2.
День моей Жизни!
...Солнце садится.
Позлащена уж
   Гладь Реки.
Дышит тепло Утёс:
   видит ли Счастье
в Послеполуденном Сне?
   В зелёных Отблесках
Счастьем наружу играет пока бурая Пропасть.
День моей Жизни!
... к Вечеру кло`нится!
Уже Глаза твои сияют
    вполсилы,
стелется тихо по Морю седому
    Любви твоей Пурпур,
твоё последнее длящееся Высшее Счастье...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

 
2
Tag meines Lebens!
die Sonne sinkt.
Schon steht die glatte
   Fluth vergueldet.
Warm athmet der Fels:
   schlief wohl zu Mittag
das Glueck auf ihm seinen Mittagsschlaf?
   In gruenen Lichtern
spielt Glueck noch der braune Abgrund herauf.
Tag meines Lebens!
`gen Abend gehts!
Schon glueht dein Auge
   halbgebrochen,
schon quillt deines Thaus
   Thraenengetraeufel,
schon laeuft still ueber weisse Meere
deiner Liebe Purpur,
deine letzte zoegernde Seligkeit…

текст оригинала- прим. пер.

2
День моей жизни!
Солнце садится.
Ровная гладь реки
зазолотилась уже.
Веет теплом от скалы:
не проспало ли
счастье весь день своим сладким сном?
В зеленом вечернем свете
счастье еще разыгрывает бурая бездна.
День моей жизни!
Дело к вечеру!
Уже глаза твои светят
полураздавленно,
уже текут твои росы
ручьями слез,
уже окровавил белизну моря
пурпур твоей любви,
твое последнее медлящее блаженство…

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

3.
Весёлость, золотая, приди!
   ты Смерти
сокровеннейшая, сладчайшая Предвестница!
...Иль я слишком скор на Пути своём?
Только здесь, когда Ноги мои утомились,
    пал твой Взгляд на меня,
    перепало мне Счастья твоего.
Вокруг лишь Волны да Игра.
    Всё что ни тяготило,
кануло в голубое Забвение,
только мой Чёлн, неприкаян, остался.
Буря и Путь- как же он отвык от них?!
    Желанье с Надеждами захлёбываются,
    Гладь на Душе да на Море.
Седьмое Одиночество!
Никогда прежде не был я
столь сладостно-уверен,
столь податлив теплу Солнца.
... Разве не плавится Лед моей Выси как прежде?
    Лё`гок, серебряный, Рыба,
    Чёлн мой теперь выплывает...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

 
3
Heiterkeit, gueldene, komm!
   du des Todes
heimlichster suessester Vorgenuss!
— Lief ich zu rasch meines Wegs?
Jetzt erst, wo der Fuss muede ward,
   holt dein Blick mich noch ein,
   holt dein Glueck mich noch ein.
Rings nur Welle und Spiel.
   Was je schwer war,
sank in blaue Vergessenheit,
muessig steht nun mein Kahn.
Sturm und Fahrt — wie verlernt er das!
   Wunsch und Hoffen ertrank,
   glatt liegt Seele und Meer.
Siebente Einsamkeit!
   Nie empfand ich
naeher mir suesse Sicherheit,
waermer der Sonne Blick.
— Glueht nicht das Eis meiner Gipfel noch?
   Silbern, leicht, ein Fisch
   schwimmt nun mein Nachen hinaus…

текст оригинала- прим. пер.

3
Веселье, золотое, настань!
ты – смерти
наитайное, наисладкое предвосхищение!
Или же я чересчур спешу?
И лишь теперь, когда ноги мои устали,
взгляды твои на меня упали,
счастье твое на меня нашло.
А вокруг лишь игра и волна.
Все, что томило своею тяжестью,
К кануло в голубое забвенье,
упрямится только моя ладья.
Буря и путь – как от этого отучиться!
Желанье с надеждою тонут,
на море гладь и в душе.
Седьмое одиночество!
Никогда еще не была мне настолько близка
сладкая уверенность –
и настолько любезно солнце
Или не тает по-прежнему лед на моей
вершине?
Серебряный, легкий, как рыба,
выплывает теперь мой челн.

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

Солнце садится
1.
Недолго жаждать тебе,
сожжённое Сердце!
По` ветру мчатся Предвестья
неведомых Уст, обдувают меня-
великая Прохлада приходит...
Солнце моё День стояло высо`ко.
Благодарение вам, приходящим
внезапным Ветрам,
Духам прохладным Заполудня!
Воздух становится чище и чуждым.
Разве не Ночь меня манит
Взглядом лукавым, косым?...
Крепись, моё храброе Сердце!
Не спрашивай, зачем?...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
 
Die Sonne sinkt.
1
Nicht lange durstest du noch,
   verbranntes Herz!
Verheissung ist in der Luft,
aus unbekannten Muendern blatst mich’s an
   — die grosse Kuehle kommt…
Meine Sonne stand heiss ueber mir im Mittage:
seid mir gegruesst, dass ihr kommt
   ihr ploetzlichen Winde
ihr kuehlen Geister des Nachmittags!
Die Luft geht fremd und rein.
Schielt nicht mit schiefem
   Verfhrerblick
die Nacht mich an?…
Bleib stark, mein tapfres Herz!
Frag nicht: warum? —

текст оригинала- прим.перев.

