду, без промедления пакует магнитофон и прощается, он говорит: "Целую ручку.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

1.Вопрос:..............................?
Ответ: Что я о времени? Не знаю, понимаю ли вас. Если вы о настоящем, то не стану судить, во всяком случае,- настоящее. Если истолкую вопрос иначе, о времени в общем, сразу, тогда я -не инстанция, нет, хочу сказать, мнение моё не мерка, судить эпоху я никак не смею. Вы имели в виду великое время, в котором жили мы, но я им не не был пленён, да кому может прийти в голову, пока ты в яслях, да и в школе- тоже, лишь в университете можно было говорить о многих великих временах, событиях, людях идеях...

2.Вопрос:..............................?
Ответ: Моё становление... Ах, так, духовное становление, спрашиваете. Летом я долго гулял по Гориа, лежал в траве. Простите, но это также относится к становлению. Нет , я бы не хотел уточнять, где Гориа: продадут и застроят её, подумать страшно. По пути домой я пересекал насыпь без светофора, иногда это было опасно: заросли лещины и несколько дубов заслоняли вид на встречный поезд, но сегодня там построили надземный переход, уже проще.
(Покашливание. Странная нервозность господина Мюльбауэра, которая передаётся мне.)
О великом времени, о великом времени скажу нечто, но ничего нового для вас: учите историю, но вы не ученица.
(Дружеские кивки господина Мюльбауэра.)
Когда начитается становление, вы согласитесь... Да ,я желал штудировать право, после пяти семестров я бросил учёбу, по прошествии пяти лет начал снова- и бросил после одного семестра, не желал стать судьёй или государственным защитником, но также и адвокатом я быть я не хотел, просто не знал, что или кого способен я защищать или обвинять. Видите ли, дорогой герр Мюльбауэр, мы ведь оказались в затруднительном положении: ужасен закон этот. На моём месте я бы...
( Герр Мюльбауэр подаёт знак. Ещё помеха. Герр Мюльбауэр вынужден сменить катушку магнитной ленты.)
... Хорошо, если вам угодно, буду выражаться конкретнее и ближе к делу, я только хочу сказать об этих препятствиях, вам они ведомы, ведь правосудие столь напористо вблизи, а ведь не исключено ,что вам по нраву его недостижимо чистая вершина, но вблизи оно-то сокрушающее- и с короткой дистанции мы зовём его несправедливостью. Кроме того, я всегда тяжко мучусь, когда вынужденно пересекаю Музейную улицу мимо Дворца правосудия или случайно оказываюсь вблизи Парламента, где-нибудь на Райхсратштрассе, ни обойти их, ни приблизиться к ним, ни видеть, подумайте только о связи "Дворца" с "правосудием"- это обязывает: кривда там непроизносима, а что до правды! В дальнейшем это черевато, а этот днями горящий факел Дворца правосудия...
(Шёпот господина Мюльбауэра: "1927, 15 июля 1927!")*
Вечный огонь такаго чудовищно-призрачного Дворца с его колоссальными статуями, с его колоссальными процедурами и приговорами, которые зовутся судом! Это горение днём...
(Герр Мюльбауэр запинается и спрашивает ,можно ли "выключить" последний фрагмент интервью, он говорит "выключить"- и и смущается.)
Моё пережитое...? Что больше всего впечатлило меня? Однажды мне странно подумалось, что я родился в точности в месте геофизической аномалии, я в ней не слишком разбираюсь, но она непремено отражается на людях, в частности, на их отношении к праву.
(Герр Мюльбауэр озадачен, он машет рукой.)

3.Вопрос:..............................?
Ответ: Моё мнение о молодёжи? Никакого, в самом деле, никакого, во всяком случае, я до сих пор не задумывался о ней, очень прошу вас, будьте осмотрительнее, ведь большинство вопросов, которые вы мне задаёте, да и вообще, многих вопросов мне ещё не задавали. Современная молодёжь? Но в таком случае мне следует поразмыслить о современных стариках, и о людях ещё не старых ,но уже не молодых, это так трудно, представить себе все фракции, эти различия, разновидности молодых и стариков. Знаете ли, я не силён в абстракции, мне видится конкретное, например, эти скопища детей на игровых площадках, и вообще скопления детей кажутся мне особенно отвратительными, и я не могу постичь, как ребёнок может стерпеть соседство стольких детей. Ребёнок среди взрослых- это годится, а бывали ли вы когда-нибудь в современной школе? Ни один ребёнок, не будь он напрочь слабоумным или физически неразвитым, но таковых, пожалуй, большинство, не пожелает себе расти в детском саду и проникаться проблемами остальных деток, а кроме болезней им есть много чем поделиться,- разве это "развитие"? Вид многочисленного детского собрания довольно пугает меня...
(Герр Мюльбауэр машет руками. Машет явно неодобрительно.)

4.Вопрос:..............................?
Ответ: Мои любимые... что? Любимые занятия, так точно, спросили вы. Я не любитель.  ..меня абсолютно не занимает эта повсеместная занятость, вам же заметна тотальная мировая деловитость, её адские шумы слышны вам. Будь на то воля, я бы запретил деловитость, но могу заняться лишь собой: мои успехи невелики, не могу похвалиться, не желаю себя лучшего, чем есть, но о некоторых своих стремленях говорить не решаюсь: каждое из них довлеет над куда сугубейшими, безнадёжно стремится заместить их, прошу, это слишком интимно...
При всём желании, не могу сказать. Мои любимые..., например? Пейзажи, звери, растения? Любимые...? Книги, музыка, архитектурный стиль, направление живописи? Нет у меня никаких любимых животных, комаров, жуков, червей, при всём желании не могу сказать вам, каких птиц, или рыбок, или хищных зверей предпочитаю, не выберу, но ,даже проще- между живым и неживым- и то затрудняюсь.

(Герр Мюльбауэр торжествующе кивает на Франсе, кототый тихо заходит в комнату, зевает, потягивается ,а затем в один прыжок оказывается на столе. Господину Мюльбауэру надо поменять ленту. Краткий диалог "за кадром" с господином Мюльбауэром, который не знал, что я держу кошек. Герр Мюльбауэп в вызовом говорит мне: "Вы могли бы записать милое интервью со своими котами", от просто отчитывает меня! Я смотрю на часы и нервно говорю, что кошки -просто случайность, не держать же мне их на привязи, но в это время в комнату входит Троллоп, и я их обоих гневно гоню прочь. Запись продолжается.)

4.Вопрос:..............................? (Дубль.)
Ответ: Книги? Да, читаю много, всегда много читал. Нет, не знаю, поймём ли мы друг друга. Охотнее всего читаю на ногах ,но и в кровати- тоже, книги тогда почти всегда кладу подле, нет, дело не в книгах, но -в процессе: белое и чёрное, буквы, слова, строки, эта нечеловеческая сосредоточенность, формы, эта запечатлённость, эта обращающаяся впечатлением печатная иллюзия. Поверьте мне, впечатнение есть иллюзия, плод нашей иллюзии. Ещё приходится листать страницы, жадно, а что там впереди? шёпот, шорох, соучастие в баснословном излитом однажды излиянии, читать между строк, утверждать жизнь одним-единым предложением,  "по тексту" переживать былое. Чтение- ноша, которая способна заменить остальные или, по крайней мере, лучше прочих подталкивает к жизни, чтение- очищение, разрушающая страсть. Нет, я не принимаю снотворное, я принимаю книги, предпочтения, конечно, у меня есть, многие книги не для меня, некоторые читаю только утром, иные- только на сон грядущий, есть книги, которые я не выпускаю из рук, брожу с ними из светлицы на кухню, стоя читаю в коридоре, я не делаю пометок, не вожу губами во время чтения, я довольно рано научился читать, методику не припоминаю, но вам бы как-нибудь о ней следует разузнать, в наших провинциальных школах она на высоте, была, по крайней мере, когда я научился читать там. Да, и меня попазило, хотя довольно поздно, что в иных странах люди не умеют читать, по крайней мере- быстро, ведь скорость важна, не только концентрация, извольте, кому охота жевать простое или сложное предложение, глазами или даже губами, пережёвывать? предложение ,где не одно порлежащее и одно сказуемое, должно быть быстро проглочено, а потому сложное, разветвлённое предложение годится проходить в бешеном темпе, неуловимым слаломом глазных яблок, иначе оно не поддаётся, предложение должно "даваться" читателю. Не могу "прорабатывать" книги- это уже занятие. Есль люди, доложу вам, которым доступны невероятнейшие впечатления на поприще чтения... Во всяком случае, неграмотность притягивает меня, я даже знаю тут одного, не читающего, он даже не умеет читать, не желает; состояние невинности человека, которому неведома ноша чтения- лучше бы не читать и оставатьсянеграмотным...
(Герр Мюльюауэр предусмотрительно выключил магнитофон. Извинения господина Мюльбауэра. Я прошу повторить лишь некоторые предложения.)
Да, я много читаю, но многократный непреходящий шок испытываю от припоминания пяти слов на странице 27-й слева внизу: "Nоus allons a` l`Esprit"**. Эти слова с плакатов, имена с вывесок, названия книг, которые ,непроданные, стоят на витрине, анонсы журналов, пролистанных за столиком у дантиста, надпись на памятнике, надгробная, мне бросается в глаза: "ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ..." Листая телефонный справочник, имя "ОЙЗЕБИУС". Короче говоря...
В прошлом году я как-то прочёл: "Он носил Меншикова", не знаю почему, но я сразу, с одной фразу, понял, почему именно он должен был этим заниматься, он носил Меншикова, должен был носить его, и мне важно было узнать это, это стало неотъемлемой частью моей жизни. Надо бы разведать ещё. Кстати, должен вам сказать, не могу счесть книг прочитанных мною днём и в ночи, книг, которые произвели на меня неизгладимое впечатление, и почему? каким образом? надолго запомнились они. Что цепляло, спросите вы, но речь не только о заметном: лишь одинокие фразы, отдельные впечатления снова и снова просыпаются в моей памяти: "У славы белых крыльев нет. Avec ma main brule`e  j`e`cris sur la nature du feu. In fuoco l`amor mi mise. To the Onlie Begetter..."
(Жесты, мои. Я краснею. Герр Мюльбауэр вынужден тотчас выключить запись, это никуда не годится, я запямятовала: читатели газет в Вене теперь не переносят итальянского, а большинство- и французского, младшие- тоже, это не по теме. Герр Мюльбауэр не в своей тарелке: итальянского и французского он тоже не знает, но уже дважды побывал в Америке, а слово "вegetter" ему не встречалось мимоходом.)

_______Примечания переводчика:______________
* Дата т.н. вооружённого Июльского мятежа левых партий ,подавленного полицией;
** Мы идём к Духу (фр.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Вопреки нашим различиям, Малина и я питаем одинаковый страх к собственным именам, только Ивану впору и ладно его имя, он дружен с ним, идентифицируется посредством его - и я наслаждаюсь произнося его в лицо Ивану, и про себя, и вслух. Его имя стало моей усладой, необходимой роскошью в моей жалкой жизни, и я забочусь о том, чтобы Иваново имя звучало повсюду: шепотом и лёгким помыслом. Даже когда я одинока, одна иду по Вене, говорю себе повсюду и везде: здесь мы с Иваном шли, там я ждала Ивана, в "Линде" мы с Иваном обедали, на Капустном рынке (на Кольмаркте) мы с Иваном выпили по эспрессо, на Каринтском кольце Иван работает, здесь Иван покупает себе сорочки, вон там Иваново бюро путешествий (не люблю слова "турбюро"- прим.перев.) Ивана ведь уже не унесёт в Париж или в Мюнхен! А там ,где я с Иваном ещё не побывала, говорю себе: здесь вот должна я когда-нибудь пройтись с Иваном, это я должна Ивану показать, я хотела бы с Иваном однажды вечером с Кобенцля или с крыши небоскрёба на Херренгассе взлянуть на город. Иван отзывается сразу как только его окликнут, а Малина медлит, и так же медлю я, когда меня касается. Поэтому Иван правильно делает, что не всегда зовёт меня по имени, а -по кличкам, которые изобретает к случаю, или же говорит "майн фрёйляйн". Моя фрёйляйн, нам уж снова предстоит взаимная измена, это постыдно, там следует от этого наконец отвыкать. Glissons. Glissons.*

То, что Иван не интересуется Малиной, я ещё могу понять. Мне приходится быть начеку, чтоб один не встретился с другим. Но я совсем не понимаю, почему Малина никогда не заговаривает об Иване. Он вслух не упоминает его, аккуратно сторонится моих телефонных с Иваном разговоров, старается не встретиться с ним на лестнице. Он делает вид, будто ещё не знает номера Ивановой машины, хотя моё авто очень часто припарковано на Мюнцгассе за или перед ним, а когда я по утрам наскоро отвожу, это близко, опаздывающего в свой Арсенал Малину, он должен бы заметить, что мне Иваново авто не мешает, я нежно приветствую его, поглаживаю кузов, даже мокрый или пыльный, ладонью, с облегчением убеждаюсь, что номер W 99.823 за ночь не изменился, Малина садится, я жду его рокового, насмешливого словца, стыдящего меня замечания, перемены его мины, но Малина терзает меня безупречным самообладанием, своим неколебимым доверием ко мне. Пока я напряжённо жду грозного выпада, Малина педантично расписывает мне повестку рабочей своей недели: сегодня киносъёмка в зале славы, беседы с референтами по оружию, мундирам, наградам; директор в отъезде, с докладом в Лондоне, а потому он один, вопреки собственному желанию отправится на выставку оружия и полотен в "Доротеуме"; молодой сотрудник Монтенуово получит тему для исследования; эти выходные у Малины- рабочие... Я забыла, что на этой неделе у него пересменка, а Малина должно быть подумал, что я запамятовала, ведь я зареклась не выдавать собственной растерянности5 ведь он по-прежнему ведёт себя так, будто никого и ничего нет кроме нас двоих, меня и Малины. Будто я думаю о нём... как всегда.

