О тебе...
О тебе, пожалуй, не стоит писать ни строчки,
потому как в словах обоим ужасно тесно.
Поскорее бы время сдвинулось с мертвой точки.
Что за точкой – мне доподлинно не известно.
Я порой предполагаю – в порядке бреда–
что за точкой начинается шум прибоя…
Я же чувствую, я чую, иду по следу,
небо в море отражается голубое…
Ты сидишь у края мира, у кромки моря,
прикурив, глядишь на воду завороженно…
«Между прочим, - говоришь ты, -и я не спорю, -
ведь к чужим мужьям не приходят чужие жены.
Если ты стоишь сейчас за спиной и слышишь,
если я сижу и знаю, о том, что будет,
значит, мы намного дальше, намного выше,
не мужья, не жены, даже почти не люди.
Между прочим, - говоришь ты, но губы сжаты,
все слова идут потоком, минуя воздух, -
мне не важно, как узнала ты, как пришла ты.
Я придумал мир, и мир для тебя был создан.
Дольше века я прождал тебя у прибоя,
длился день, клубился дымом над вечным морем…"
Море в небе отражается голубое.
Я все чувствую, я чую. И я не спорю.
О тебе нельзя, конечно, писать ни строчки.
Только думать – осязаемо и детально.
Но однажды время сдвинется с мертвой точки.
Как известно, мысль слишком материальна
#####
Когда наступает утро на тонкий лед, его покрывая причудливой сетью трещин, меняются звуки и оживают вещи, и кожа теплей становится под бельем, под шелком и кружевом, в маленьком тайнике, который ладонь накрыла, как мягкий купол... Она собирает сказки, стихи и кукол. А я собираюсь солнцем в ее руке. Когда наступает утро, среди снегов, в пуховых сугробах, в постельной метели белой я теплым лучом опять проникаю в тело, которое пахнет розовым молоком. Она говорит о песнях и облаках, и пристально смотрит, и замирает рядом... А я выгибаю спину под этим взглядом, чтоб быть ее кошкой и влагу ее лакать. Когда наступает утро, она встает, скользя босиком, небрежно укрывшись пледом, проходит на кухню, и я отправляюсь следом, чтоб видеть, как день рождается из нее. Посуда звенит, и звон отдается в нас, и я наблюдаю за каждым движеньем легким. И солнце проступает на фотопленке. И кофе горячий, и за окном - весна.
#####
Да, черт возьми, вот так и никак иначе. По-другому не получается, не поется. Или я притворялась немой, или ты – незрячим, но теперь нам обоим за все это воздается. Вот сидим с тобой на разных концах потока, наблюдаем за изменчивостью мейнстрима, не касаемся друг друга, не бьемся током, объясняем только то, что необъяснимо. Если речь заходит о прошлом – меняем тему, если речь заходит о будущем – замолкаем. Речь вообще ходила раньше, куда хотела, потому сидит сейчас под семью замками. Мы хандрим от слов и сердимся на погоду, раздражительны, опасливы, нелюдимы. Мы друг друга принимаем – в угоду году, так упрямо нас скреплявшему воедино. Мы встречаемся за чаем, с привычной ленью рассуждаем, как однажды вернется сила. Два ворчливых старика на краю Вселенной, не заметившие смерти, что приходила.
######
Сорок восемь часов до лета – иди, пылай, выжигай напалмом, все, что мешает видеть, как она исчезает, волю собрав в кулак, попрощавшись с тобой – на русском и на иврите, на арабском (он делает голос ее глухим, изможденным молитвой во имя твое земное)- Бог с тобой, дорогой, Бисмилля рахманан Рахим. Утекает песок, и река покрывает дно им. Посмотри на ладонь и пойми, что она пуста, и почувствуй ее, и наполни ее молчаньем. Ты устал, потому ты не ведаешь, кем ты стал. Все, кто были с тобой - отчаянно одичали. Сорок восемь часов до лета – купить билет и бежать бы к воде, забыв про свою усталость. Но песок, песок в часах на твоем столе говорит, что больше времени не осталось.
