Ночь--  лишь рановидность угольной копирки,
иссине-чёрная, истыкана орбитами звёзд
ко свету, скважинка за скважинкой--
свет белокостный, что смерть-- за всеми.
У звёзд и зевоты луны на виду
он мучим дюной подушки; бессонница
простирает мелкий досадный песок во все концы.

Снова и снова со старой зернистой киноплёнки
путаница напоказ-- моросные дни
детства и взросления, липких от грёз,
родительские лица дылд, попеременно строгие и печальные--
розарий во тле, что выжимал было его крик.
Его лоб шишковат что мешок булыг.
Воспоминания пихаются своими портофольо, кинозвёзды заштатные.

Его не пронимают таблетки: красные, фиолетовые, голубые--
а как они разгоняли скуку затяжных вечеров!
Сахарные планеты, чей эффект дарил ему
жизнь, ненадолго окрещённую в не-жизни,
и сладкие, подтравленные пробужденья забывчивого дитяти.
Теперь таблетки изношены и глупы, что античные боги.
Их маково-сонные колёры не впрок ему.

Его голова-- малый уголок серых зеркал.
Всяк жест немедленно ускользает вниз, аллеей
умаляющих перспектив, а его значимость
водой истекает в дальнюю дыру.
Он безуединённо живёт в  комнате без век,
лысые сегменты его глаз широко таращатся
в непрестанно светожаркое мельтешение эпизодов.

Ночь напролёт в гранитном дворе невидимые кошки
выли как женщины, или сломанные инструменты.
Он ощущает дневной свет, его белую хворь,
карабкающуюся вверх с её шляпой банальных дубль-кадров.
Город теперь-- ландкарта бодрых говорунов,
и всюду народ,-- глаза слюдяные и пустые,--
шеренгами едут на работу, то ли мозги им нарочно вымыли.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Insomniac

The night is only a sort of carbon paper,
Blueblack, with the much-poked periods of stars
Letting in the light, peephole after peephole ---
A bonewhite light, like death, behind all things.
Under the eyes of the stars and the moon's rictus
He suffers his desert pillow, sleeplessness
Stretching its fine, irritating sand in all directions.

Over and over the old, granular movie
Exposes embarrassments--the mizzling days
Of childhood and adolescence, sticky with dreams,
Parental faces on tall stalks, alternately stern and tearful,
A garden of buggy rose that made him cry.
His forehead is bumpy as a sack of rocks.
Memories jostle each other for face-room like obsolete film stars.

He is immune to pills: red, purple, blue ---
How they lit the tedium of the protracted evening!
Those sugary planets whose influence won for him
A life baptized in no-life for a while,
And the sweet, drugged waking of a forgetful baby.
Now the pills are worn-out and silly, like classical gods.
Their poppy-sleepy colors do him no good.

His head is a little interior of grey mirrors.
Each gesture flees immediately down an alley
Of diminishing perspectives, and its significance
Drains like water out the hole at the far end.
He lives without privacy in a lidless room,
The bald slots of his eyes stiffened wide-open
On the incessant heat-lightning flicker of situations.

Nightlong, in the granite yard, invisible cats
Have been howling like women, or damaged instruments.
Already he can feel daylight, his white disease,
Creeping up with her hatful of trivial repetitions.
The city is a map of cheerful twitters now,
And everywhere people, eyes mica-silver and blank,
Are riding to work in rows, as if recently brainwashed.

The night is only a sort of carbon paper,
Blueblack, with the much-poked periods of stars
Letting in the light, peephole after peephole ---
A bonewhite light, like death, behind all things.
Under the eyes of the stars and the moon's rictus
He suffers his desert pillow, sleeplessness
Stretching its fine, irritating sand in all directions.

Sylvia Plath

Весь день за шахматами с миром-костяком:
довольна, (а за окнами-- нахал
дождь) улеглась на мягоньком клубком,
грызёт, он под руку, бонбон греха.

Жена, педант, грудь розова, она
питает в детской сказок шоколад:
где ухажёрам вовсе не должна,
тепличным розам-- вечность исполать.

Гранатовые* пальцы вперебор,
кровь пролилась-- блестящий  манускрипт;
мечтает,-- с нею запах, сладок, хвор,
гардений ,сгнивших в склепе, говорит,--

и в шёлк метафор пятится смелей
от плача серых уличных детей.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
* здесь гранат-- минерал,-- прим.перев.

Female Author

All day she plays at chess with the bones of the world:
Favored (while suddenly the rains begin
Beyond the window) she lies on cushions curled
And nibbles an occasional bonbon of sin.

Prim, pink-breasted, feminine, she nurses
Chocolate fancies in rose-papered rooms
Where polished bigboys whisper creaking curses
And hothouse roses shed immortal blooms.

The garnets on her fingers twinkle quick
And blood reflects across the manuscript;
She muses on the odor, sweet and sick,
Of festering gardenias in a crypt,

And lost in subtle metaphor, retreats
From gray child faces crying in the streets.

Sylvia Plath

В темнице глаз твоих лунатик-ум
сальтирует затменья контрафакт;
свет-ангелы чернеют сверху сумм 
земли, где набегает гандикап.

Комете дав наказ отлить чернил
на белый свет, ища в потопе ниш,
ты смешиваешь полудённый чин,
а божье фото ретушью срамишь.

Змей-верхолаз, твой чёток негатив,
вторгаешься, разнообразя род,
пятном родимым лобик опалив--
петух с зарёй пометку не сотрёт.               

Гордец-творец, ты солнца жар чумной
в полудня час земной заклинил тьмой.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Sonnet to Satan

In darkroom of your eye the moonly mind
someraults to couterfeit eclipse;
bright angels black out over logic's land
under shutter of their handicaps.

Commanding that corkscrew comet jet forth ink
to pitch the white world down in swiveling flood,
you overcast all order's noonday rank
and turn god's radiant photograph to shade.

Steepling snake in that contrary light
invades the dilate lens of genesis
to print your flaming image in birthspot
with characters no cockcrow can deface.

O maker of proud planet's negative,
obscure the scalding sun till no clocks move.

Sylvia Plath

ОК, скажем, череп возьмёте, сломаете его
как вы часики колете; сокрушили бы кость
между стальными суставами прихоти-- ого,
рассматривая рубины и металла ость.

Останки женщины. Её уловки и люб(о)ви
безгласной геометрией обнажены:
колёсики; ужимок механизм обвит
спиралью арготической, что годен для жены.

Не муж, ни полубог не соберут
хлам ржавой грёзости, зубцы
из пошлости: погода, моды тут,
политика, милёнки, подлецы.

Идиотичен пьяной пташечки балет:
чирикать час, ей всё тринадцать лет.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Топоры
рубили-- лес звенит;
да эхо!
...снова-- из сердцевины
движутся, кони будто.

Вот сок
слёзно плывёт, словно
вода озеркалить тщится
утёс:

шаток и валок
бел-череп,
травами-сором едом.
Годы спустя
встречу их на пути,
слов сушь неосёдланную,
топот копыт неустанный.
Со дна
омута звёзды упрямые всё
строят житьё.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
см. также перевод А. Уланова ,погуглите: " Топоры,
После чьего удара дерево звенит,
И эхо!
Эхо, распространяющееся
от центра, как лошади..."

 
Words

Axes
After whose stroke the wood rings,
And the echoes!
Echoes traveling
Off from the center like horses.

The sap
Wells like tears, like the
Water striving
To re-establish its mirror
Over the rock

That drops and turns,
A white skull,
Eaten by weedy greens.

Years later I
Encounter them on the road-
Words dry and riderless,
The indefatigable hoof-taps.
While
From the bottom of the pool, fixed stars
Govern a life.

Sylvia Plath

Да будет тебе вечно длящийся
"лунный день" и пост на луне.

Лунный человек стоит в раковине,
согбён под вязанкой
дров. Свет падает-- мел и хлад--
на нашу простынь.
Зубы его стучат среди прокаженных
пиков и кратеров тех вулканов угасших.

Он тоже, чтоб прогнать лютый мороз,
дрова собирал бы. без передышки,
пока его светлица не затмит
призрак воскресный солнца;
Ныне-- адский труд его понедельников на лунном шаре,
на безогненном; семь студёных морей прикованы к лодыжкам.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

The Everlasting Monday

Thou shalt have an everlasting
Monday and stand in the moon.

The moon's man stands in his shell,
Bent under a bundle
Of sticks. The light falls chalk and cold
Upon our bedspread.
His teeth are chattering among the leprous
Peaks and craters of those extinct volcanoes.

He also against black frost
Would pick sticks, would not rest
Until his own lit room outshone
Sunday's ghost of sun;
Now works his hell of Mondays in the moon's ball,
Fireless, seven chill seas chained to his ankle.

Sylvia Plath

Часы пробили двенадцать. Проспект выглядит иначе,
нежели деревянное предместье: нимб...................
зажжён, но безлюден, напоказ окнами
свадебной выпечки,

бриллиантовых колец, роз в горшках, лисьих шкур
румянца на восковых манекенах
в остеклённых табло изобилия.
Из просевших подвалов

что гонит бледную, трепетную сову
так вот пищать поверх этажа
фонарей и проводов, его междустенья
крыльями мерить для порядка

эту харонову заводь, тупо
загустевшую, попросту отвыкшую
глядеть повыше? Крысиные зубы дерут сити,
встряхнутый совиным криком.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Owl

Clocks belled twelve. Main street showed otherwise
Than its suburb of woods : nimbus---
Lit, but unpeopled, held its windows
Of wedding pastries,

Diamond rings, potted roses, fox-skins
Ruddy on the wax mannequins
In a glassed tableau of affluence.
From deep-sunk basements

What moved the pale, raptorial owl
Then, to squall above the level
Of streetlights and wires, its wall to wall
Wingspread in control

Of the ferrying currents, belly
Dense-feathered, fearfully soft to
Look upon? Rats' teeth gut the city
Shaken by owl cry.

Sylvia Plath

Тот летний, наилучший день
поныне полнит тихий двор:
его вея`нье, птичья тень
едва минают до сих пор.

В сей час пьёт красное вино
из рога лета гость златой,
пусть щедро пенится оно--
последний канет пир с зарёй.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
смю также перевод Олега Комкова, погуглите: " Прекраснейший из летних дней
Прощальным эхом полнит даль, И в птичьем щебете..."

August

Das war des Sommers schonster Tag,
Nun klingt er vor dem stillen Haus
In Duft und suessem Vogelschlag
Unwiederbringlich leise aus.

In dieser Stunde goldnen Born
Giesst schwelgerisch in roter Pracht
Der Sommer aus sein volles Horn
Und feiert seine letzte Nacht.

Hermann Hesse

Фонтаны сухие, да и розы опали.
Елеи-- смерть. Твой день грядёт.
Что буддочки груши жиреют*.
Туман голубой оволакивает озеро.

Ты движешься эрою рыб,
немым веком свино-
главого: пятка и палец
проясняюся из тени. История

выкармливает это ломанные капители,
короны эти аканта,
а ворона прихорашивается.
Ты унаследовала белый
вереск, пчелиное крыло,

два суицида, волчью семью,
годины пустоты. Чёрствые звёзды,
несколько, уж желтят небеса.
Паук на растяжке

пересекает озеро. Черви
покинули жилища свои привычные.
Птички тянутся, сгущаются
с дарами: к тяжким родам.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
* Ванька-встанька и матрёшка "произошли" от игрушечных будд,-- прим.перев.

The Manor Garden

The fountains are dry and the roses over.
Incense of death. Your day approaches.
The pears fatten like little buddhas.
A blue mist is dragging the lake.

You move through the era of fishes,
The smug centuries of the pig-
Head, toe and finger
Come clear of the shadow. History

Nourishes these broken flutings,
These crowns of acanthus,
And the crow settles her garments.
You inherit white heather, a bee's wing,

Two suicides, the family wolves,
Hours of blankness. Some hard stars
Already yellow the heavens.
The spider on its own string

Crosses the lake. The worms
Quit their usual habitations.
The small birds converge, converge
With their gifts to a difficult borning.

Sylvia Plath

Мозор крепчал, Зимою вскормлен;
но вышел-- скользко было, страсть--
профессор Вурксель раз из дому:
скупиться подошла пора.

Едва ли совладав с шагами,
он равновесье потерял--
и, поскользнувшийся, ногами,
и тем, и этим дробь создал.

Лежит ,поломан он до брови,
в больнице, в гипсе, говорит:
"Я часто обращался с дробью,
но не с такой, что кость дробит!"

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Der Mathematiker

Es war sehr kalt, der Winter draeute,   
da trat - und ausserdem war's glatt -    
Proffesor Wurxel aus dem Hause
weil er was einzukaufen hat.

Kaum tat er seine ersten Schritte,
als ihn das Gleichgewicht verliess,
er rutschte aus und fiel und brach sich
die Beine und noch das und dies.

Jetzt liegt er nun, voellig gebrochen,
im Krankenhaus in Gips und spricht:
" Ich rechnete schon oft mit Br;chen,
mit solchen Braechen aber nicht ! "

Heinz Erhardt. 1909-1979