Я взяла интервью у господина Мюльбауэра, который прежде подвизался в "Винер Тагблатт" , а затем ничтоже сумняшеся перешёл, невзирая на политические принципы, в "Винер Нахтаусгабе", несколько раз отказалась было под предлогами, но герр Мюльбауэр "целую-вашу-ручку" звонками достиг искомой им цели- и его день настал, что сказано, не вырубишь топором: герр Мюльбауэр, который годами прежде стенографировал, ныне говорит под магнитную запись, он курит "Бельведер", не отказывается от виски. Мои вопросы повторяются в его ответах, а заслуга господина Мюльбауэра в том, что его неучтивость обратилась пространностью исповеди. ответоввыразилась в недконкретность  иркоторые ,по причине неконкретрости интервьюируемого к чести интервьюируемого,  иь лони отоымого прежде д?рс хтьная несколько раз было рауол з в мяетж

_________Примечание переводчика:________________
* Скользим. Скользим (фр. в изъяв. или побуд. накл.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Мясо я порезала на равные куски. Лук мелко покрошен. Розовая паприка на столе, ведь сегодня будет пёркёльт (жаркое с паприкой), а до него- яйца в горчичном соусе, раздумываю, не будет ли слишком ещё и абрикосовые клёцки, хотя лучше просто фрукты, но если Иван останется на Новогоднюю ночь в Вене, тогда попробую крамбамбули, который уже моя матушка не готовила, для него жгут сахар. Из поваренных книг черпаю то неподходящие, то едва ли применимые рецепты, и что Ивану понравилось бы, только многовато для меня пауз, "готовить до...", "потрогать после...", о замесе речь, о слабом и сильном огне, в которых я не разбираюсь, и как только его дозировать в моей электродуховке, и достаточна ли для моих блюд из "Старая Австрия просит к столу" и "Малой энциклопедии венгерской кухни"? итак, попробую просто удивить Ивана, который уже отчаялся видеть в ресторанах жареное мясо и лёгкие, шашлык и колбасные лепестки в сотый раз. Я готовлю ему то, что не значится в меню, ломаю голову, как соединить старое доброе время с его свиным смальцем, сливками и сметаной со здравомыслящим новым временем, в котором есть йогурт, листья салата ,облагороженные маслом и лимоном, время превосходства невареных, подсчёта углеводов, умеренной калорийности и обхождения без пряностей. Иван не догадывается, что я уж с утра обега`ла ряды, спрашивала без обиняков, почему так мало трав, где эстрагон и почему вместо него базилик, и как быть с рецептами? У зелёнщиков всюду лежит одна петрушка да порей, рыбнику уже много лет не доставляли свежей речной форели, и так клала я то поверх мяса и овощей немногое, что удавалось прикупить. Недеюсь, что руки мои не будут пахнуть луком, я всё время забегаю в ванную чтоб ополоснуть руки, вывести луковый дух одеколоном и причесаться. Иван должен увидеть только результат: стол накрыт, свеча горит, а Малина станет удивляться: как это мне удалось и вино своевременно охладить, и тарелки подогреть, а между наливанием воды и нарезанием батона крашу я тушью ресницы, подкрашиваю румянами у Мадинового зеркальца для бриться глаза, пинцетом привожу брови в порядок, и эта синхронная работа, которая невероятна, она напряжённее всех тех, что я исполняла прежде. Ведь за неё ожидает меня высочайшая награда: Иван придёт уже в семь вечера и останется до полуночи. Пять часов Ивана равны двум дням отдыха, благотворны для кровообращения, они как лечение. Ничего мне не мешает, в кухне ничто не лишнее, всё мне по силам ради того, чтоб Ивану услужить по-супружески часть его жизни; если Иван за ужином выдумает, что в Венгрии он часто плавал было под парусом, я сразу же стану учиться тому же, с утра пораньше, по-моему, на Старом Дунае, в Императорском заливе, ведь Ивану когда-то захочется снова поплавать на лодке. Но сама не позволяю Ивану неволить меня. Стоя за плитой, поскольку еда готовится быстро, я исследую причины собственной неспособности, вдруг сменившей столько способностей. Меня можно связать лишь обманом, мелкими уступками, тактикой, тем, что Иван игрой зовёт. Он не прочь и меня оставить в игре, да она вся, по-крайней мере для меня, вышла, партия окончена. Я раздумываю над уроком, данным мне Иваном, когда извиняюсь, когда жду, ведь Иван замечает, что я должна оставить его в покое- а я и не должна извиняться. Он также говорит: "Буду следовать за тобой, смотри, не следуй за мной, тебе срочно необходим дополнительный урок, кто же тебе не проподал основ?" Но Иван нелюбопытен, ему не интересно, кто мне не преподал основ, я должна забросить коючок и поймать Ивана, беспредматная улыбка должна выйти у меня, прихоть, плохая манера, но с Иваном у меня ничего не выйдет.
 -Ты слишком проницательна, -говорит Иван- но ведь меня видно насквозь, играй же, разыграй что-нибудь для меня.
Но что мне разыгрывать перед Иваном? Первая моя попытка бросить вызов ему, не позвонившему вчера, забывшему припасти для меня сигареты, марки которых он до сих пор не знает, оборачивается гримасой, ведь прежде ,чем я на звонок достигаю двери, вызова нет и в помине, а Иван считывает с моего лица прогноз погоды: прояснение, потепление, жарче, безоблачно, пять часов кряду устойчивого хорошего климата.

- Почему ты совсем никогда не говопишь
- Что?
- Что снова хочешь прийти ко мне
- Но!
- Я позволяю тебе не говорить этого
- Видишь ли
- Чтоб принудить тебя играть
- Не желаю игры
- Но без неё не обходится

Из за желающего игры Ивана, я изучила группу фраз-дразнилок. Первой я ещё испугалась, но теперь уже стала довольно изобретательной- и жду их, ведь когда Иван начинает дразниться, это добрый знак.