Огненный Знак

Тут, где среди Моря Остров высится,
вознёсся Жертвенник на нём из Камня:
на Камне Заратhуштра по Ночам
Костёр поддерживает ,Знак
избитым Бурей Морякам,
Знак Вопросительный для тех, кто жив с Ответом...
Ночное Полымя с седым и серым Брюхом
прохладную вылизывает Даль
да изгибает в Высь, где чище, Шею:
Змея так мечется, развившись в Нетерпеньи:
я пред собою ставлю Этот Знак.
Моя душа и есть вот это Пламя,
что ненасытно Далью: только ввысь,
дари`т Прохладе тихим своим  Жаром.
Зачем бежал от Живности он, Заратhуштра,
зачем покинул прочный Материк?
Шесть Одиночеств испытал он,
но мало ему одного в соседстве Моря:
был принят Островом, стал Пламенем на Камне,
Седьмое Одиночество взыску`я,
себе Крючком ловя`щим Го`лову венчает:
"Вы, Мореходы Битые! Осколки старых Звёзд!
Моря` Грядущего! Неведомое Небо!
Для Одиноких всех заброшен мой Крючок:
Ответа ждёт взыску`ющее Пламя,
меня, Ловца, тащите Крюком за собой,
Седьмое Одиночество - со мною.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Das Feuerzeichen

Hier, wo zwischen Meeren die Insel wuchs,
ein Opferstein jaeh hinaufgethuermt,
hier zuendet sich unter schwarzem Himmel
Zarathustra seine Hoehenfeuer an,
Feuerzeichen fuer verschlagne Schiffer,
Fragezeichen fuer Solche, die Antwort haben…
Diese Flamme mit weissgrauem Bauche
— in kalte Fernen zuengelt ihre Gier,
nach immer reineren Hoehn biegt sie den Hals —
eine Schlange gerad aufgerichtet vor Ungeduld:
dieses Zeichen stellte ich vor mich hin.
Meine Seele selber ist diese Flamme,
unersattlich nach neuen Fernen
lodert aufwaerts, aufwaerts ihre stille Gluth.
Was floh Zarathustra vor Thier und Menschen?
Was entlief er jaeh allem festen Lande?
Sechs Einsamkeiten kennt er schon —,
aber das Meer selbst war nicht genug ihm einsam,
die Insel liess ihn steigen, auf dem Berg wurde er zur Flamme,
nach einer siebenten Einsamkeit
wirft er suchend jetzt die Angel ueber sein Haupt.
Verschlagne Schiffer! Truemmer alter Sterne!
Ihr Meere der Zukunft! Unausgeforschte Himmel!
nach allem Einsamen werfe ich jetzt die Angel:
gebt Antwort auf die Ungeduld der Flamme,
fangt mir, dem Fischer auf hohen Bergen,
meine siebente letzte Einsamkeit! — —

текст оригинала- прим.перев.

ОГНЕННЫЙ ЗНАК
Здесь, где меж двух морей вырастает остров,
в нагромождении скал подобный грубому жертвеннику,
именно здесь зажигает под черными небесами
свои высоко сложенные костры Заратустра –
огненные знаки для потерпевших крушение мореходов,
вопросительные знаки для тех, кому ведом ответ…
Здешнее пламя с серо-седым чревом –
в холодные дали стремятся его языки,
все в более чистую высь тянется его шея:
змея, в нетерпении распрямившаяся в высоту.
Вехами этих знаков я мечу свое место.
Ибо моя душа – это и есть здешнее пламя,
ненасытно рвущееся вдаль и ввысь,
ввысь и ввысь своим бесшумным жаром.
Зачем бежал Заратустра от человека и зверя?
Чего избежал, покинув твердую почву?
Шесть одиночеств познал он одно за другим –
море само по себе показалось ему недостаточно одиноко,
остров на берег пустил его – и на вершине он пламенем стал,
он на седьмом одиночестве остановился –
ловит чело свое на рыболовный крючок.
Потерпевшие крушение мореходы!
Ставшие развалинами созвездья!
Моря грядущего! Не обитаемые знанием небеса!
На рыбный крючок ныне все одинокое буду ловить.
Дайте ответ, я взываю к вам, нетерпеливое пламя, -
Дайте ответ, изловите меня, рыбака на вершине горы, -
ибо седьмое мое одиночество станет последним!

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

Стервятник

Тот, кому вверх,
сколь быстро
глотает его Глубь!
...Но ты, Заратhуштра,
любишь пока Бездну,
Ели подобно, да? 
Той, что бросает Корни там,
где Утёс-то сам страшится
в Глубь глядя...;
Она медлит над Низами,
там где Всё-вокруг
вниз желает:
средь Нетерпенья (тж. Невыдержки- прим.пер.)
дикого Раската, валящихся Ручьёв
выдержанно терпит, тверда, молчалива,
одна-одинока...
Одинока!
Кто бы решился-то
Гостем здесь быть,
Гостем твоим?...
Стервятник, пожалуй,
нависший, вцепясь вредно
стойкому Терпеливцу в Волосья
с уродливым Смехом,
Стервятника-Смехом...
"На что так стойко?-
стыдит он мрачно,-
надобны Крылья чтоб Бездну любить...
висеть не пристало
как ты, Повисший!
О, Заратhуштра,
лютый Нимрод!
Юн- охотник по Божье,
Сеть- Добродетелям всем,
Стрела Зла!
Уже`
сам собою пойман,
твои Силки
в тебя самого впились...
Уже`
наедине с собою,
вдвоём со Знанием своим,
меж Ста Зеркал
смутных,
меж Ста Памяток
зыбких,
от всякой Раны слаб,
от всякой Стужи зяб,
своей Петлёю сдушен,
Самознаток!
Что вязал себя
петлёю Знания?
Что забрёл ты
в Рай старого Змея?
Что крался ты
в себя... в себя?...
Болен уж,
отравлен Ядом Змеевым,
Пленник уж,
в жесточайшую Долю-Силок угодил:
в свою Шахту
 врубаясь-сутулясь,
в себе возвышаясь,
себя засыпа`л
в одиночку,
упрямо,
Труп...
Сотней Глыб увенчан,
отягощён,
Мудрящий,
Самознаток!
Мудрый Заратhyштра!..
Искал тяжелейшего-
нашёл себя...
себя не сбросишь прочь...
Лёжит,
скорчась,
тот, кому впредь не восстать!
Ты мне в Прибыль Могилой своей,
Дух-Заросль!..
В Юности- столь гордый,
крепок Подпорками Гордости!
Юн- Отшельник без Бога,
Сосед Дьявола,
багряный ("скарлатинный"- прим.перев.) Князь Спеси!..
Уж
меж двух Ничто
скорчен,
вопросительный Знак,
усталый Вопрос-
Загадка Стервятнику...
он порешит тебя,
он жаждет твоего "Ответа",
он парит над тобой, твой Ответ,
над тобой, Висельник!..
О, Заратhуштра!
Самознаток!... 
Сам-Замо`к висячий!..." (Ключ- Стервятник- прим.перев.) 

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Zwischen Raubvoegeln.

Wer hier hinabwill,
wie schnell
schluckt den die Tiefe!
— Aber du, Zarathustra,
liebst den Abgrund noch,
thust der Tanne es gleich? —
Die schlaegt Wurzeln, wo
der Fels selbst schaudernd
zur Tiefe blickt —,
die zoegert an Abgruenden,
wo Alles rings
hinunter will:
zwischen der Ungeduld
wilden Geroells, stuerzenden Bachs
geduldig duldend, hart, schweigsam,
einsam…
Einsam!
Wer wagte es auch,
hier Gast zu sein,
dir Gast zu sein?…
Ein Raubvogel vielleicht:
der haengt sich wohl
dem standhaften Dulder
schadenfroh in’s Haar,
mit irrem Gelaechter,
einem Raubvogel-Gelaechter…
Wozu so standhaft?
— hhnt er grausam:
man muss Fluegel haben, wenn man den Abgrund liebt…
man muss nicht haengen bleiben,
wie du, Gehaengter! —
Oh Zarathustra,
grausamster Nimrod!
Juengst Jaeger noch Gottes,
das Fangnetz aller Tugend,
der Pfeil des Boesen!
Jetzt —
von dir selber erjagt,
deine eigene Beute,
in dich selber eingebohrt…
Jetzt —
einsam mit dir,
zwiesam im eignen Wissen,
zwischen hundert Spiegeln
vor dir selber falsch,
zwischen hundert Erinnerungen
ungewiss,
an jeder Wunde mued,
an jedem Froste kalt,
in eignen Stricken gewuergt,
Selbstkenner!
Selbsthenker!
Was bandest du dich
mit dem Strick deiner Weisheit?
Was locktest du dich
ins Paradies der alten Schlange?
Was schlichst du dich ein
in dich — in dich?…
Ein Kranker nun,
der an Schlangengift krank ist;
ein Gefangner nun,
der das haerteste Loos zog:
im eignen Schachte
gebckt arbeitend,
in dich selber eingehoehlt,
dich selber angrabend,
unbehuelflich,
steif,
ein Leichnam —,
von hundert Lasten berthrmt,
von dir ueberlastet,
ein Wissender!
ein Selbsterkenner!
der weise Zarathustra!…
Du suchtest die schwerste Last:
da fandest du dich —,
du wirfst dich nicht ab von dir…
Lauernd,
kauernd,
Einer, der schon nicht mehr aufrecht steht!
Du verwaechst mir noch mit deinem Grabe,
verwachsener Geist!…
Und juengst noch so stolz,
auf allen Stelzen deines Stolzes!
Juengst noch der Einsiedler ohne Gott,
der Zweisiedler mit dem Teufel,
der scharlachne Prinz jedes bermuths!…
Jetzt —
zwischen zwei Nichtse
eingekruemmt,
ein Fragezeichen,
ein muedes Raethsel —
ein Raethsel fr Raubvoegel…
sie werden dich schon „loesen“,
sie hungern schon nach deiner „Loesung“,
sie flattern schon um dich, ihr Rthsel,
um dich, Gehenkter!…
Oh Zarathustra!…
Selbstkenner!…
Selbsthenker!…

СРЕДИ СТЕРВЯТНИКОВ
Тот, кто стремится вниз,
будет быстро
проглочен здешнею бездной!
Лишь ты, Заратустра,
любишь расти на склоне
нависшей над ним елью!
Корни она пустила
туда, где сама скала
в ужасе смотрит в бездну;
она – цепляется
там, где все
рушится вниз;
там, где царит нетерпение
камнепада и водопада,
она, терпеливица,
тверда, молчалива и в одиночестве.
В одиночестве!
Да и кто бы отважился
в гости прийти – сюда,
в гости прийти – к тебе?..
Разве только стервятник,
с убийственной радостью
кружащийся над терпеливым
и неподвижным, чтобы,
с диким разбойничьим хохотом,
с хохотом стервятника,
впиться в шею…
К чему твоя неподвижность?
Ведь он издевается:
Только крылатому
можно любить бездну,
но не повисшему,
как ты, о повешенный!
О Заратустра,
о жестокий Нимрод!
Недавний ловец Слова Божьего,
невод для добродетели,
стрела зла!
Ныне –
самим собою изловленный,
сам в себя впившийся,
ловец и добыча разом!
Ныне –
в одиночестве с самим собой,
во двойничестве с собственным знанием,
во ничтожестве и во множестве
неизменно глухих зеркал,
в беспамятстве
сотни воспоминаний,
все раны горят,
все стужи страшат,
все петли душат:
Самопознанье!
Самозакланье!
Зачем ты себя опутал
петлями этой мудрости?
Зачем ты себя завлек
В сад вечного Змия?
Зачем ты прокрался в себя?
В себя – зачем?
Болен ты ныне,
опоенный змеиным ядом,
ныне пленен
жесточайшею сетью пут:
в свои недра вгрызаясь,
не поднимаясь с колен,
прорубая пустоты в породе,
поднимая пласты за пластами,
упрямо,
не надеясь на помощь,
мертвец,
грехами отягощенный,
самим собой нагруженный.
Путь знанья!
Самопознанья!
Всезнающий Заратустра!
Предельную тяжесть искал ты,
нашел – себя,
и уже теперь не отступишься…
Лежа
и гложа -
и тем, кому никогда уже не подняться!
Вынужденно я зарастаю твоей могилой,
дух недоросший!..
А еще недавно столь гордый
всеми твердынями своей гордости!
А еще недавно – отшельник, отделившийся от Бога,
поделившийся властью с Дьяволом,
кроваво-красный Князь высокомерья!
Ныне –
в немоте ничтожества
скрючившийся
вопросительный знак,
усталая загадка,
загадка – но для стервятников!
Они уж тебя “решат”,
изголодались они по такому “решению”,
они уже кружатся над тобой, загадка,
тобой, повешенный!..
О Заратустра!
Самопознанье!..
Самозакланье!..

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

Последняя воля

Так умереть:
я видел его Смерть,
Друга, он Взгляды и Жесты свои
божественно в Юность туманную мне отметал.
Вольно, мужественно и глубоко:
в Битве -Танцором,
средь Бьющихся- Самым Горячим,
средь Победителей -Самым Усталым,
его Судьбу своей нарастив,
жёстким, помнящим, предугадывающим,
дрожа в предвкушении Победы,
ликуя в присутствии Смерти Героя,
повелевая в час Агонии Его-
а Он велел сметать без жалости.
Так умирать,
я видел Его Смерть:
побеждающим, сметающим...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Letzter Wille.

So sterben,
wie ich ihn einst sterben sah —,
den Freund, der Blitze und Blicke
goettlich in meine dunkle Jugend warf.
Muthwillig und tief,
in der Schlacht ein Taenzer —,
unter Kriegern der Heiterste,
unter Siegern der Schwerste,
auf seinem Schicksal ein Schicksal stehend,
hart, nachdenklich, vordenklich —:
erzitternd darob, dass er siegte,
jauchzend darber, dass er sterbend siegte —:
befehlend, indem er starb
— und er befahl, dass man vernichte…
So sterben,
wie ich ihn einst sterben sah:
siegend, vernichtend…

текст оригинала- прим. перев.

ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ

Так умереть,
как некогда умер он,
друг, чьи взоры и взрывы
божественно завладели моею юностью.
Своевольно и глубоко,
плясуном в последнем бою,
весельчаком среди воинов,
пагубнейшим из победителей,
громоздя на судьбу судьбы,
жестко, памятливо, провидчески:
содрогаясь в последнем пароксизме победы,
восхищаясь первым пароксизмом смерти,
отдавая приказы до самой последней минуты, -
а он приказывал, чтобы не щадили…
Так умереть,
как некогда умер он:
побеждая и не щадя…

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

3.
А!
Празднично!
Достойное Начало!
По-африкански праздничное!
Достойное Льва
или истошно морализирующей Обезьяны...
...но вам- Ничего,
вам милейшие Подруги,
у Ног чьих мне
присесть довелось. Дела-а...
Чудесно, правда!
Сижу вот тут,
вблизи Пустыни, а только-
далёко от этой Пустыни:
растрачен в Ничто,
а именно- проглочен
Оазисом этим малейшим:
вот он зевает
милейшей Пастью,
наиблагоуханнейшим Рыльцем-
вот и валюсь в него,
вниз, глубже- я средь вас,
мои милейшие Подруги. Дела-а...
Хайль, хайль Киту,
оставившему Гостя своего
во Здравии!.. вы разумеете
моё учёное Вступление?..
Хайль его Брюху,
будь оно
столь милым Оазисом,
в чём я, однако, сомневаюсь.
Для этого пришёл я из Европы,
что сомнительна как все Замужние Бабёнки.
Бог ей в Помощь!
Амен!
Сижу я здесь,
в мельчайшем Оазисе,
будто Финик:
бурый, сладкий весь, позлащён,
жаден до круглых Девичьих Пастей,
но более жаден до девичьих
ледяных снежнобелых режущих
Клыков- по ним, именно,
томится Сердце всех Фиников. Дела-а...
Подобно названным Южным Плодам,
подобно, всеподобно,
лежу вот,
Летучими Жучка`ми
отанцован, обыгран,
а также- помельче Жучков,
глупыми, злобными
Желаниями, Порывами...
осаждён вами,
немыми, чувствительными,
Девы-Кошки
Дуду и Зулейка,
... обсфинкчен: мне бы в Слово
Чувств поболее умять
(прости мне, Боже, это Словоблудие!..)
...сижу вот, Лучшим Духом лакомлюсь,
Райским Духом, пожалуй,
лёгким, светлым Духом, златотканным:
столь добрый Дух, разве
с Луны ниспадает-
то ли случайно, то ль от щедрот?
как старые Бояны сказывают...
Хоть я, Недоверчивый, и в этом сомневаюсь,
ради чего и пришёл из Европы,
сомнительной как все замужние Бабёнки.
Бог ей в Помощь!
Амен.
Этот, лучший Дух вкушая
Ноздрями- Чарами полными,
без Будущего, без Памяти
сижу вот, вы
милейшие Подруги,
да присматриваюсь к Пальме,
как она, подобно Плясунье
стелется, клонится, колышет Бёдрами-
поглядишь да и повторишь...
подобна Плясунье, которая, сдаётся мне,
уж долго, опасно долго,
всегда, всегда стоит на одной Ножке?!
То ль забыла она, сдаётся мне,
о второй Ножке?
Зря, однако,
искал я недостающую
Серёжку...
то бишь, Ножку...
В святой Близости
ея всемилейшей, всенежнейшей
Вееро-Ветро-и-Вёртко-Юбочечки  та1 в сатя .нге
Да, коль поверите мне, милейшие Подруги,
вполне: та её потеряла...
У-ху-ху-ху-ху! (плач- прим.перев.)
Нет её
и не будет,
второй Ножки!
О, жаль милой Пропажи!
Где она прозябает-печалится,
Одинокая Ножка?
В Ужасе, быть может, пред
ужасным, жёлтогривым
Львом-Зверюгой? Или вовсе:
обглодана, истерзана...
Жалость какая! Жалко! Обглодана. Дела-а...
Не плачьте со мной,
мягкие Сердца!
Не плачьте со мной, вы
Финики-Сердца, Кокосы-Груди!
Вы, Сахарно-Тростниковые-
Сердца!
Будь Мужчиной, Зулейка! Крепись! Мужайся!
Не плачь впредь,
бледная Дуду!
... Иль прибегнуть мне
к Укрепляющему :для Сердца
сыщу тут?...
Добрую Сказку?
Святочную Присказку?
А!
Изыди, Достоинство!
Дуйся, опавшая
Шкура Добродетели!
А!
Ещё Раз рыкну,
морально рыкну,
как Морализирующий Лев пред Дочерьми Пустыни рыкает!
Ибо Добродетельный Вой-
для вас, милейшие Девушки,
болше , чем Всё:
он- Европейская Страсть, Европейский Голод-Жар!
И вот, стою уж
как Европеец:
я не могу иначе.
Бог в Помощь мне!
Амен!
* * * * *
Пустыня ширится: увы тому,
кто огораживает Пустошь:
Песок сгрызёт Поковы и Хомут,
и Камнепадом Седока Обрушит.
Смерть-Хищница горит-грозит:
твоё Житьё сжуёт -им Рот набит.
Запомни, Человек, здесь Рая нет:
ты- Камень, а Пустыня- Смерть.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

3.
Ha!
Feierlich!
ein wuerdiger Anfang!
afrikanisch feierlich!
eines Loewen wuerdig
oder eines moralischen Bruellaffen…
— aber Nichts fuer euch,
ihr allerliebsten Freundinnen,
zu deren Fuessen mir,
einem Europaeer unter Palmen,
zu sitzen vergoennt ist. Sela.
Wunderbar wahrlich!
Da sitze ich nun,
der Wueste nahe und bereits
so ferne wieder der Wueste,
auch in Nichts noch verwuestet:
namlich hinabgeschluckt
von dieser kleinsten Oasis —
sie sperrte gerade gaehnend
ihr liebliches Maul auf,
das wohlriechendste aller Maeulchen:
da fiel ich hinein,
hinab, hindurch — unter euch,
ihr allerliebsten Freundinnen! Sela.
Heil, Heil jenem Walfische,
wenn er also es seinem Gaste
wohlsein liess! — ihr versteht
meine gelehrte Anspielung?…
Heil seinem Bauche,
wenn es also
ein so lieblicher Oasis-Bauch war,
gleich diesem: was ich aber in Zweifel ziehe.
Dafuer komme ich aus Europa,
das zweifelsuechtiger ist als alle Eheweibchen.
Moege Gott es bessern!
Amen!
Da sitze ich nun,
in dieser kleinsten Oasis,
einer Dattel gleich,
braun, durchsusst, goldschwuerig,
luestern nach einem runden Maedchen-Maule,
mehr aber noch nach maedchenhaften
eiskalten schneeweissen schneidigen
Beisszaehnen: nach denen naemlich
lechzt das Herz allen heissen Datteln. Sela.
Den genannten Suedfruechten
aehnlich, allzuaehnlich
liege ich hier, von kleinen
Fluegelkaefern
umtaenzelt und umspielt,
insgleichen von noch kleineren
thoerichteren boshafteren
Wunschen und Einfaellen, —
umlagert von euch,
ihr stummen, ihr ahnungsvollen
Maedchen-Katzen
Dudu und Suleika
— umsphinxt, dass ich in Ein Wort
viel Gefuehle stopfe
(— vergebe mir Gott diese Sprachsuende!…)
— sitze hier, die beste Luft schnueffelnd,
Paradieses-Luft wahrlich,
lichte leichte Luft, goldgestreifte,
so gute Luft nur je
vom Monde herabfiel,
sei es aus Zufall oder geschah es aus Uebermuthe?
wie die alten Dichter erzaehlen.
Ich Zweifler aber ziehe es in Zweifel,
dafur komme ich
aus Europa,
das zweifelsuechtiger ist als alle Eheweibchen.
Moege Gott es bessern!
Amen.
Diese schoenste Luft athmend,
mit Nuestern geschwellt gleich Bechern,
ohne Zukunft, ohne Erinnerungen,
so sitze ich hier, ihr
allerliebsten Freundinnen,
und sehe der Palme zu,
wie sie, einer Taenzerin gleich,
sich biegt und schmiegt und in der Huefte wiegt
— man thut es mit, sieht man lange zu…
einer Taenzerin gleich, die, wie mir scheinen will,
zu lange schon, gefaehrlich lange
immer, immer nur auf Einem Beinchen stand?
— da vergass sie darob, wie mir scheinen will,
das andre Beinchen?
Vergebens wenigstens
suchte ich das vermisste
Zwillings-Kleinod
— naemlich das andre Beinchen —
in der heiligen Naehe
ihres allerliebsten, allerzierlichsten
Faecher- und Flatter- und Flitter-Roeckchens.
Ja, wenn ihr mir, ihr schoenen Freundinnen,
ganz glauben wollt, sie hat es verloren…
Hu! Hu! Hu! Hu! Hu!…
Es ist dahin,
auf ewig dahin,
das andre Beinchen!
Oh schade um dies liebliche andre Beinchen!
Wo — mag es wohl weilen und verlassen trauern,
dieses einsame Beinchen?
In Furcht vielleicht vor einem
grimmen gelben blondgelockten
Loewen-Unthiere? oder gar schon
abgenagt, abgeknabbert —
erbarmlich wehe! wehe! abgeknabbert! Sela.
Oh weint mir nicht,
weiche Herzen!
Weint mir nicht, ihr
Dattel-Herzen! Milch-Busen!
Ihr Suessholz-Herz-
Beutelchen!
Sei ein Mann, Suleika! Muth! Muth!
Weine nicht mehr,
bleiche Dudu!
— Oder sollte vielleicht
etwas Staerkendes, Herz-Staerkendes
hier am Platze sein?
ein gesalbter Spruch?
ein feierlicher Zuspruch?…
Ha!
Herauf, Wuerde!
Blase, blase wieder,
Blasebalg der Tugend!
Ha!
Noch Ein Mal bruellen,
moralisch bruellen,
als moralischer Loewe vor den Toechtern der Wueste brullen!
— Denn Tugend-Geheul,
ihr allerliebsten Maedchen,
ist mehr als Alles
Europaeer-Inbrunst, Europaeer-Heisshunger!
Und da stehe ich schon,
als Europaeer,
ich kann nicht anders, Gott helfe mir!
Amen!
* * * * *

Die Wueste waechst: weh dem, der Wuesten birgt!
Stein knirscht an Stein, die Wueste schlingt und wuergt.
Der ungeheure Tod blickt gluehend braun
und kaut, — sein Leben ist sein Kaun…
Vergiss nicht, Mensch, den Wollust ausgeloht: du — bist der Stein, die Wueste, bist der Tod…

текст оригинала - прим.перев.

3.
Ах!..
Торжественно!..
Достойная встреча!
По-африкански торжественная!
Достойная льва
или рыкающего нравоучениями бабуина…
Лишь ничего не достает вам,
дражайшие сударыни,
у ног которых было дозволено
мне, европейцу под сенью пальм,
посиживать. Вот такие дела.
Воистину волшебство!
Сижу я ныне
возле самой пустыни, но
вдали от любой пустыни,
вопустынясь в ничтожестве:
дав себя проглотить
оазису здешнему, -
крошечный, как он призывно
зевает
благоуханнейшим своим ртом, -
как тут не рухнуть,
не пасть, не прорваться,
не оторваться от вас.
Дрожайшие сударыни. Вот такие дела.
Слава, слава сему Киту,
о благоденствии помышляющему
и гостя здешнего. Вам
внятен ли мой намек?..
Слава его чреву,
Будь оно
благословенным оазисом вроде
вашего, в чем я отнюдь не уверен.
Лишь для этого я и покинул Европу,
вызывающую подозрения
большие, чем любая замужняя баба.
Да поможет ей Бог! Аминь!
Сижу я ныне,
попав в здешний оазис,
подобен плоду пальмы –
бурому, сладкому, в золотых крапинках,
алчущему круглых девичьих уст,
но алчущему куда сильнее
девичьих ледяных белоснежных острых
зубов – по которым вечно
тоскует сердце плодов горячих. Вот такие дела
Подобно этим южным плодам,
подобно, слишком подобно,
лежу я здесь, окруженный
игрою и пляской
маленьких крылатых жуков,
окруженный в не меньшей мере
злой и безумной
игрою страстей и желаний, -
окруженный вами,
немые провидицы,
девы-кошки
Дуду и Зулейка,
окруженный сфинксами, если уж воплощать
столько чувств в единое слово
(да простит мне Господь
это косноязычье!..),
сижу здесь, вдыхая
воздух воистину райский,
легкий, светлый и золотой,
какой иногда нисходит
разве что с самой луны -
то ли случайно,
то ли из милости,
как уверяют нас древние поэты,
хоть я, во всем сомневающийся,
подвергаю и это сомненью.
Лишь для этого я и покинул Европу,
вызывающую подозрения
большие, чем любая замужняя баба.
Да поможет ей Бог! Аминь!
Вдыхая этот чудесный воздух
ноздрями, наполнившимися, как кубки,
не ведая ни прошлого, ни грядущего,
сижу я здесь,
дражайшие сударыни,
и гляжу на пальму,
которая, как плясунья,
клонится
стелется и качает бедрами, -
так что поневоле начинаешь ей вторить…
Как плясунья, которая, как мне кажется,
слишком долго, устрашающе долго
удерживается на одной ноге…
Уж не забыла ль она, как мне кажется,
про вторую ногу?
Но по меньшей мере напрасно
искал я потерянную
напарницу –
то есть вторую ногу –
в священной близости
наипрекрасной, изящнейшей
веероподобной, овеянной ветром юбки.
Да, уж поверьте мне,
Дражайшие сударыни,
Она ее потеряла.
О-го-го! О-го-го!
Потеряла,
навсегда потеряла
вторую ногу!
А как жаль, а какая была красивая!
Где она теперь бредет и печалится,
эта одинокая нога?
Трепещет ли перед
ужасным, желтым, гривастым
разбойником львом? или вовсе
тронута порчей, прахом
пошла – а ведь жаль! – прахом! Вот такие дела.
Заплачьте же со мною,
мягкосердные!
Заплачьте со мною,
плодовые души и млечные груди!
Комочки
сердечек, легко разгрызаемых!
Но мужайся, Зулейка! будь твердой!
Не плачь,
бледная Дуду!
Или же вам нужно
что-нибудь возбуждающее
мужество?
Проповедь?
Заповедь?
Ну что же!
Вперед, достоинство!
Надувайся,
добродетель,
покуда не лопнешь!
Еще один рык –
нравоучительный!
Нравоучительным рыком льва
зарычу дочерям пустыни!
Ибо вой добродетели,
дражайшие сударыни,
есть нечто безмерно большее,
чем европейская страсть, европейский
смертельный голод!
И во т я стою перед вами,
я, европеец,
и не могу иначе.
Да поможет мне Бог! Аминь!
* * *
Не прячь пустыню, ведь она растет!
За камнем камень точит, губит, жрет.
Чудовищная смерть с набитым ртом
Алкает пищи – и стоит на том.
О человек, запомни навсегда:
Ты камень? Да! Пустыня? Да! Смерть? Да!

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

Средь Дочерей Пустыни
1.
- Не уходи отсель!- сказал Странник, который назвался Тенью Заратhуштры.- Останься, не то нас снова настигнет прежняя смутная Скорбь.

Уж и корил нас ,и хвалил Старый Колдун, и Наихудшим, и Наилучшим честил, а посмотри-ка: плачет добрый честной Поп, плывёт снова Морем Печали.

Эти Цари горазды строить пред нами добрые Мины, но без Свидетелей, бьюсь об Заклад, злая Затея ими б повертела:

... злая Затея тянущихся Облак, влажной Печали, занавешенного Неба, украденного Солнца, воющего Осеннего Ветра;

... злая Затея нашего Воя и Нужды: останься, Заратhуштра! Здесь полно сокрытой Беды, что да и выговорится, полно Вечера, полно Хмари!

... Ты напитал нас ядрёным Мужеским Столом да мощными Изречениями: не прекращай этого Дела, не то на Ужин к нам женственные, мягкие Ангелы вернутся!

Ты один пышешь ядрёным и ясным Духом! Надышусь ли им где ещё на Земле как с тобой в твоём Логове?

Много Краёв повидал я, Нос мой отведал и оценил множество Духов, но при тебе чуют Ноздри мои Дух величайший!

Разве что... разве что... ох, прости мне старую Памятку! Прости мне старую Потрапезную Песнь, что сгущал я средь Дочерей Пустыни.

Именно при них был добрый, ясный Утреннего Края Дух; там был я как нельзя далече от облачной, влажной , печальной Старой Европы.

Тогда нравились мне Утреннего Края девы и прочая голубая Небесная Держава, над которой не висли ни Тучи, ни Думы.

Невдомёк вам, сколь статно они восседали, когда не плясали, глубокие, но без Дум, что малые Тайны, что затейливые Загадки, что Потрапезные Орехи...

...пёстро и чуждо, право! То не Тучи, а Загадки- их гадать, им ,Девам, сгустил я тогда Послетрапезый Псалом.

То рёк Странник, назвавшийся Тенью Заратhуштры и, не дожидаясь Ответа, схватил он Арфу Старого Колдуна, скрестил Ноги и взглянул отрешённо, мудро,- Ноздрями  же он потянул ,медленно, пытливо- так Некто в Новых Краях Новым Духом питается. Наконец, неким Рыком запел он.

2.
Пустыня растёт: увы тому ,кто огораживает Пустыню...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
 

Unter Toechtern der Wueste.
1.
„Gehe nicht davon! sagte da der Wanderer, der sich den Schatten Zarathustras nannte, bleibe bei uns, — es moechte sonst uns die alte dumpfe Truebsal wieder anfallen.

Schon gab uns jener alte Zauberer von seinem Schlimmsten zum Besten, und siehe doch, der gute fromme Papst da hat Thrnen in den Augen und sich ganz wieder aufs Meer der Schwermuth eingeschifft.

Diese Koenige da moegen wohl vor uns noch gute Miene machen: haetten sie aber keine Zeugen, ich wette, auch bei ihnen fienge das boese Spiel wieder an,

— das boese Spiel der ziehenden Wolken, der feuchten Schwermuth, der verhngten Himmel, der gestohlenen Sonnen, der heulenden Herbstwinde,

— das boese Spiel unsres Heulens und Nothschreiens: bleibe bei uns, Zarathustra! Hier ist viel verborgenes Elend, das reden will, viel Abend, viel Wolke, viel dumpfe Luft!

Du naehrtest uns mit starker Mannskost und kraeftigen Spruechen: lass es nicht zu, dass uns zum Nachtisch die weichlichen weiblichen Geister wieder anfallen!

Du allein machst die Luft um dich herum stark und klar! Fand ich je auf Erden so gute Luft als bei dir in deiner Hoehle?

Vielerlei Laender sah ich doch, meine Nase lernte vielerlei Luft pruefen und abschaetzen: aber bei dir schmecken meine Nuestern ihre groesste Lust!

Es sei denn —, es sei denn —, oh vergieb eine alte Erinnerung! Vergieb mir ein altes Nachtisch-Lied, das ich einst unter Toechtern der Wueste dichtete.

Bei denen naemlich gab es gleich gute helle morgenlaendische Luft; dort war ich am fernsten vom wolkigen feuchten schwermthigen Alt-Europa!

Damals liebte ich solcherlei Morgenland-Maedchen und andres blaues Himmelreich, ueber dem keine Wolken und keine Gedanken haengen.

Ihr glaubt es nicht, wie artig sie dasassen, wenn sie nicht tanzten, tief, aber ohne Gedanken, wie kleine Geheimnisse, wie bebaenderte Raethsel, wie Nachtisch-Nuesse —

bunt und fremd fuerwahr! aber ohne Wolken: Raethsel, die sich rathen lassen: solchen Maedchen zu Liebe erdachte ich damals einen Nachtisch-Psalm.“

Also sprach der Wanderer, der sich den Schatten Zarathustras nannte; und ehe Jemand ihm antwortete, hatte er schon die Harfe des alten Zauberers ergriffen, die Beine gekreuzt und blickte gelassen und weise um sich: — mit den Nuestern aber zog er langsam und fragend die Luft ein, wie Einer, der in neuen Laendern eine neue Luft kostet. Endlich hob er mit einer Art Gebruell zu singen an.

2.
Die Wueste waechst: weh dem, der Wuesten birgt…

ПОСРЕДИ ДЩЕРЕЙ ПУСТЫНИ
1.
Не уходи, - молвил странник, назвавший себя Заратустровой тенью, - останься, не то нас опять одолеет прежняя скорбь, и глухая.

Уже не пенял нам то старый кудесник, уже нас нахваливал, и погляди-ка, у доброго честного попика слезы сверкнули в глазах, и заскользил он опять всей душою в пучину печали.

Этим царям делать нынче хорошую мину вольно, но, не будь здесь свидетелей, биться готов об заклад, зло своею игрой и над ними бы возобладало:

зло своею игрой тяжких туч, влажной скорби, туманного неба, пропавшего солнца, глухого осеннего ветра,

зло своею игрой нашим плачем и нашей нуждой: оставайся у нас, Заратустра! Здесь хватит сокрытых несчастий, стремящихся к слову, здесь вечера хватит, и туч, и немного пространства!

Ты напитал нас могучею пищей мужчины и сочною речью: ужели позволишь на сладкое жертвенным женственным призракам нас одолеть!

Ты, только ты сделал воздух вокруг тебя сильным и ясным! Где будет дышаться мне так хорошо, как с тобою в пещере?

Многие страны я видел и воздухом всяким дышал и умел различать его: только с тобою попал я на пир обонянья!

Разве что… разве что… Но да прости мне и память об этом! Прости мне ту старую сладкую песнь, что сложил я когда-то меж дщерей пустыни.

Ибо и там мне дышалось светло и свежо на заре азиатской; там был я безмерно далек от печальной, подернутой влажными тучами, старой Европы!

Любы мне были тогда азиатские девы и прочее небесносинее царство, которое не застилали ни тучи, ни мысли.

Вам не поверить, как статно они восседали, когда не плясали, - глубокие, но без раздумий, - как малые тайны, как скрытые в чреслах загадки, как сладкое блюдо, орешки, -

Пестро и чуждо воистину! но не под тяжестью туч: как загадки, посильные сердцу, и этим-то девам в угоду сложил я мой сладкий псалом!

Так молвил странник, назвавший себя Заратустровой тенью, и прежде чем кто-нибудь что-то на это ответил, арфу схватил он кудесника старого, ноги скрестил и взглянул отрешенно и мудро вокруг, - но ноздрями он втягивал воздух, медленно и испытующе – так, словно пробовал новое блюдо. И наконец, он запел, если это рычание – песнь.

2
Не прячь пустыню, ведь она растет…

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

Итак,
орлиные, пантеровы
суть Поэтовы Устремления,
суть твои Стремленья под Тысячю Масок,
Дурак! Поэт ты!
Тебе, человека увидевшему,
Бог- что Овца:
Бога разорвать в Человеке-
что Овцу в Человеке,
и ,разрывая, смеяться-
вот, вот твоё Высшее Счастье,
Пантеры и Орла Высшее Счастье,
Поэта и Дурака Высшее Счастье!..
Когда темнеет Небо,
когда уже` Серп Луны
Ростком взрезает Пурпур красный,
Завистник, выползает весь наружу,
Дню Враг:
с каждый шагом тайно,
Роз повисший Цвет
сечёт он ,а те- ложатся
к Но`чи, а те- никнут,-
так и я сник однажды:
из своей Правды-Безумия,
из Дневных Стремлений,
Днём уставший, болен Светом...
сник, пал к Вечеру, да в Тень,
Единою Правдой
сожжённый, жаждал я...
Помнишь ли ты, припоминаешь, Сердце-Жар,
сколь жаждало ты здесь?
Быть мне сосланным
всею Правдою!
Глупцом быть! Поэтом разве!

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Also
adlerhaft, pantherhaft
sind des Dichters Sehnsuechte,
sind deine Sehnsuechte unter tausend Larven,
du Narr! du Dichter!…
Der du den Menschen schautest
so Gott als Schaf —,
den Gott zerreissen im Menschen
wie das Schaf im Menschen
und zerreissend lachen —
das, das ist deine Seligkeit,
eines Panthers und Adlers Seligkeit,
eines Dichters und Narren Seligkeit!…
Bei abgehellter Luft,
wenn schon des Monds Sichel
grn zwischen Pupurrthen
und neidisch hinschleicht,
— dem Tage feind,
mit jedem Schritte heimlich
an Rosen-Haengematten
hinsichelnd, bis sie sinken,
nachtabwrts blass hinabsinken:
so sank ich selber einstmals,
aus meinem Wahrheits-Wahnsinne,
aus meinen Tages-Sehnschten,
des Tages muede, krank vom Lichte,
— sank abwrts, abendwaerts, schattenwaerts,
von Einer Wahrheit
verbrannt und durstig
— gedenkst du noch, gedenkst du, heisses Herz,
wie da du durstetest? —
dass ich verbannt sei
von aller Wahrheit!
Nur Narr! Nur Dichter!…

текст оригинала- прим. Терждимана Кырымлы

Следовательно,
орлоподобны, пантерообразны
страсти, владеющие тобою,
твои страсти под тысячею личин,
глупец! Пиита!
Тебе, углядевшему в человеке
божественную овечку,
суждено разодрать в человеке Бога,
как разодрал в нем овечку,
и, раздирая, расхохотаться –
вот в чем, вот в чем твоя благость,
орла благость, пантеры благость,
глупца благость, пииты благость!..
В часы, когда убывает свет,
когда, завистливо зеленея, серп месяца
взрезает пурпурную высь
и крадется в ночь, -
возненавидев день,
на каждом шагу украдкою
срезая своим серпом
стебли роз, чтоб поникли,
чтобы во тьму поникли, -
так я поник и сам:
из безумия истины,
из ежедневных желаний,
устав, заболев от света,
выпал
вниз, в вечер, в страну теней,
Единою Истиной
Опаленный и алчущий, -
вспоминаешь ли ты, вспоминаешь ли ты,
раскаленное сердце,
свою тогдашнюю жажду? –
не ведать впредь никакой
Истины!
Быть глупцом! Быть пиитой!

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

Фридрих Ницше "Ведьмочка" (из пьесы "Идиллии из Мессины)

Меня ,честнягу, кормят
они, тьфу, не оплыть:
Бог любит мои формы
пока они круглы.
Послушному монашку
прощу хоть сто грехов:
не трогая за ляжку,
прочту ему стихов.

Не седовласый попик!
Нет, свеженький юнец-
он будто старый котик:
ревнивый, спасу нет.
Не любит он старушек!
Я не люблю седых.
Бог мудр: гулять не скучно-
всяк да найдёт своих.

Сердца спасает Церковь.
Наставница строга:
не принимает стерву.
А кто меня не гнал?
Коленями- на камень,
губами "тру-ля-ля":
и новыми грехами
мараем векселя.

Господь- свеча и шёпот.
Девчоночке- пастись:
она свои грешочки
сама себе простит!
Мои, честняги, в деле
две пары сдобных форм
пока не постарели-
тогда к чертям, позор!

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Фридрих Ницше "Ночная тайна" (из пьесы "Из Мессины идиллии")

Всё спало` вчера в ночи`,
даже ветер, не порушив
улиц, не вздыхал- почил.
Не дала мне сна подушка:
думал, совесть что молчит?
Только маку зря откушал...

Наконец, я, выгнав сон
из ума, сбежал не берег:
понолунье; муж и чёлн
на песке бочины грели.
Сонный пастырь- сонный вол...
Чёлн стянул я еле-еле.

Битый час, а может- два,
минул год? И утонули
мои сердце, голова
в слитном, вечном сне и гуле.
...Помню только как дива
круто бездну распахнули.

Утром чёлн над бездной злою
не дрожит как ваша бровь.
Что случилось? Криком воем
вместе, все: "Где трупы? Кровь?"
Спим мы, спим. Вы успокойтесь,
все- совет нам и любовь.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы