Кому интересно - это продолжение вот этого:
http://blog.i.ua/user/2150423/778064/
условия прочтения те же - мне по-барабану высоколобая критика. Не нравится - пишите сами и тешьте своё самолюбие - я своё потешил.
I
А губернатор-то, обиделся.
С тех пор как Имперский суд Зеркаландии приговорил Наплюева к забвению, на губернатора Сумасбродова напала тоска, проявившаяся в нервном тике и расстройстве желудка. Огорчённый решением
личных лизоблюдов императора, Сумасбродов, в очередной раз выползая из туалета, страстно желал перемен, но последние никак не изъявляли охоты явиться.
Всё шло по-старому. Потихоньку исчезали свидетели наплюевского процесса, превращаясь в профессиональных каменотёсов и лесорубов в северных санаториях закрытого типа. Журналисты, освещавшие праздник правосудия, все как один получили работу в “горячих точках”, где понемногу отстреливались меткими сепаратистами и бравыми мазилами из миротворческого контингента. Особы поважнее попадали в катастрофы или кончали самоубийством, не выдержав тяжкой работы—перекладывания бумажек со стола в сейф и обратно.
“Хоть бы разнообразие какое придумали, а то всё из окон сигают!”—сокрушался Сумасбродов, вспоминая
здоровенные шипастые розы под окнами кабинета.
Самых важных персон пока не трогали но и гарантий на будущее никто не давал, очевидно подталкивая к осмыслению происходящего и принятия “единственно правильного решения”.
Осмысливал и губернатор, жалея, что не наблюдал за всем по телевизору. Он наивно считал, что в таком случае отделался бы заверениями, что наплюевский процесс—это новый неудавшийся фильм Халмикова, прочно и бесповоротно уверовавшего в свой непогрешимый талант.
—Э-хе-хе,— вздыхал Сумасбродов, сминая новый пафосный некролог о потере незаменимого человека, с которым когда-то прорывался к должности.— Пожалуй, один Наплюев не пострадал. Вот хорошо человеку — и душу в храме отвёл, и цел. Сидит себе в монастыре под другим именем и монахов на уши ставит своими идеями.
Последнее губернатор произносил шёпотом, боясь ушлых ребят из Службы Безопасности, способных вделать микрофоны и в туалетную бумагу.
Наконец Сумасбродов решился. Скрипнув крышкой унитаза, он выскочил из туалета и бодро зашагал в кабинет, посвистывая в такт журчащей воде и застёгивая на ходу штаны с внушительными лампасами.
Идея росла как на дрожжах, пугая своей смелостью и масштабами. Сырая, с неотшлифованными углами, она грозилась выплеснуться потрясением для всего и всех, даже для своего автора.
Сев в жалобно застонавшее кресло, губернатор немного помедлил, а потом решительно перешёл Рубикон, тыкая холёными ногтями в кнопки телефона.
— Алё, Михыч,— по панибратски обратился Сумасбродов к Обалдуеву, главному интенданту губернии.— Зайди ко мне вечерком, в картишки перекинемся.
Обалдуев, профессиональный шулер в прошлом, несколько удивился охоте потрясти деньжатами, но промолчал, надеясь на бездонность карманов Сумасбродова.
Сам Сумасбродов, вдохновлённый податливостью Обалдуева, упоённо обзванивал знакомых, нельзя сказать чтобы близких, на эшафот за него они бы точно не пошли, просто других номеров телефона губернатор не знал.
Настроение поднялось и заиграло довольным румянцем на щёках, раздутых от осознания важности собственной персоны и обильных застолий, полагавшихся по рангу этой самой персоне.
Оприходовав последний номер, неизвестно как затесавшийся в набитую всяким хламом голову, Сумасбродов поднялся из-за стола и, почёсывая давний геморрой, плату за выстраданную должность, пошёл отдавать распоряжения насчёт ужина.
II
Первым примчался Обалдуев, радостным одним ожиданием игры.
Главного интенданта называли Липучкой за его загребущие руки, но, к великому сожалению многих, суворовский закон о расстреле без суда и следствия после десяти лет службы на Обалдуева не распространялся по причине пятилетнего занятия должности. Нащупывая в кармане крапленую колоду, шурша выбеленными до блеска манжетами, он уселся в кресло и нервно забарабанил по лоснящемуся от
полироля столу, посматривая на дверь.
Вторым был Придиралов, Почётный ревизор города, желчный и неприятный тип, приглашённый только для того, чтобы потом не бегал и не вынюхивал, зачем губернатор гулянку устроил. Проскрипев приветствие, ревизор сразу заходил по комнате, прицениваясь, на всякий случай, к мебели.
Следующим ворвался в двери Руковязов, обернаходопоимодопросомордобоеполицмейстер, балагур и весельчак, с одинаковой лёгкостью осушающий бутылку шумпунь- ского за полминуты и выбивающий зубы подследствен-ным.
—Какие люди! — расплылся он в улыбке, словно всю жизнь не мечтал встретить их в своих застенках. — А чего так мало?
В ответ на вопрос в комнату косяком повалили приглашённые. Высокие и низкие, толстые и худощавые, молодые и дряхлые, умные и не очень, с шумом располагались по насиженным местам, хотя не обошлось без недоразумений. Графишка Хорохоров с женой и графишка Выгрызаев без жены, влекомые давней враждой из-за засохшей груши на меже их владений, как по заказу пытались занять один диван. Гневно сопя, графишки собрались было начать ритуальное оплёвывание, но вовремя были разведены подоспевшим Руковязовым.
— Да полноте Вам, — успокаивал обер-и-так-далее ершистого и высушенного Хорохорова. — Выгрызаев, чай, и на двух диванах еле уместится, пожалейте инвалида от обжорства.
Хорохоров нервно хихикнул, представив извечного врага распиленным аккурат посередине, и с надеждой спросил:
— Может, лучше чучело?
— Вонять будет.
— А я его на поле, ворон пугать.
— Ну тогда не будет удовольствия ни Вам, ни воронам,- — ответил Руковязов, спеша разнять новую склоку.
— И то правда, — вздохнул Хорохоров и уныло поплёлся за всученной недавно “по дружбе” женой, едкой и самоуверенной без меры особой.
Вторая половина, нет, скорее две трети, как раз собиралась устроить скандал банкирше Выхухолевой, имевшей наглость одеть точно такое же, только более худое платье от Кардана, рыжее в голубой горошек. Дамы уже обменялис презрительно-высокомерными взглядами и подбирали из обширного арсенала слова поядовитее.
Хорохоров схватился за голову в ожидании бойни.
Миротворцем стал губернатор. Сияющий выдраенными зубами и перстнями, обворожительный до приторности, выплыл он к приглашённым.
Сверкнув заранее приготовленным остроумием в ничегонеобещающем приветствии и найдя срочную работу для Придиралова, Сумасбродов приступил к главному.
Расписав кричаще-кислотными красками вклад каждого в приумножение славы и богатства Зеркаландии, не забыв погладить по спинке мурлыкающих от комплиментов женщин, опасливо обойдя затесавшегося в их круг завгимназиями Блюкова, приверженца несколько иной амурной ориентации, губернатор выразил слезоточивое сожаление по поводу туманного будущего. Тронутые отеческой заботой и не только нею, гости согласно закивали, кто от понимания, а кто и на всякий случай, чтобы не выделяться.
— К чему все ваши потуги и старания, бессонные ночи и бурные дни во благо токмо Родины? — грозно вопрошал Самодуров, героически размахивая взятой с подноса тартинкой. — Для того, чтобы познать прелести архаичного закона “О забвении”? Где справедливость, други мои?
“Други” снова закивали, отчаянно пытаясь спрятаться, понимая, что за такие речи грозит в лучшем случае принудительное лечение.
Не замечая возникшей сутолоки, Сумасбродов продолжал упиваться собственным красноречием. Наговорив на вышку с конфискацией последних трусов, губернатор припечатал к паркету снующих гостей:
— Только свержение правящего режима не даст нам пропасть в тине веков!
Оратор никогда не видел такого моментального превращения выкормышей этого самого режима в лупатые статуи. Единство, о котором много говорили и писали, ждали как манны небесной, за которое боролись со времён сотворения мира, было достигнуто одной фразой. Задавившую всех тишину нарушил только один глухой стук — изо рта Выгрызаева впервые в жизни выпал кусок недожёванного бутерброда.
Молчание хорошо тем, что оно не длится вечно. Первыми начали оттаивать самые глупые и самые умные. Первые решили примкнуть по идейным соображениям, вторые — по денежным. Остальные, поколебавшись пару минут, присоединились, решив что предать никогда не поздно. Самых стойких взяли информацией о том, что восстанием интересуется один очень нетерпеливый наследник престола.
Зашумели, радые последствиям и не думая, доживут ли до них. Хорохоров и Выгрызаев как-то одновременно подумали о том, что неплохо было бы грушу преткновения подарить соседу. Их сверхуступчивая учтивость грозила вылиться в новую войну, но тут снова подоспел Руковязов, не успевающий запоминать присутствующих для будущих уголовных дел.
—Каково, а?— радостно воскликнул он, обнимая братавшихся графишек и по-привычке незаметно обыскивая их. — Как сказал! Нет, наш губернатор таки голова!
Графишки в унисон выразили полное согласие с полицмейстером и тоже по-привычке.
—А ту грушу не трогайте, — зловеще предупредил Руковязов, — она теперь принадлежит народу.
Не ожидавшие такого поворота, графишки недоумённо переглянулись.
—Надо же на чём-то вешать отпетых реакционеров, сторонников режима, — пояснил Руковязов и побежал поздравлять остальных.
Губернатору с трудом удалось направить всеобщее веселье в нужное русло — пора было выступать выписанному из-за границы специалисту по народному гневу.
Крепко сбитый, среднего роста, в безупречном костюме, с прекрасно сидевшей на лице улыбкой он производил впечатление уверенного в себе человека и просто душки.
— Самый главный в наше дело — создать у народа впечатлений собственный инициатива — провозгласил спец, отточенным движением стряхивая пепел сигары на пол. ——Поэтому я предлагайт немношько идея для этот цель.
Гости зашевелились, собираясь записывать, одни для дела, другие для показаний.
—Самый эффектный есть голодный жельюдок, — начал поучать спец. — Дефицит, это, как его, деньги, есть хороший стимул для возмущений.
—Гы, — развёл руками губернский казначей, — дык, наши людишки от избытка денег не страдают.
—Как это? — удивился спец.
—Есть способы, — заверили его, развеселённые такой неосведомленностью.
—А злоупотреблений властью? — задёргался специалист.
И злоупотребление властью, и хапужество, и несправедливый суд, и сверхмерные налоги, и самодурство оказались привычными для губернских властей. — Тогда мне тут делайт нечего, — обиделся иностранец и, схватив кейс, выскочил из комнаты.
Пришлось организовывать бунт своими силами.
Говорили долго. Решили готовить восстание по-старинке — во благо народа, в тайне от народа и за счёт народа. Ввели новые налоги, даже на сморкание в общественных местах, обязали мэра подать списки участников, подготовить транспаранты и баррикады. Руковязов клятвенно пообещал следить за уклоняющимися и взыскивать по всей строгости с таковых. Композитор Всмяткин обязался написать цикл повстанческих песен, а местная звезда Горлодёров — исполнить их, не без гонорара конечно. Хорохоров и Выгрызаев вняли совету Руковязова и великодушно отдали свою грушу на высокое дело. Жена Хорохорова
и банкирша Выхухолева, во избежание в дальнейшем разногласий, договорились пошить красные флаги у разных кутюрье.
Разошлись все возбуждённые и довольные. Только Обалдуев был раздасован.
—Впрочем, — подумал он, швыряя незадействованные карты в урну, — на восстание можно списать недостачу на сто лет вперёд.
Обрадованный такой мыслью, интендант поскакал по лужам к своей машине.
III
Гнали из-под палки. Нутром чуя традиционный подвох, люди шли на бунт с такой же охотой, как и на ноябрьский праздник солидарности благодарных подданных, то есть без неё.
Целуя трясущих бигудями жён и пряча в карманы поллитры, выходили на улицы мужики, кутались от холодного ветра в куцые пиджаки и проклинали власть, позвавшую на подвиг. Шагая по сырым улицам, они действительно были полны решимости набить кому-то морду, их удерживала только неопределённость — кому именно её расквасить.
Восстание было назначено на восемь утра. Еле-еле набралась половина революционеров к полудню. Стали, в ожидании неизвестно чего.
Между восставшими забегал со списком мэр, громко ругаясь и потрясая в бессильном гневе кулаками.
—Где этот Руковязов?! — кричал он, отмечая птичкой очередного отсутствующего. — Его первого надо посадить за такую организацию! Взыскивать, понимаешь, обещался!
Мэр разошёлся настолько, что не обращал внимания на одёргивания свиты, давно приметившей руковязовских агентов, не знающих, куда девать такое обилие компромата. К двум часам решили раздавать транспаранты. Даёши и долои расходились туго, первые за трояк, вторые за пять с полтиной. Большой популярностью пользовались призывы послать все верхи куда следует, но, к великому сожалению многих, таковых плакатов не заготовили. Кое-кто даже спрашивал про оружие, но его обещали завезти только завтра.
В половине пятого, когда восставшие намерились было идти бунтовать по кафешкам и забегаловкам, приехали техники и начали устанавливать на недостроенной баррикаде аппаратуру. Динамики разместились на фонарях, сцена—на поваленном старом трамвае.
Народ обрадовался в предвкушении дармового концерта.
В шесть вечера возле баррикады скрипнул тормозами лимузин и из него выкатился самодовольный Горлодёров, жеманно махая рукою и раздавая автографы. Лениво поднявшись на сцену и высокомерно глянув на восставших, он приклеился к микрофону и начал распеваться.
После получасового вытья мегазвезда губернского масштаба запела свежеиспечённую плодовитым Всмяткиным революционную песню “Любовь и бунт”. Выскочила подтанцовка и, тряся лоскутами ткани,
неизвестно как висевших на бёдрах, лихо запрыгала по сцене, грозя завалить её вместе с разошедшимся Горлодёровым.
В разгар веселья подкатили Хорохорова и Выхухолева. Скрипя кожаными шортами, сапогами с платиновыми подковками, шурша шёлковыми тельняшками с мастерски вышитым ришелье а-ля “мы шли под грохот канонады”, сверкая позолоченными маузерами, инкрустированными бриллиантами, они, призывно помахав флагами от Верче и Гусси, пошли давать интервью.
Работники пера и диктофона узнали, что революция — давняя традиция губернии, корнями уходящая в романтизм и скребущая ветвями приспособленческий реализм, обагрённый кровью. Сенсацией стало известие о том, что непосредственными зачинателями традиции стали предки Хорохоровой, жившие лет эдак с пятьсот назад. Хотя империи было двести с небольшим, да и род Хорохоровых терялся в трущобах, откуда вышвырнули её деда, на это внимания никто не обратил. Выхухолевой осталось только злиться, потому что со стен ещё не отодрали портрет её отца с подписью “Разыскивается полицией”.
О цели сегодняшнего восстания поведал Горлодёров.
—Я перережу всех, потому что ты ушла от меня! — хрипел он, истекая потом от непрерывной скачки.
Подтанцовка уже устала размахивать поролоновыми максимами и развалилась на сцене, изображая жертв революционного террора.
Народ веселился вовсю.
К ночи в город вошли войска, вызванные прытким Придираловым.
За неимением времени и людей, на подавление были брошены голубые каски, в срочном порядке отозванные из соседней Тмутаракании. Лишённые такой мощной поддержки как зеркаландийские миротворцы, враждующие стороны мигом помирились.
Войска были встречены криками “ура!”, выпивкой и танцами. Среди запыленных солдат и бронетехники шныряли старушки с пирогами-бутербродами, а также мальчишки, искавшие лишний патрончик.
—Я те пальну! — грозили зарвавшимся пацанам пышноусые сержанты, попивая свежее молоко. — Хорошая у вас революция, побольше бы таких.
Гуляли три дня.
За это время в городе никого не убили и не ограбили, улицы, как никогда, оставались чистыми а в высотных домах даже появилась горячая вода. Губернатор недоуменно разводил руками: три дня добра сделали для города больше, чем он за двенадцать лет своего чуткого руководства.
Если не считать Придиралова, которого хватила кондрашка от увиденного, всё закончилось благополучно. Войска убрались в казармы, народ разошёлся по домам, Руковязов получил внеочередную звёздочку за “предотвращение”, Хорохорова и Выхухолева стали законодательницами новой моды, грушу преткновения спилили солдаты на шашлыки, а самого губернатора сняли с должности единственным возможным в Зеркаландии способом — повышением.
“Эх, мало я тогда развернулся”,— сокрушался он, получая награду за мирное урегулирование тмутараканского конфликта. — “Ну, ничего, в столице больше возможности будет”.
При этих мыслях Самодуров сладко жмурился, представляя себе восстание всеимперских масштабов.
На похороны Придиралова никто не пришёл. Забыли.
бенно гордый.
ыте
ота.
ями
