Я вёл свой род от Рюрика. Писцы, коих лечили в этой же палате, твердили, что мой предок под уздцы подвёл коня бухой варяжской знати. А знать та знать не знала ни меня, ни род мой конокрадов из Тюмени. Им только дай усесться на коня и радостно скакать к ебене-фене.
Их главный конунг, значитца Олег, свекольным рылом изрыгая мат площадный, решил коня объездить имярек. И лезет тушею на круп лошадный.
С отверзтым ртом я летописцам внемлю: Олег не с той ноги встал в стремено и так с размаху ёбнулся о землю, как могут ёбнуться ну разве что в кино. Лежит плашмя - фатальная поломка. И всякий протрезвел окрест варяг: "Что рассказать нам конунга потомкам?! Что он нажрался – и с коня хуяк?!"
"Да и потомков нет. Был молод конунг, страдал заболеванием крестца. Он двигался на жонке every morning, да только всё без должного конца".
Но кое-как восстановили орднунг – и подозвали Нестора-писца.
"Смотри, писец, песец Олегу. Жалко, но что попишешь?! Резвый был юнец. Гляди! История – о двух концовках палка, а надо, чтобы был один конец. Вот тот конец, который вижу я: Олег в зените славы обретался, вела на юг его мирская колея. Как вдруг из черепа, что под ногой валялся, его язвит хазарская змея. Для виду наш Олег ещё потрепыхался – и всё, трындец! Ни славы, нихуя. Последнее писать не надо, Нестор. А чтоб в гробу коловращался Ежи Лец, блюди иносказаний славный вектор. Всё понял? Ну иди, пиши, писец".
"А как же род продолжить?"
"По закону о праве сильного – кто конунга убил, тому и править от Невы до Дона, тому и ублажать Олегову матрону. Эй, лысый пень! Поди найди гондона, кто тут коня Олегу подводил".