- Орлица ты, да, ты, кто ещё?
- Всегда берёшь меня здесь в плен, да, ты
- Ведь правда, смейся кстати
- Не смотри холодно
- Les hommes sont cochons *
- Тебе французский учить да учить
- Les femmes aiment les cochons **
- Как хочу, так и говорю с тобой
- Бедняжка ты
- Делай со мной что хочешь
- Не отвыкай подучиваться
- Ты слишком глупа, ничего не поняла
- Вырастешь- станешь беднягой
- Хорошо было б: росла себе и росла
- Да, этого хочу, естественно, а чего ещё?
- Ты должна стать совсем другой
- С таким талантом, да, стала, естественно
- Ведьма ты, прекрати наконец
- Тебя они совсем испортили
- Да, такая ты, не пугайся только каждого слова
- Тебе что, закон не писан?

Дразнится только Иван, ведь я ему не отвечаю, только выкрикиваю частенько "но, Иван!", с каждым разом всё покладистей.
Что знает Иван о законе, который писан для меня? но всё же удивляюсь тому, что Иван лексикон свой узаконил. 

_________Примечания переводчика:________________
*- Люди суть свиньи (фр.);
** - Женщины любят свиней (фр.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

- Как было всё? Довольно интересно
- Ах да, угу, а как ты?
- Ничего особенного, было интересно
- Ложиксь-ка спать пораньше
- Ты ведь зеваешь, тебе и спать
- Не говори, у меня ни в одном глазу
- Нет, но мне утром надо
- Тебе и вправду утром надо?

Сижу дома одна, сунула лист в каретку, печатаю не думая: "Смерть придёт".

Оставленное фрёйляйн Йеллинек мне на подпись послание:

Многоуважаемый герр Шёнталь,
благодярю Вас за прошлогоднее письмо, в замешательстве вижу: оно от 16 сентября. К сожалению, по многим причинам, я не была способна ответить на него раньше, а в этом году никакие обязанности я не могу взять на себя. С благодарностью и лучшими пожеланиями.

Я вынимаю новый лист ,а письмо бросаю в корзину.

Многоуважаемый герр Шёнталь,
в невыносимом страхе и несказанной спешке пишу Вам это письмо. Поскольку вы для меня чужой , мне легче удастся Вам отписать как моему другу, а поскольку Вы- человек, оставляю это на Ваше дружеское попечение......................
Вена ...........                                                                          Некая незнакомка.

Каждый скажет ,что Иван и я не счастливы. Или что у нас уже давно нет причин таковыми называться. Но каждый неправ. Каждый- это никто. Я забыла спросить по телефону Ивана о переключении скоростей, Иван щедро обещал, в следующем году он мне эту коробку скоростей растолкует, да что мне дела до этого руля в следующем году? лишь Иван важен, по телефону он сказал мне сегодня, что уже сыт бутербродами, он желает наконец узнать, как я готовлю, и тут-то я наобещала на один-единственный вечер больше, чем Иван мне на следующий год. Ведь если Ивану хочется узнать, как я готовлю, он не станет подгонять меня как когда я просто сервирую питьё, и сегодня ночью я вижу себя в библиотеке под полками своих книг- среди них нет поверенной, мне надо тотчас купить какую-никакую, как абсурдно, ведь на что мне прочтитанное мною доселе, если оно не нужно Ивану. "КРИТИКА ЧИСТОГО РАЗУМА" прочитана под 60 ваттами на Беатриксгассе; Локк, Лейбниц, и Юм- в темноте Национальной библиотеки, под лампочками, от досократиков до "DAS SEIN UND DAS NICHT"*, которая множеством определений навеки огорошила меня; Кафку, Рембо и Блейка -под 25 ваттами в парижском отеле; Фрейд, Адлер и Юнг прочтены под 360 ваттами на укромной берлинской улице, под лёгкие обороты этюдов Шопена, пламенная речь об отчуждении духовных свойств изучена на морском берегу в околице Генуи: бумага в соляных пятнах, покороблена солнцем; за две недели сносной, сбитой антибиотиком, лихорадки прочитана "Человеческая комедия" (О. де Бальзака- прим.перев.), в Клагенфурте; Пруст прочитан в Мюнхене, до рассветных сумерков - и на мансарде подброшен вверх под самую крышу; французские моралисты и венские логики прочитаны, со спущенными чулками, под тридцать французских сигарет в день прочитано всё от "DE RERUM NATURA"** до "LA CULTE DE LA RAISON"***; история и философия, медицина и психология измочалены, проработаны в психиатрической клинике Штайнхоф на анамнезах шизофреников и маниакально-депрессивных, конспекты составлены в "экстремальной" аудитории то при шести градусах выше нуля, то при 38 в тени, ещё вот записки de mundo, de mente, de motu**** , после мытья головы прочитаны Маркс и Энгельс, а абсолютной пьяной мной - В.И.Ленин прочтён, а небрежно, мельком газеты, газеты, газеты прочитаны, и уж -газеты, прочитанные в детстве, у очага, когда я зажигала огонь, и газеты, и журналы, и карманные книги там и сям, на всех вокзалах, во всех поездах, в трамваях, в омнибусах, самолётах, и всё обо всём прочитано, на четырёх языках, fortiter, fortiter, fortiter*****,и всё понято, то, что надлежит прочесть, и освобожденна от всего прочитанного, я ложусь рядом с Иваном и молвлю: "Я стану книгу эту, которой ещё нет, писать ради тебя, если ты её вправду желаешь. Но ты должен по-настоящему захотеть, пожелать её от меня, а я не буду настаивать, чтоб ты прочёл её".
Иван говорит: "Надеемся, с добрым концом книга выйдет".
Надеемся.

_____________Примечания переводчика:_____________________________
*"L'etre et le neant" или "Опыт феноменологической онтологии" Ж.-П. Сартра;
** "О природе вещей", поэма Лукреция, в которой автор изложил учение Эпикура;
*** "Культ разума",кажется, сочинение Вольтера, а может быть, антология трудов "дехристианизаторов"( и де Сада тоже?)- современников Вольтера;
**** букв. "о мире, о разуме, о движении(планет)";
***** быстрее, быстрее, быстрее (лат.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

- Смертельно измотан, ведь измотан
- Я просто мертва
- Нет, не верю, именно я
- Я улеглась, я просто
- Наконец-то раз высплюсь
- Сегодня рано улягусь, а ты
- Я уже улёгся, но сегодня вечером
- Давай-ка, укладывайся спать пораньше
- Как сонная муха, я даже не способен описать
- Коль ты и вправду настолько уставший
- Ещё бы, как устал- смертельно
- Тогда сегодян вечером лучше не
- Конечно, если бы ты не настлько устала
- Пожалуй, я не расслышала
- Тогда прислушайся-ка
- Ты же засыпаешь
- Пока нет, в самом деле, я только устал
- Тебе выспаться надо, отдохнуть
- Ворота я оставил незапертыми
- Уж как я устала, а ты, должно быть,- пуще моего
..............................................................................
- Уж конечно, не иначе
..............................................................................
- Приходи ко мне поскорее!

Бросаю трубку, швыряю прочь усталость, сбегаю лестницей вниз, пересекаю улицу. Ворота дома номер 9 просто притворены, дверь комнаты притворена, и вот, Иван повторяет заново "усталые" предложения, и я за ним, тоже- все, и уж мы настолько изнурены, что не способны выстонать вслух меру собственной усталость, мы прекращаем говорить и взаимно бережёмся от засыпания, несмотря на сильную усталость, и пока не раздастся звонок, я непрестанно рассматриваю Ивана, который обязан соснуть хотя бы четверть часа, в полутемноте, ободрять его, клянчить у него и надеяться услышать хоть одно  не "усталое" предложение, одну фразу, которая застрахует меня на белом свете, но вкруг глаз моих смыкается нечто, выделения слёзных желез столь скудны, что на кончиках глаз не повиснуть и по слезинке. Достаточно ли фразы единой, чтоб застраховать нуждающуюся? Должна быть дана страховка, только не от этого мира.

Я только сегодня осознала то, что у Ивана всю неделю нет свободного времени- больше уж не могла держать себя в руках. Безосновательно это, бессмысленно, я поставила Ивану его стакан с двумя порциями льда, а со своим стаканом, встав тотчас, иду я к окну, я должна отыскать путь из комнаты, под предлогом, пойти в ванную, мимоходом смогу- будто ищу книгу в библиотеке, хотя между книгой и ванной комнатой нет никакой связи. Прежде, чем я выбираюсь из комнаты, только заговариваю , что с домом виз-а-ви глухой Бетховен сочинил было не только Девятую симфонию, но и нечто другое, но я же не глухая, я могла бы как-то рассказать Ивану, что кроме Девятой- но вот уж и не могу прочь из комнаты, ведь Иван мой порыв уже заметил: я напрягла свои плечи, ведь я уже не достаю носовой платочек, чтоб слезы "заговаривать" ,в этом природном катаклизме надо винить Ивана, особенно, если Иван ему ничего не противопоставит, ведь столько плакать невозможно. Иван ведёт меня за плечи к столу, я должна присесть и пить, но я хочу плача извиниться за плач. Иван весьма удивлён, он молвит: "Почему бы тебе не поплакать, плачь же, если тебе так годится, плачь же сколько сможешь и ещё немного, ты должна просто выплакаться".
Я выплакиваюсь, а Иван пьёт второй виски, он ни о чём меня не спрашивается, не донимает меня своей заботой, не нервничает, не раздражается, он ждёт, как ждут когда утихнет буря, он убеждается, что мои всхлипы утихают, ещё пять минут- и он смочит платок в ледяной воде для меня, вытрет им мне глаза.
- Мы же не ревнивы, моя фрёйляйн.
- Нет, не то.
Я плачу ещё немного, но лишь потому, что "и ещё немного" благотворно.
Конечно нет. Плакала без всяких на то оснований.
Но, естественно, причина есть. Неделя без инъекций действительности -моя. Не желаю, чтоб Иван расспрашивал меня о причине, но он этого не сделает, он позволит мне снова и снова выплакаться.
-Выплакаться!- прикажет он.
В этом анимированном мире я живу полудикой, впервые вольной от суждений и пересудов внешнего моего мира, сама больше не готовая судить мир, способная лишь на мгновенный ответ ему, проклятием или стоном, счастьем и радостью, голодом и жаждой, ведь я столь долго не жила. Моя фантазия, богаче той, что положена дичи, из-за Ивана наконец-то тронулась, посредством него  нечто бескрайнее вошло в меня и уж лучится наружу; постоянно, там ,где миру нужно, я освещаю его; с этой точки, которая есть не только центром жизни моей, но и- моей воли "хорошо жить", сияю я в мир, ведь я желала бы, чтоб Иван нуждался во мне, как я нуждаюсь в нём, и ради этого -вся жизнь. Иногда он тоже нуждается во мне, поскольку звонит в дверь, я отворяю, он с гадетой в руке, мельком взглянув, молвит :"Мне снова надо уехать. Тебе нужно авто сегодян вечером?" Иван уходит с моими ключами от авто- и уже это короткое явление Ивана волнует меня и моровой океан, и созвездия, я жую на кухне бутерброд с колбасой и кладу тарелки в раковину, а Иван всё говорит мне: "Мне снова надо уехать...", я стираю пыль с граммофона, чищу бархоткой пластинки, "Приходи ко мне поскорее!" говорит Иван, по срочной надобности уезжая на моём авто, ведь Ивану надо скоро свидеться с детьми, Бела занозил руку, "Приходи ко мне поскорее!" сказал же Иван, и это небезопасное предложение должна я пронести сквозь поедание бутерброда, и сквозь открывание конвертов, и стирая пыль, ведь в будничной рутине, которая уже не буднична, оно всякий миг способно полыхнуть карнавальным взрывом. Я, сосредоточенно глядя перед собою, набрасываю список:
Электрики
Расчёт за электроэнергию
Сапожная игла
Зубная паста
Письма к Ц.К. и адвокату
Чистка
Мне бы завести граммофон, но снова слышу "Приходи ко мне поскорее!" Я могла бы дождаться Малины, но лучше пойду лягу в кровать, я смертельно устала, страшно устала, смертельно вымоталась "приходи...". Иван должен скоро вернуться, он только прносит мне ключи: Бела всё же не занозил руку, его матушка зря переполошилась, в коридоре я крепко держу Ивана, а он спрашивает меня: "Что с тобой? Почему ты так глупо улыбаешься?"
О, ничего, мне просто по-глупому хорошо, оттого я дурею.
Но Иван отвечает мне: "Это зовётся не "по-глупому...", это значит просто "хорошо". Что же с тобой раньше-то было? Тогда тоже самое, без "хорошо?"
Я качаю головой, Иван в шутку замахивается рукой, будто чтоб ударить меня, тогда возвращается страх, я сдавленно прошу Ивана: "Прошу, только не голову".
Мороз по коже ещё час после того, а я раздумываю,сказать ли об этом Ивану, но он не поймет, сочтёт речь мою безумной, и поскольку ему я ничего не смогу сказать об убийстве, то остаюсь, отброшена назад, при своих, навсегда, я пытаюсь только стесать это проклятье, выжечь его, ради Ивана, я же не могу обретаться в смехе от дум смертных, только с Иваном удаётся мне эту память утишить, он вызволит меня от этой болезни, он должен избавить меня. Но поскольку Иван не любит меня, да и не нуждается во мне, с чего бы ему в один прекрасный день полюбить, возжелать меня? Он смотрит на моё гладкое личико и радуется, когда ему удаётся рассмешить меня, и он снова будет уверять меня, что мы застрахованы от всего, как наши автомобили, от землетрясения и урагана, от кражи и столкновений, от всевозможных пожаров и града, но я застрахована одной фразой- и только-то. Мир не знает страховки для меня.

Сегодня пополудни собираюсь я, ухожу на лекцию в Инститю Франсэ, конечно же, опаздываю, мне приходится стоять за дверью, издалека меня приветствует Франсуа, посыльной, он связует наши культуры, примиряет и взаимно оплодотворяет их, сам того не зная, мы вместе не знаем того, поскольку не нуждаемся в этом, но нашим государствам это нужно, он манит меня, хочет встать, кивает на своё место, но я уже не хочу никому мешать, пробираться к Франсуа, ведь многие пожилые дамы в шляпах, и господа, а также много молодых людей, которые рядом со мною стоят у стены, слушают доклад как службу в кирхе, изредка разбираю я то одну, то другую фразу- и уж опускаю очи долу: постоянно слышу нечто о "la prostitution universelle", мило, думаю, как чётко: молодой человек из Парижа с аскетически бледным лицом голоском мальчика-певчего говорит о 120 днях Содома, и я уже слышу в десятый раз нечто об "универсальной" проституции - храму благоговеющих нас, с его универсальной стерильностью, передо мной всё начинает кружиться, но я же наконец хочу знать, как выглядит тут она, в этой Са`довой Церкви, адресую дерзкий взгляд молодому мужчине, который откликается мне своим бледным взглядом, а затем битый час мы, в церкви времён Инквизиции, заговорщически-интимно переглядываемся. Единственным оставленным слушателям проходом я успеваю покинуть зал прежде, чем рассмеюсь сквозь зажатый в зубах платок и до того, как мой смех перейдёт в кашель. Мне надо срочно позвонить Ивану.

продолжение следует
перевод с немцкого Терджимана Кырымлы

Бюро я не купила, ведь стоило оно пять тысяч шиллингов, да ещё было монастырским- это обстоятельство тоже остановило меня, к тому же за ним я не стала б писать, ведь нет ни пергамента ,ни чернил, да и фрёйляйн Йеллинек эта идея не воодушевила: она привыкла к моей пишущей машинке. А листкам рукописи о принцессе фон Карган я позволила утонуть в одной папке дабы фрёйляйн Йеллинек не заметила моё сочинение, нам ведь важно "разделаться" с письмами: и вот я на три ступеньки лестницы ближе к библиотеке сажусь за ней, достаю несколько "входящих" и диктую секретарю "исходящее":
"Многоуважаемые господа..."
Заголовок с сегодняшней датой фрёйляйн Йеллинек, конечно, уже написала, она ждёт, мне ничего не приходит на ум- и я говорю: "Милая фрёйляйн Йеллинек, пожалуйста, пишите же, что Вам угодно", однако, растерянная фрёйляйн Йеллинек не желает знать ,что значит "как угодно"- и я измученно выдавливаю из себя: "Пишите, например "по причине нездоровья"... ах, вот как, у нас это уже было? тогда- "по причине занятости" ,и к этой фразе мы прибегали слишком часто? тогда просто "спасибо, всего наилучшего". Иногда мои отговорки озадачивают Фрёйляйн Йеллинек, но она не подаёт виду, не знает она никаких "многоуважаемых господ", ведом ей лишь господин др. Краваня, который спциализируется в неврологии, а в июле женится, в этом она сегодня мне призналась, они поедут в Венецию, а пока её потаённые мысли витают в поликлинике и заняты будущим устройством квартиры, она заполняет для меня формуляр, она роется в архиве, где царит невероятный хаос, она находит письма, килограммами, датированные 1962-м, 1963, 1964, 1965, 1966 годами, она убеждается в тщетности своих стараний привести в порядок мои дела, которые она метит надписями "отложить", "подшить", "рассортировать по назначениям", деловые и личные раздельно, фрёйляйн Йеллинек способна на всё, но я не могу дать ей добро, ведь мне жаль времени на подобную затею: с тех пор, как я узнала Ивана, мне бы себя в порядок привести, а к сортировке писем я безразлична. Я собираюсь с мыслями ещё раз и диктую:
"Многоуважаемые господа,
благодарствую за ваше письмо от 26 января".

Многоуважаемый герр Шёнталь!
особа, к которой вы обращаетесь, которую вы будто знаете, которую даже приглашаете, её нет. Я попытаюсь объясниться, хотя теперь шесть утра- и мне это время кажется подходящим для объяснение, которое я должна дать вам и многим иным людям, ведь там много всего не даёт мне спать. Вы ведь не на детский вечер и не на праздничный пирог пригласили меня: непреклонные рамки мероприятия диктует корпоративность. Вы видите, я всё-же учитываю вашу точку зрения. Знаю, наша встреча расстройлась, и я должна была бы по крайней мене позвонить вам, но мне недостаёт слов ,чтоб описать свою ситуация, и положение мое обязывает обьясниться, оно же заставляет меня умалчивать об известных обстоятельствах. Приветливый фасад ,за которым ,вы видите, я иногда скрываюсь, к сожалению, мне всё чаще не даётся. Не верьте в моё упрямство: мои манеры не "плохи", они -единственное, что осталось мне, а если б их преподавали в школе как предмет, будь они ,специальностью, мне суженною- я бы преуспела именно в ней. Многоуважаемый герр Шёнталь, но я уже много лет не могу, часто неделями, добраться до двери собственной квартиры или позвонить по телефону, даже принять звонок я не способна- и я не знаю, чем помочь себе, верно, ничем уже помочь нельзя.
Я также совершенно не способна мыслить о надлежащих своих обязанностях: о сроке, о работе, о договоре- ничто не пугает меня в шесть утра так, как жуть собственного несчастья, когда бесконечная боль равномерно, беспрепятственно и на пределе терпения струится в каждом нерве, всё время. Я очень устала, смею сказать вам, насколько я устала...

Я поднимаю трубку- и слышу монотонный голос: "Приём телеграмм, прошу ждать, прошу ждать, прошу ждать, прошу ждать". На листке я чёркаю: "Др. Вальтер Шёнталь, Виляндштрассе 10, Нюрнберг. Прибытие сожалению невозможно тчк Письмо следует".
"Приём телеграмм, прошу ждать, прошу ждать, прошу ждать". В трубке щёлкает, живой голос молодой женщины сонно вопрошает: "Ваш номер, пожалуйста? Спасибо, я перезвоню".

Сущая  охапка "усталых" предложений у нас с Иваном, ведь мы часто бываем чудовищно усталыми, хотя он настолько моложе меня; Иван долго отсутствовал на выезде, он был в компании на сеновале в Нусдорфе, затем они вернулись в город на гуляш ,должно быть, кушали в то время, как я написала двухсотое письмо Лили, и ещё несколько других, одну телеграмму, по крайней мере, отослала, а Иван позвонил, в полдень в бюро, его голос был неузнаваем.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

На щебёнчатом берегу спешилась она , а воронок стал, она замечала всё больше сору в воде и боялась :то был знак скорого разлива. Принцесса не видела пути прочь с чуждого ей луга сплошных ивняка, ветра и воды, она медленно повела коня, угнетённая царством одиночества, замкнутым и заклятым царством, в котором очутилась она.  Беглянка стала присматривать место для ночлега, ведь солнце клонилось к закату, а опасный этот Поток жил: его шум и гомон, прибывающий волнами плеск-смех прибрежный, нежный шёпот смирной стремнины, его шипящие буруны, его злобный, тверди грозящий злой ропот сообща превозмогали шумы луговые. Белые вороны сбирались в стаи к вечеру, копошились на берегу бакланы, аисты рыбачили в воде, а болотные птахи всех пород кружили ,надрывно крича ,и крики их неслись далёко.

Принцессу прозвали дочерью этого святого приданайского края, хозяйкой зачарованного острова, где одни погибают с голоду, а другие обретают дар перемены обличий снося величайшие ужасы нисхождения в мир дольний. Принцесса заметила, что остров движется в лад с нею, потоки речные внушали ей нестерпимый страх, но и клочок ненадёжной тверди завораживал ,пугал её- и овладел ею небывалый покой, исходящий от ив. Какая-то глубокая угроза таилась в них ,угнетала её сердце. Очутилась она на краю людского мира. Принцесса склонилась над своим воронком, которого засасывала хлябь. Он пытался было вырваться из трясины, ржал, жалобно извиняясь перед хозяйкой: ведь чуял, что уж никогда не вынесет её по воде прочь на сушу. Принцесса прилегла рядом - и страх её крепчал с нарастающим шёпотом, гомоном, смехом ив, которые верещали пронзительно как никогда прежде и вздыхали стеная. Нет, не армия солдат преследовала Принцессу, но- воинство чуждый существ окружало её, трепетали мириады листочков кустистых верхушек ивняка, тут был вход в Царство Мёртвых и ,широко открыв глаза, встретила она стремящиеся напролом прямо на неё громящие колонны живых теней- и, чтобы хоть на миг забыться от воя страшнейшей бури, укрыла голову руками да и запрыгала опасно испытывая шумно затрясшуюся плоть острова. Принцесса не осталось выбора: ни вперёд, ни назад- её обложили вода и чары ив. Но в величайшей тьме явился ей луч- и знала она, что свет тот вовсе не людской, но -духовсвет, и пошла она, насмерть испуганная, навстречу ему, очарованная, прельщённая им.

То не свет был, но цвет, распустившийся в сплошной темени, краснее красного был он, неземной цветок. Принцесса потянулась было к нему, но тут же ладонь её сомкнулась у стебля вместе с иной ладонью. Ветер и хохот ив смолкли- и в присутствии восходяшей Луны, белым светом равнодушно озарившей тихие воды Дуная, узнала принцесса незнакомца в чёрном плаще. Чужак держа её за руку, запечатав двумя перстами другой руки свои уста, дал пленнице знак не расспрашивать его снова, на этот раз улыбаясь одним взглядом своих тёмных, тёплых глаз. Незнакомец был чернее черноты окружавшей его- и Принцесса , прижавшись, упала к нему на руки, они вместе опустились на песок- и чёрный чужак поклал цветок на грудь ей, будто мёртвой, затем же укрыл себя с Принцессой плащом.

Солнце уже высоко поднялось, когда незнакомец разбудил спавшую мёртвым сном Принцессу. Ещё раньше он принудил истинно бессметрных, стихии природные, смолкнуть. Принцесса и незнакомец попеременно заговорили, а слушавший улыбался. Они выговаривали и светлое ,тёмное былое. Высокая вода убыла, а прежде заката солнца услыхала Принцесса топот и всхрапы скачущего по ивняку своего воскресшего своего воронка. Она перепугалась было, дрогнуло её сердце- и спросила она: "Мне надо дальше, мне надо вброд одолеть реку, пойди со мной, не оставь меня как раз было!"
Но незнакомец покачал головой- и Принцесса спросила его: "Ты должен вернуться к своему народу?"
Незнакомец улыбался: "Мой народ старше любого из народов мира, он рассеян по всем ветрам".
"Пойди же со мной!"- вскрикнула Принцесса теряясь от боли нетерпения, и незнакомец ответил ей: "Терпение, терпи ты, ведь ты же знаешь, ты ведь уже знаешь". К ночи Принцесса обрела второй облик и оттого молвила она сквозь слёзы: "Знаю, нам суждено свидеться".
- Где?- спросил, улыбаясь, незнакомец.- И когда? Ведь езда вправду бесконечна.
Принцесса увидала погасший, увядший цветок, который покоился на земле и молвила зажмурившись, засыпая: "Позволь мне видеть!"
Медленно повела она рассказ: "Это станется выше по течению, снова будет великое переселение народов, это произойдёт в ином столетии... позволь мне справиться!... это будет через двадцать с лишком столетий, говорить будут люди: "любимая..."
- Что есть столетие?- спросил незнакомец.
Принцесса зачерпнула пригоршню песку и позволила ему стечь меж пальцев, молвила: "Столько или больше суть двадцать столетий. Тогда настанет время, когда ты придёшь и поцелуешь меня".
- Значит, это станется скоро, - молвил чужак. -Продолжай!
- Станется это в городе, а в городе том будет улица, -продолжила Принцесса.- Мы будем играть в карты, я утрачу взор свой, в зеркале воскресному дню быть.
- Что суть город и улица?- спросил поражённый чужак.
Принцесса несказанно удивилась ,молвила она: "Мы скоро свидимся, я уже знаю слова для нашего свидания, мы увидим это если ты уколешь мне сердце, у окна будем стоять мы, позволь мне высказаться! Это будет окно ,полное цветов, и от каждого минувшего столетия цветам быть собранным в нём, более двудесяти цветов, то будет знак нам обоим: верное для встречи нашей место- и всем тем цветам быть как этот цвет здесь!"
Принцесса оседлала своего воронка, она не снесла облак сна своего, ведь чужак молча означил было её и свою первые смерти. Он не напел ей на прощание, а она поехала верхом к своему краю голубых холмов, который издали высился, в пугающей тишине, ведь незнакомец загнал свою первую колючку в её, Принцессы, сердце ,и упала она с воронка, истекая кровью, среди верных своих на замковом дворе. Она, однако, улыбалась и лепетала в лихорадке: "Я ведь знаю, знаю!"

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

                                                    Тайна принцессы фон Кагран

Жила когда-то принцесса фон Кагран или фон Шагре из рода, который в более поздние времена прозывался Кагран. Её современник, св. Геогр, который убил Липового Червя и тем избавил местных жителей от опасностей, чем способствовал основанию града Клагенфурта, творил дела свои в Мерхенфельддорфе (равнинном селе на реке Марх) по ту сторону дунайского потока, о чём свидетельствует церковный сказ, здесь же, у раздольного заливного луга.

Принцесса была очень молода и красива, и был у неё воронок, на котором она опережала конных всадников. Свита уговаривала ,умоляла Принцессу не слишком удаляться одной, поскольку край тот придунайский был весьма неспокоен, границу его никто не осмеливался стеречь: позже хлынули через неё реты, маркоманы, норики, тезы, даки, иллирийцы, паннонцы. Тогда ещё не было никоких Цис- и Транслейтании: продолжалось великое переселение народов. Однажды нагрянули в край Принцессы венгерские гусары из пу`сты (степи), из раздольной,  в неизведанное к востоку простирающейся Венгрии. Они вторглись на своих диких азийских лошадках, резвых, как воронок Принцессы, сея повсюду страх.

Принцесса утратила власть и удел, она попадала из плена в неволю, ведь она и не билась за своё, и не желала идти в жены ни к старому королю гуннов, ни к старику-кагану аваров. Её стерегли как добычу стражники- множество красные и голубых всадников. Будучи настоящей принцессой, она скорее наложила б на себя руки, лишь бы не достаться старому королю, и вот как-то поздним вечером терзалась-мучилась она, та, которую захватчики готовились вывести вон из крепости дабы отдать в жёны то ли гуннскому, то ль аварскому хану. О побеге раздумывала Принцесса, надеялась, что стражники задремлют в сгущающихся сумерках, но надежда её всё иссякала. Воронка оставили Принцессе, а она не ведала, как только из табора выбраться да в свой край голубых холмов возвратиться ей. Без сна лежала она в своём шатре.

Тёмной  ночью почудился ей голос, не говор и не напев, баюкающий шёпот, обращённый именно к ней не из стана, звук неведомого Принцессе наречья, которая не смогла разобрать ни единого слова. Заворожённая, встала принцесса, распахнула полог шатра, всмотрелась в бескрайнее тёмное небо Азии- и с первая увиденная ею звезда мигнула пленнице, именно ей. Голос. одолевавший Принцессу, наказал ей загадать себе нечто -и она, зажмурившись, увидела укутанного в долгий чёрный плащ незнакомца не из чиста красных и голубых всадников. Он скрывал в ночи лик свой- и ,хоть Принцесса не смогла разглядеть его, поняла она, что именно этот незнакомец взывает к ней внушая иссякшую было надежду на вызволение.  Под узду воронка взял незнакомец, а Принцесса спросила его: "Кто ты? Как звать тебя, мой спаситель? Чем мне благодарить тебя?" Тот, приложив палец к устам своим, наказал молчать Принцессе, дал знак ей следовать за ним, запахнул её полой чёрного своего плаща- и повёл её, чернее чёрноты ночи, и воронка её, который легко ступал копытами и не всхрапывал, прочь из табора и дальше в степь. Принцессе всё чудился завораживающий её напев, которому силилась вторить она. Только Принцесса собралась было попросить незнакомца сопровождать её весь, как тот молча передал вольной пленнице поводья и дал знак ей пустится на коне вскачь.  Тут и пропало сердце Принцессы, которая так и не рассмотрела лица незнакомца, сокрываемого им лица, но послушалась она наказа, а и не могла ведь ослушаться. Она оседлала коня, онемевшая, глянула сверху на незнакомца, желая молвить ему что-либо на своём, и на его языке на прощание. Она сказала это глазами. А тот же оборотился да и пропал в ночи.

Воронок пустился вскачь, к Большой реке, чуя влажный дух, помчался он. Принесса всплакнула врпервые в жизни- и долго ещё находили народные старатели одинокие речные жемчужины в этой местности , которые подносили они затем первому властителю своему в Корону Св.Стефана, дарили купно с стариннейшими благородными каменьями, которые к нашему веку вышли все.

Обретя волю во степи вольной, ехала Принцесса день за днём, пока не достигла она местности, где Поток терялся в несчётном хаосе застойных рукавов. Очутилась она посреди сплошной ,поросшей сгорбленными карликовыми ивами топи. Вода ещё не пибыла- а деревца уже гнулись да шумели листвой под крепчающим ветром Равнины, от которого и выросли они такими убогими. Кротко шатались они как трава- и Принцесса потерялась, растерявшись: всё тут пошло волнами- ивы и трава. Равнина жила, а никакая живая душа не могла прижиться на ней. Сонные потоки Дуная подмывали будто нерушимые берега, торили себе пути, терялись в лабиринтах рукавов, чей ток резал расшатанные острова, крепчал и раздавался то накатами, то исподволь. Насторожившись меж вскипающими стемнинами, рокотом и хлестом, поняла Принцесса, что вода подмывает песчаные плёсы и  глотает ломти берега со всей порослью ивняка.  Острова то исчезали, то вздымались из хляби, будто в день первый Творения всяк миг меняя свои очертания, и таковою была жизнь Равнины до Большой Воды, когда под восстающими волнами судилось бесследно пропасть ивам и островам. На небе застыло грозовое пятно- и нисколько не виднелись вдали голубые холмы края Принцессы. Не знала она, где очутилась, ничего не ведала она о Тебенских высотах (Татрах), отрогах Карпат, которые тогда пока все пребывали безымянными, не нашла она речки Марх, впадающей теперь здесь в Дунай, а ещё меньше догадывалась она, что когда-то здесь посреди потока протянется граница меж двумя названными странами. Ибо не было тогда ни стран, ни границ к ним впридачу.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы