Жизнь, так или иначе, продолжалась. Она текла своим чередом. Что-то происходило, что-то случалось. Но всё это уже было серо, монотонно, обыденно, я бы сказал. Без всплесков эмоций. Работа, дом. Потом обратно и снова по тому же кругу. По ночам залазил через экран монитора в Internet и бороздил там просторы всемирной мировой паутины, пытаясь там забыться и отвлечься от реальной жизни. Утром с большим трудом удавалось проснуться. Потом, весь день, старался никому не показывать своих красных от бессонницы глаз. На работе старался куда-нибудь упрятаться от любопытных раздражающих взглядов и бестолковых, по-детски глупых, расспросов. Даже странно было слышать такие глупые фразы и слова от достаточно взрослых людей, которые пытались произнесённое ими связать воедино в предложения и даже были горды от того, что у них (на их взгляд) это получалось довольно «типа круто».

Пришла пятница. Даже не знаю теперь, пришёл ли тогда ещё один день недели, именуемый «пятница», или действительно, как к Робинзону явилась Пятница, так и ко мне пришла женщина. Точнее не пришла, а вернулась. Точнее, не вернулась... Даже не знаю, как это можно назвать. Да и вообще, называется ли это как-нибудь?!

Прошло всего лишь две ночи и полтора дня после того, как мы расстались с Глорией. За это время я сумел себя вымотать так, что мои нервные окончания, предназначенные Всевышним для восприятия окружающего мира, были обволочены, и тем самым притуплены, желанием поспать; и от того я ходил как на заторможенном автопилоте.

Сплю. Звонит телефон. Снимаю трубку, как обычно не давая возможности телефону долго звонить.

— Алё,– голос, вроде не сонный, как будто я уже давно проснулся.

— Привет,– мужской голос, очень знакомый. По-моему я его уже узнал.

— Привет.

— Я тебя не разбудил?

— Да нет, я уже встал.

— Ты не удивлён, что я позвонил?

— Удивлён, но…,– Аванес перебил и сам продолжил:

— Я знаю. Но, знаешь, она без тебя не может. Она всё время думает о тебе.

— У вас был разговор?

— Нет. Я это и так вижу. Она ходит последние пару дней сама не своя. А сейчас она лежит, дремает. Сказала, что плохо себя чувствует, и не пошла на работу. Осталась дома поболеть. Но, я-то понимаю, что это за болезнь. Я сей час положу возле неё телефон и уйду на работу, а ты позвони ей через пять минут. Меня уже не будет дома. Она будет рада тебя слышать. Ей ты этим поможешь.

— ???

— Удивлён?

— Более, чем…

— Ну, ладно. Давай, звони. Она хочет этого, хотя, может, и не ожидает.

Аванес положил трубку, а я, сидя на полу, не сразу смог прийти в себя. Какое-то время я ещё сидел, согнув ногу в колене, упёршись в него подбородком и уставившись на маленькую зелёную лампочку на трубке своего телефона. Опомнившись, я поднёс трубку к уху, услышал короткие гудки, и нажал кнопку «отбоя». Поразмыслив отсутствующими в данный момент мыслями, и поняв, что мыслей никаких нет, думать нечем, я набрал её номер телефона.

Она не удивилась моему звонку. Чувствовалось, что она была рада меня слышать. Я ей сразу всё рассказал про звонок Аванеса. Мне показалось, что она там, на другом конце телефонного провода, улыбалась той своей горделивой улыбкой, от которой она казалась светящейся изнутри от исходящего неизвестно откуда и пронизывающего её стан небесного зарева.

— Давай встретимся,– сказала она.

— Когда?– спросил я, незамедлительно спросил я, отметив для себя, что окончательно потерял голову.

— Во вторник.

— Во сколько и где?

— В пять, в кафе напротив «цветочников».

— Хорошо.

— Пока.

— Пока,– сказал я, еле сдерживая крик переполнявшей меня радости от услышанного.

— Почему ты трубку не кладёшь?– спросила она, и я снова почувствовал, что она горделиво и самодовольно улыбается.

— Жду, пока ты первая положишь,– честно сказал я.

Я услышал как она снова, на этот раз уже вслух, улыбнулась.

— Пока,– сказала, думаю, что – улыбаясь, Глория.

— Пока,– сказал я.

Она положила трубку, я – следом.

Вскочил на ноги и вприпрыжку побежал в ванную улыбаться. Самодовольный и умывшийся я посмотрел на часы. Так и есть. Я опаздывал. Но как-то это меня нисколечко не смутило. Взял телефон, позвонил на работу и, с трудом сдерживая смех, сказал, что проспал, опоздаю и что я уже выхожу.

На улицу вышел, как обычно – серьёзный, сдержанный. Не могу же я всем показать, прыгая, как мне хотелось, переполнявшую меня радость!

Человек, который остановился мне и согласившийся меня подвезти, оказался вовсе не таксистом, а мебельщиком. Я для себя отметил, что этому человеку надо было найти «свободные уши» и рассказать про ремонт рулевой рейки, про то куда и к кому надо, а куда и к кому не надо ездить ремонтироваться, и что-то ещё подобное он говорил и говорил не умолкая.

Я же с серьёзным видом ему поддакивал и кивал головой, не понимая до конца, о чём он говорит.

Прошло восемь дней. Томительных восемь дней. И в тоже время думнообильных дней. Пришла среда. Пришёл последний день среднего месяца лета.

Все эти прошедшие дни я работал. Работал, работал, и никакого «это». Хотя, были мысли. Я ни на секунду не переставал думать о Глории. Думал, думал. А так, в общем, всё время: работа, дом; дом, работа. На следующий день опять всё то же самое. Были ещё (конечно же!) семья, соработники, случайные люди… А в голове – что? А в голове – Глория. И только она. Мысли налетали, охватывали мой разум, путались сами, запутывали остальные, обыденно-жизненные мысли (не о Глории), возникающие редко в последнее время в моей голове.

«Кто она? Слуга? Раба? Госпожа? Ангел ли? Слуга ли дьявола? Погубит она меня. А почему она должна меня погубить? А почему – должна? Она поставила какую-то цель? Или ей поставили? Что ей поставили? Цель. Какую цель? Ей поставили цель? Зачем? Кто? Стоп! Боже! Я не могу так! Всё путается в моей голове. Что со мной? Что с моими мыслями? О, Боже! Я совсем запутался!

Люди! Остановите Землю, я сойду. Куда сойду? Откуда? Земля, что – поезд, трамвай, чтоб с неё сходить куда-то? Сходить. Сходить… Откуда сходить? Откуда, откуда? Сходить можно куда!

Стоп. Хватит. Мама, мама. Мама! Роди меня обратно. Разве это возможно? Конечно, возможно. Умом тронуться возможно, только и всего. Возможно, не возможно. А почему возможно? Что возможно? Я бы сказал, что я уже, возможно, и тронулся умом-то. Как-то так вот всё сразу и всё неожиданно. И как это всё-таки меня-то угораздило? Сам даже не знаю. Неподступный, называется. Какой же я неподступный. Слюнтяй, может? Да нет, вроде бы».

Мысли такие и им подобные не покидали меня. Состояние души было возвышенным оттого, что у меня была Глория; и в то же время, состояние моей же души было по той же причине подавленным. Душа рвалась из груди туда, где есть Глория, а я её держал внутри груди, потому что у Глории другая семья. И у меня тоже есть семья.

«Так что же мы будем делать?– неожиданно для себя подумал я.– О, как я подумал! Мы! Всё время: я, она; она, я… А тут – о-па, о-пачки, о-па-пулички, и так вот: мы! Обана!»– сидел я в следующую среду в стильном, тихом в дневное время, клубе, пил кофе и ждал Её. В том самом клубе, где мы сидели и разговаривали примерно месяц назад.

Она пришла и как будто принесла с собой пучок света, глоток воздуха. Мне было, до невозможности выдавить хоть какой-нибудь звук из моей груди, приятно её видеть. На мой взгляд, ей тоже было приятно меня видеть, но что-то меня насторожило, когда она присела за столик, напротив меня.

Так и есть. Мы поговорили о том, о сём, перешли к тому, о чём боялись вслух даже думать…

«…И вот пришла пора им расставаться,

      Голубок стал ближе приближаться…»

Так и у нас, как в этой уличной песне. Глория первая не выдержала того нервного напряжения, которое создавали наши с ней, тайные от всех, встречи. И она предложила расстаться.

Конечно же (мы ведь современные люди) при случайной встрече не сделаем вид, что не знаем друг друга. И думать с отвращением или ненавистью друг о друге не будем. Это уж точно, и по нам это видно и ясно друг для друга.

— Знаешь,– сказала Глория глядя на меня своими зелёными, полными сейчас грустью, глазами,– я вижу, что мы не противны друг другу и расстаёмся не врагами. И я надеюсь, что при случайной встрече мы будем рады видеть друг друга, и нам будет приятно посидеть вот так просто где-нибудь и выпить по чашечке кофе. Я надеюсь, что ты думаешь так же, как и я.

— По поводу того, что мне всегда приятно тебя видеть,– да. И ты это сама знаешь. Более того, я рад тебя видеть! Внутри, при виде тебя или предвкушая встречу с тобой, всегда что-то приподнимается, а под этим что-то – замирает что-то другое, вызывая какие-то щекотливо-сосущие ощущения где-то «под ложечкой».

— Не продолжай. Не могу понять, чем ты меня берёшь, но когда тебя вижу, сразу начинают слабеть ноги и появляется лёгкая дрожь в руках.

— Я бы сказал, что не только в руках.

— Не надо. Я прошу тебя. Я хочу тебя, а ты меня терзаешь.

— Извини, не буду.

На том и порешили. Больше мы встречаться не будем. Разве что случайно.

Мы вышли, немного прошлись пешком. Потом постояли на перекрёстке дорог. Мы стояли и старались насмотреться друг на друга. Понимали, что больше нам не встретиться специально.

— Мне пора,– тихо произнесла Глория.– Я пойду, а ты меня не провожай.

— В след тебе позволишь смотреть?

— Позволю,– с грустной улыбкой произнесла Глория.

Она пошла, а я остался смотреть ей в след. Походка у неё была лёгкая, какую имеют, обычно девочки-школьницы, которые хорошо учатся в школе, посещают физкультуру, а кроме этого ещё и ходят на танцы.

«А ведь она говорила, что ходила в детстве на танцы. Да и потом, во взрослой жизни, она не была неподвижной. Ходила то в спортзал, то в бассейн. То аэробика, то гимнастика, то шейпинг, то плавание. Трусы на ней красивые. Не трусы, а их форма. Да. И куда я это смотрю? Куда-куда? Туда, куда хочу. О! Хочу. Да, хочу! Боже, мой! Что со мной? Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша. А дальше что?»

Глория уже растаяла где-то там, среди мирской суеты, а я всё ещё стоял и думал, не отводя взгляд свой от того направления, куда ушла Глория.

Не знаю, долго ли стоял там, но через какое-то время мирская суета начала потихоньку меня вовлекать в суетливый свой ритм. Какой-то прохожий толкнул меня. Нечаянно, видимо. Но с того бордюра, на котором я стоял и смотрел вслед уходящей Глории, я спрыгнул на дорогу и за малым не упал. Посмотрел на этого «несчастного», но он даже не успел обратить внимание на того, которого он столкнул, на меня то есть. Ему было некогда на такие, для него, мелочи обращать своё внимание. Он спешил. «Спешит. Куда, только? Опоздал, ведь уже. Но он-то хочет успеть. Он не понимает того, что опоздал. Куда опоздал? Опоздал в жизни. Несчастный. Годы-то уже какие его? А что он видел? Что сладкого ел, кроме морковки? Кто ему стелит? С кем спит?

Стоп! Куда это меня опять несёт? Что у меня то есть? Глория! Глория была. Она была, но только что ушла. Она ушла. А дальше что? Что, что? Болван! А семья? Да, семья. Работа ещё. Глаза б мои её, работу-то, не видели. А идти-то, ведь надо? Да. Надо. И семью кормить надо. Затоптать чувства свои горячие надо глубоко в душе. Затоптать так, чтобы ни одной тлеющей искорки не осталось. И не пускать туда никого! А то, вдруг кто-то придет, в душу заглянет, еле жеврюещее тепло любви раздует в страстный и горячий пламень бурных чувств… А потом что? А что – что? Кого винишь? Баран. Семья – есть. Работа, хоть и не любимая, но прибыльная – есть. А ему всё мало чего-то. Всё каких-то приключений ищет. У тебя, что – жена нелюбимая дома сидит и караулит тебя, чтоб гадость какую сделать? Так ведь, нет. Ты ж ведь любишь жену? И она тебя любит. «… бровми союзна…». Чего тебе ещё надо, собака бешенная? А, может это не любовь вовсе? А что? Не знаю. Почему тогда так всё происходит? Не могу я без Глории. Не могу!!!»

Пришёл долгожданный вторник. Я снова взял ключ от чудесной квартиры. На всех парах, воодушевлённый предстоящим, прибежал на место встречи. Подождал немного. Уже и время пришло, а Её всё ещё не было. Я уже начал нервничать. И позвонить я не мог. Её мобильный был выключен, а домой она попросила ей не звонить. Я маялся, маялся, и – решился. Присмотрев подходящих (на мой взгляд) девушек, я попросил их пригласить к телефону Глорию Александровну, когда я наберу номер телефона. Без лишних вопросов моя просьба была исполнена. И вот – её голос. Без трепета в душе я не мог слышать её голос. Какие-то фразы; и – время встречи в «том же месте».

Мы купили сок, напиток, коньяк, что-то ещё. Улыбаясь, друг другу мы пошли в чудесную квартиру.

— У тебя были проблемы?

— Знаешь, меня не хотели отпускать.

— А что ты сказала?

— А что можно сказать, когда всем всё известно? Мне даже предложили довезти сюда…

Придя в квартиру, первым делом набросились на соки и напитки, спасая свои организмы от жажды. В этот день, как никогда было душно от жары.

Потом, без предварительных прелюдий (как в прошлый раз), мы накинулись друг на друга, спеша снова наслаждаться поцелуями, ласками и не только. Мы снова кидали свои вещи куда попало. Снова наслаждались друг другом страстно и жадно так, будто боялись, что мы это делаем в последний раз. Мы старались удовлетворить друг друга всеми мыслимыми и воображаемыми способами. Казалось, что мы оба не перестаём думать о том, что эта наша встреча может быть последней, и (как мне казалось) старались не показывать грустных из-за этого наших глаз друг другу.

Уставшие, но удовлетворённые, мы в очередной раз подошли к открытому окну. Она оперлась на подоконник руками, а я прижался к ней сзади своим телом, обняв её тело и взяв её грудь в свои руки. На улице было как-то неестественно темно. Мы заметили, что духота немного спала. До нас не сразу, но все же дошло: собирался пойти дождь. На улице посвежело, как это обычно бывает перед дождём; а потемнело из-за наполненных дождевой водой туч, заслонивших собой голубое небо.

Подул свежий ветер, потормошив, снимая слабо растущие, листья деревьев. Мы с Глорией стояли перед окном и заворожено смотрели на начинающуюся грозу. Она (гроза) не заставила себя долго ждать. Дождевая вода начала изливаться из туч, образовав собою частично прозрачную стену. Потом ветер стих. Остался только дождь.

Глория запрокинула голову и сильнее прижалась ко мне, потянувшись всем телом; положила голову мне на плечо, щекоча ресницами мою шею. Мы молчали. Говорила сама Природа звуками дождя. Что Она хотела сказать?

«Может, Она мешала нам расстаться друг с другом? Но ведь нам надо было уже расставаться. А может, Бог решил нас оставить вместе? Но ведь мы грешили. Ведь наши действия – прелюбодейство. А, может, Бог нас свёл вместе потому, что Он создал нас друг для друга, а теперь Он нам подсказывал, что нам необходимо сделать? А как же наши семьи? Может наши семейные жизни – это была наша общая ошибка?

— Боже! Что нам делать? Моё сердце жмётся в груди! Мне больно. Я не могу решить, что нам необходимо сделать. Душа моя разрывается. Я в растерянности. Боже! Ты ведь и без моих слов знаешь все мои мысли. Никто из смертных не в силах от тебя что-либо утаить. Может, ты ждёшь моего покаяния? Так я каюсь. Ты ведь знаешь. Я грешен! Я – прелюбодействовал и прелюбодействую сейчас. Я возжелал жену ближнего своего! И я не только – возжелал, но я ещё и возлюбил её. Я сознаю свой грех! Но, Боже! Посмотри, как она прекрасна! А жена? И жена моя тоже красива! Я не знаю, что мне делать! Я рвусь на части… Подскажи, о Боже! А, может Ты (все же) специально свёл нас вместе? Но зачем? Чтобы мы остановились на мгновение в нашей быстрой жизни и оглянулись вокруг, приняв решение как нам поступить дальше и с кем пойти в продолжение жизненного пути? Или что-то другое ты хотел нам показать? Но – что? О, Боже!..»

Прервав мои мысли, зазвонил её телефон. Она отняла от меня голову. Посмотрела в мои глаза, улыбнулась одними губами, отчего её глаза показались мне ещё более грустными, чем были. Грациозно опустив, склонив немного набок, голову, она подошла к телефону:

— Да,– как обычно тихо произнесла она.– Нет, не надо… Я сама доберусь… Дождь? Ну и что... Да, пока.

— Нам пора,– тихо произнесла Глория, не поднимая головы.

Собрались, вышли на улицу. А там! Лужи такие, что на байдарке можно ходить. И дождь не прекращается. Только стих мало-мало, но продолжал идти. Мы переглянулись. Глория улыбнулась той по детски смущённо-виноватой улыбкой, которой я, наверное, никогда не забуду. Когда она так улыбалась, хотелось её обнять за плечи, прижать её голову к своему плечу и поцеловать в шею. Я, жадно смотря на неё широко открытыми глазами, улыбнувшись, спросил:

— Будем идти?– подняв при этом правую бровь, как бы указывая то направление, по которому нам следовало передвигаться. Она снова улыбнулась, еле заметно пожала плечами и качнула головой (приподняв брови), подтверждая, что «Да».

И мы пошли. Сначала мы старались идти по бордюру, чтобы не замочить ноги. Но потом, сделав несколько шагов и промокнув под дождём, Глория сняла свою обувь и шагнула просто в лужу. Я ещё несколько шагов сделал, как и прежде, стараясь не промочить ноги, но, поняв, что промокнуть всё же придётся, тоже зашагал прямо по лужам.

— Так я уже давно не гуляла!– радостно сказала Глория.

— Какую часть сегодняшних суток имеешь ввиду?

Она молча посмотрела на меня своими зелёными глазами, показывая в них игривые огоньки детской радости.

— Ты бы себя видела со стороны…

— Что, такая страшная?

— С чего ты взяла, что ты можешь быть страшной? Наоборот: ты – прекрасна! И, более того, я думаю, что ты всегда будешь прекрасной! А сейчас, ты идёшь, махая босоножками, как школьница, у которой из всех жизненных забот есть только одна – хорошо учиться и получать отличные оценки,– я замолчал. Мы продолжали шагать по лужам, а я не мог отвести от Глории своего взгляда. Всё хотел насмотреться на неё. Как в последний раз, ей Богу! – Скажи, а зачем ты красилась?– я не мог без улыбки этого произнести.

— Что, всё потекло?– сказала Глория, повернув ко мне своё, хоть и мокрое от дождя, с потёкшей по щекам тушью, но всё же прекрасное, лицо.

— Ну, может, не всё, мне всего, что может потечь, не видно,– а только краска.

— Ты всё шутишь?– мы остановились, Глория достала из сумочки зеркальце и принялась, глядя в него, вытирать с лица потёкшую от дождя тушь.

— Ты, ведь знаешь, что я не могу не шутить. Пока живу, я шучу. Или наоборот: пока шучу – живу. И что из сказанного является действительностью, я, даже, и сам точно не знаю.

Она посмотрела на меня мимо зеркальца и улыбнулась.

— Извини,– она достала из сумочки звонящий телефон.– Да. Да нет, не надо. Промокла. Ну, доберусь. А ты где?– Глория даже слегка повысила голос и посмотрела на меня взглядом, в котором я увидел затаившуюся долю страха.– Тогда подожди возле «А-ла». Да, напротив.

Она, глядя на меня, положила обратно в сумочку телефон, сжала губы, слегка их выпятив, потом улыбнулась.

.